Его Мишень

Глава 16.

Миг… Всего лишь миг, что был подарен мне, очевидно, чтобы запомнить его и понять, что он реален, оказался странным, волнующим, после чего я закрыла глаза и даже ощутила облегчение, стоило ему вернуться в свое кресло.

– Порой для решения достаточно лишь взгляда. Одного взгляда.

И он прав… Я не видела его лица, потому что всего несколько секунд всматривалась в черноту глаз, радужку и пьяный танец зрачков, что быстро сузились от вспышки, но главное – то, что я увидела в них. Вернее, чего не увидела… В них было всё, что угодно, кроме опасности… И тело расслабилось окончательно.

– Действие? – выдернул он меня из раздумий.

– Да.

– Танец, Мишель. Подари мне танец, – Герман щелкнул пальцами, и зал заполнился медленной музыкой.

Его горячая ладонь легла на моё колено, а я покорно затушила сигарету и стала искать ногами лодочки.

– Не надевай, если не хочешь.

Не хотела. Вложила свою руку, поднялась, ощущая приятную фактуру паркета и пошла за ним. Глупо? Возможно… Но сейчас мне очень хотелось прижаться к мужской груди, забирая все тепло и силу, которой со мной готовы были поделиться.

Герман остановился, сделал шаг мне навстречу, окончательно уничтожив надежду на то, что смогу рассмотреть его лицо. Правая рука осталась на моей, а левая легла где-то под лопатками, ровно в глубоком вырезе платья. Мягкие пальцы вдруг заплясали вдоль позвоночника, и я инстинктивно прижалась к его груди.

– Так-то лучше, – выдохнул он и сделал первый шаг…

Это был не танец на публике, и даже не акт близости, это был разговор тел. Его вдох, мой выдох, его биение сердца против моего, уверенность и моя дрожь, что пробирала меня насквозь… Уютный тандем эмоций, что, словно полюса магнита, притягивали нас снова и снова. Как бы я не искала, но не было в его движениях пошлости и грязи. Касания, несмотря на открытость, были лёгкими и приятными. А я уже через пару секунд почему-то уложила голову ему на грудь, моргая в такт сердцу. Он молчал, не хотелось говорить и мне…

– Расскажи, – внезапно прошептал он, нарушив создавшийся уют.

Понимала, о чем он. И даже уточняющих дурацких вопросов не хотелось задавать. Могла отказаться, но какая-то странная лёгкость, что наполняла меня рядом с ним, давала силы, чтобы рассказать свою историю.

– Наши с Игорем родители всю жизнь дружили, а мы сначала воевали, потом стали общаться, а сразу после школы поженились. И это не было чем-то странным, потому что все твердили одно и то же класса с шестого: жених и невеста… Игорь был хорошим, – я вздрогнула от вырвавшегося «был», которое за пять лет не слышала от себя ни разу, не желая признавать его смерть. Прикусила губу, закрыла глаза, и лишь опустившаяся на спину вторая ладонь заставила меня вновь вынырнуть из тяжести мыслей. Ничего не оставалось делать, как уложить освободившуюся руку ему на грудь. Подушечки пальцев коснулись кожи в распахнутом вороте рубашки и по руке побежал разряд тока… Он вилял по венам, заставляя бурлить кровь и увлекая следом табун мурашек, остановившийся лишь под его ладонями, словно всё это время искали хозяина…

– У Игоря была страсть к экстриму: зимой он катался на лыжах, сноуборде, а летом то покорял вершины, то искал новые сложные реки для сплава. Я всегда таскалась за ним, поэтому и бросила работать с отцом, уйдя с головой в дизайн, позволяющий готовить проекты в любой точке мира. А в тот раз я не поехала… Вернее, он не пустил меня. Мы поскандалили, я даже собрала вещи и впервые за двенадцать лет супружеской жизни ушла жить к родителям. Не остановила. Не нашла аргументов, чтобы заставить его забыть об этом дурацком сплаве! Он уехал, оставив для меня лишь десять голосовых на автоответчике. И больше я его не видела…

– У меня была сестра, – его голос завибрировал в груди, отдаваясь резким гулом у моего уха. Я прижалась сильнее, не боясь испачкать его рубашку ручьем своих слёз с примесью туши. – Она покончила жизнь самоубийством после того, как её муж разбился на мотоцикле. Таня не выдержала, сломалась… И никого не было рядом. Даже меня… Я был в армии, когда она внезапно приехала повидаться, как я думал, но оказалось, что попрощаться. Таня была старшей, родители планировали остановиться на одном ребёнке, но сестра выпросила для себя братика, за что потом и поплатилась. Я помню, как она водила меня в садик, школу и на карате по вечерам. И даже когда она вышла замуж, ничего не поменялось, потому что я почти всё время проводил у них дома. Она была моей второй матерью, Мишель. Надёжной, спокойной и всепонимающей. Многие ссорятся с сёстрами в период подросткового становления, а я и вовсе к ним переехал. Поступил в академию и пришлось переехать в другой город, так сестра каждые выходные приезжала с продуктами, готовила и убирала в комнате общаги, пока не погиб её муж. Сестра изменилась, стала замкнутой, отгородилась от мира и просто по накатанной продолжала ходить на работу, не вызывая подозрение. И так пять лет… А потом я ушёл в армию, а она выбросилась из окна за три дня до моего дембеля. Я жалел её, думая, что она горюет, старался утешить и пообещать, что скоро всё образуется. Но так не бывает, Мишель. Само ничего не меняется, потому что человек должен захотеть попробовать жить. Он должен сделать первый больной вдох свежего воздуха, а не пряность прошедшего счастья. Больно? Да. Но иначе ничего не получится, потому что волшебник на вертолёте привозит только эскимо…

– Ты поэтому написал?

