Его Мишень

Глава 18.

Я резко распахнула глаза и зарычала… За окном было уже темно, и лишь тусклый свет полумесяца освещал гостиную. Шею ломило от сна без подушки, голова вмиг заболела, а при попытке подняться и вовсе закружилась.

Я встала и первым делом выглянула во двор. Но моего нового знакомого нигде не было. С одной стороны я выдохнула, потому что просто не смогла бы сидеть в тёплой квартире, понимая, что Егорка там один, а с другой стороны – расстроилась. Мальчишка со своим внимательным и не по возрасту серьезном взглядом как-то сильно запал мне в душу. Почему он постоянно ошивается в этом дворе? Почему постоянно на улице? Характерный загар, небрежность – все говорило о том, что его дом – улица. Хм… Хочешь информации – иди к консьержке, классика детективного дела. Я даже додумать не успела, как уже выбежала из квартиры, несясь по лестнице на первый этаж.

– Ксения Дмитриевна, я как раз собиралась снова звонить, тут доставка, я расписалась за вас, – консьержка звонко шваркнула чаем, а потом достала из холодильника коробку с пышным чёрным бантом. – Курьер строго-настрого велел держать посылку в холоде.

– Спасибо, – я прочла имя на табличке, удивившись, почему раньше не додумалась узнать, как зовут эту бдительную женщину. Хм… А как эта бдительная женщина пропустила Германа? – Анна Ильинична, а почему вы так отреагировали на мальчишку, что был со мной утром?

– Он второй год здесь слоняется, – фыркнула она, но потом лицо её смягчилось. – Дома новые, вот он и прибился, наверное. Чаю хотите?

– Нет, спасибо, – прижала к груди холодную коробку, ломая голову, что может быть внутри.

– Мне одна женщина из соседнего дома сказала, что здесь раньше частный сектор был. И вроде мальчишку этого она знает, потому как сама местная, а квартиру получила здесь после сноса. Так вот, на окраине барак стоял, в нём жила неблагополучная семья. Пили, гуляли, хотя молодые совсем были, опека сына их регулярно забирала, а потом и вовсе в интернат определили, пять дней там, на выходные – домой. Так за месяц до расселения сгорел тот дом вместе с родителями пацана. Поэтому, наверное, и приходит. Садится у магазина и вдаль смотрит. Мы и полицию вызывали, и опеку, а старшая по дому даже в детский дом ездила разбираться, почему пацан слоняется по городу. Малой ведь совсем…

– И что? – шепотом спросила я. – Почему они его отпускают?

– Бедовый. Убегает постоянно, но возвращается, когда тумаков наполучает. Если он приставать будет, вы мне скажите, я номер детского дома записала, быстро им учиню разнос!

– Анна Ильинична, а что это за детский дом?

– Да на Белореченской, – старушка стала рыться средь сканвордов и выложила мне визитку с адресом и телефоном. – Не близко, конечно…

– У меня к вам просьба, если он появится, дайте мне знать. Хорошо? Только не пугайте мальчишку.

– Ну… Хорошо… только старшая будет недовольна.

– А это уже мои проблемы. Всего доброго.

Я поплелась домой, на втором этаже открыла коробку и застонала… Клубника в ассорти шоколадов… Холодная, сочная, хрустящая, сейчас бы шампанского к ней. Шла по ступеням на свой этаж, поедая волшебный десерт, вот только на душе что-то тяжко стало. В груди появилась какая-то звенящая тревога. Это не страх, нет. Не беспокойство, а тонкое ощущение, что я что-то забыла… Это как, уходя с работы, кажется, что ты что-то не сделал, не отправил, или выбегая утром из дома, потом весь день мучаешься мыслями об утюге, которым отпаривал перед выходом брюки. Вот и сейчас, я металась по квартире, не понимая, за что взяться, чтобы унять это странное ощущение.

Загрузила посудомойку, идеально заправила кровать, сложила плед, поговорила с мамой по телефону, даже согласилась на девчачий обед завтра, а затем и шопинг, чтобы найти наряды на свадьбу Царёва.

Квартира погрузилась в темноту, а спокойствие всё никак не приходило. Сердце постукивало, а лёгкие сжимались, не давая сделать вдох.

Я скинула одежду и вбежала в ванную, открыв все краны с горячей водой, чтобы унять внезапную дрожь. Металась от стенки к стенке, ощущая приближающуюся паническую атаку. Ждала, когда наполнится ванна, чтобы опуститься в обжигающую ароматную воду, пытаясь вытеснить все мысли из головы. И как только ступни обожгло, а по телу пробежала волна прогоняемых мурашей холода, я смогла вдохнуть и нырнуть под воду с головой.