– После нее у меня осталась лишь фотография, которую она сделала на телефон за пять минут до того, как выбросилась. У нее были огромные безжизненное глаза, в которых не было блеска и желания жить.

– А для чего нужно жить?

– Чтобы не оказаться бессмысленной вспышкой во Вселенной. Мир должен запомнить тебя, потому что иначе все не имеет смысла.

– А тебе обязательно во всём искать смысл?

– Он есть во всем, Мишель. Просто иногда его приходится очень долго искать. Это не просто, но, как я уже сказал, ничего не даётся просто так.

– Синдром спасителя, – рассмеялась я, а Герман прижал меня к себе ещё крепче. Его колючий подбородок опустился на мою голову, и в такой странной позе мы кружились посреди тёмной комнаты, не смотря друг другу в глаза, не переходя черту, давая друг другу время для воспоминаний.

– Я хочу увидеть тебя…

– Рано, Мишель.

– Почему?

– Потому что завтра утром ты вновь включишь запись его голоса, и сегодняшнее волшебство ночи треснет под тяжестью твоего чувства вины, которое ты до сих пор лелеешь. Ты не сможешь смотреть мне в глаза, не сможешь слушать, потому что лишь темнота дает тебе спокойствие. Только так, Мишель… Сегодня ты пришла сама. Почему?

– Я не знаю, Герман. Наверное, мне очень хотелось получить обещанный салат.

– Идём, нас ждёт десерт, – почувствовала, как напрягся его подбородок. Улыбается…

Его руки заскользили по спине, остановились на пояснице, не переступая черты приличий и, взявшись за локти, развернул меня к себе спиной.

Шаг… Шаг… Шаг… И я опять опустилась в уютное мягкое кресло.

Герман снова щелкнул пальцами, дверь смежного помещения открылась.

– Я обожаю мороженое, – рассмеялся он, принимая из рук официанта глубокую тарелку.

– Наконец-то! Хоть один недостаток!

– А в темноте сложно в человеке разглядеть недостатки, правда? Всё кажется иным, красивым и таким таинственным, как на картинке.

– Ты поэтому не хочешь смотреть на меня при свете? – хохотала, а слезы всё катились и катились, теряясь в декольте платья.

– Я просто не хочу показывать тебе свои. Просто расслабься и попробуй получить удовольствие… – его пальцы вновь обхватили подбородок, а губ коснулось что-то холодное. Тронула кончиком языка угощение, вдохнула аромат спелой клубники и ловко втянула её в рот, нечаянно прикусив его пальцы. Губы сомкнулись сами, беря их в плен. Мои щеки вспыхнули от этого странного, пугающего даже саму себя поступка. Но Герман был спокоен, рука расслаблена, а как только я расслабила хват, палец медленно заскользил по губам, разнося ягодный сок.

– Хулиганка.

– Провокатор.

– Твоя взяла, – губ коснулась ложка и яркий вкус клубники стал таять под сливочностью мороженого. Это было великолепно, я откинула голову на спинку кресла, наслаждаясь знакомым, но приобретшим новые оттенки вкусом, как вдруг холод металла коснулся моего подбородка и заскользил по шее вплоть до самого декольте. – Тебе пора…

– Почему?

– Потому что скоро рассвет, и тебе пора вновь ненавидеть меня и стараться убежать.

– А когда стемнеет? Ты снова пришлешь за мной машину и будешь кормить на этот раз крабами, даже не подозревая, как действуешь на меня…?

– Почему ты думаешь, что не подозреваю? – его рука легла на моё колено и стала двигаться то вниз, то вверх, с каждым разом задирая край платья всё выше и выше.

– Мне так хочется думать… Потому что иначе мои угрызения совести станут невыносимыми утром.

– Ты справишься, – Герман взял меня за руку, поднял и, развернув к себе спиной, повязал шелковый шарф на глаза. Но это было не всё, потому что его ладонь резко опустилась на спину, толкая меня прямо на кресло. Я по инерции схватилась за спинку, вынужденная встать обеими коленями на сидение, когда задницей ощутила его возбуждение. Я ахнула, ощущая, как и без того пылающий внизу живота огонь становится живым… Мышцы начали пленительный, медленный танец возбуждения, а кровь забурлила. Его горячие губы опустились на плечо, заскользили от шеи вдоль позвонков, он языком повторял выпуклости, не торопливо обжигал выдохом вплоть до самого края выреза. Герман встал на колени и, откинув полы разреза, стал покрывать мелкими горячими поцелуями ноги, попутно надевая на меня лодочки. – Это был волшебный вечер, Мишель.

– Дей…ствительно, – заикаясь, выдавила я.

– Мишель… – его руки легли на талию, легко подняли меня с кресла, поставили на пол и повели, очевидно к лифту. – Машина ждёт…