Пенная розоватая от ароматной бомбочки жидкость сомкнулась над головой, пряча меня от враждебного мира в своих уютных объятиях. И хорошо стало. Сердце притаилось, пульс выровнялся, и только тогда я вынырнула на поверхность, сделав вдох полной грудью. Смыла пену с лица, откинулась на бортик. Помещение уже заполнилось густыми тучами пара, по извилистым кружевным изгибам которого переливались блики свечей.

Рука сама потянулась к пачке сигарет в черной упаковке, которые теперь жили в ванной на полке, достала одну и потянула носом, заполняя легкие ароматом, что ассоциируется не столько с незнакомцем, сколько с лёгкостью в собственном теле.

Герман прав… Сука! Он во всем прав! Не смотрю, не вижу, не чувствую. Оградилась, чтобы не больно было, друзей вычеркнула, родителей бросила, чтобы можно было в случае чего оправдание себе подобрать весомое, что не знала, времени не было позвонить, да и далеко жила. Егор… Я столько раз проходила мимо него, но не замечала! Ничего не видела… Боже, как стыдно… Буфер выстроила, забыв, не только о своей жизни, но и о чужих… Черт! По телу пробежал разряд тока, меня будто молния пробила от какой-то мимолетной мысли. Я задержала дыхание, пытаясь не спугнуть её, не упустить…

– Блядь…– я даже не заметила, как взяла телефон, пальцы действовали машинально, а через мгновение в трубке послышался встревоженный голос отца.

– Что случилось, доча?

– Почему что-то должно случиться? Пап, всё хорошо. Как твои дела?

– Дела? – отец шумно выдохнул, не сумев справиться с растерянностью, и замолчал.

Пыталась вспомнить, когда слышала голос отца в трубке телефона… На Новый год? Или на восьмое марта? А когда я звонила просто так? Тишина длилась долго, наверное, даже слишком, но ни он, ни я не решались заговорить. Слушала его сначала сбивчивое дыхание, невнятное мычание, а потом слух резанул родной звонкий смех.

– Сенька, у меня всё хорошо. Жду, когда мама разрешит спуститься на ужин, у нас сегодня годовщина, и она загнала меня в кабинет, чтобы не подсматривал, не поднюхивал и под ногами не путался.

– Годовщина… – зажмурилась, задыхаясь от всхлипов, что раздирали моё горло, но нельзя было выдать себя. Нельзя… – Я такая кулёма, пап… Прости. А ведь говорила сегодня с мамой, она даже не заикнулась.

– Это же наша годовщина, дочь. Поэтому оставь мне удовольствие радовать и поздравлять нашу маму в этот день.

– Хорошо, спасибо. Мы завтра с мамой и Лизонькой идем в кафе, а потом по магазинам.

– Молодцы, – его голос дрогнул. Не выдержал… – Сень, а ты можешь мне позвонить и завтра? Просто. Ты спросишь, как мои дела, я отвечу и придумаю какую-нибудь шутку. Можешь, дочь?

– Могу, – прикусила язык, закатила сухие глаза к потолку, словно слезы в них были. – Я люблю тебя…

– Я сильнее.

– Нет, я!

– Нет, я! До завтра, папочка.

– Пока, дочь.

Быстро приняла душ, укуталась в полотенце и вышла из ванной, выпуская пар, которому было тесно в небольшом помещении. Свежий вечерний воздух задувал в открытую балконную дверь, а я просто стояла, осматриваясь, будто видела все иначе, впервые, что ли.

Включила бра, и коридор залился теплым красным светом, пропускаемым через стеклянные блоки декоративной перегородки. Скинула полотенце и пошла бродить по квартире. Вроде всё знакомо, но, когда долго смотришь на предмет, должны вспыхивать воспоминания, а в голове было пусто… Я не помнила, как я их купила и – уж тем более – где. Собирала декор, что способен был оживить любую жилплощадь по опыту: зелень в блеклые углы, зеркала и средний свет в темные, акцентные цвета разбросаны яркими вспышками, чтобы стереть бездушность помещения и много уютного текстиля, чтобы придать тепло. Всё, как учили… Грамотно, как на объекте клиента.

Достала открытую бутылку вина, наполнила бокал и села на диван. Сделала глоток, втянула кубик льда в рот и задрожала, вспоминая его пальцы, что так нежно прошлись по языку и, чуть оттянув, обласкали нижнюю губу. Челюсти разомкнулись, и ледяная капля вина упала на грудь, заскользила по округлым рельефам и будто нарочно замерла на вершинке соска застывшей каплей полупрозрачной смолы, в янтарном цвете которой играли красные блики. Пальцы заскользили по влажному следу и замерли на затвердевшем соске. Лёгкий, но такой приятный импульс возбуждения ударил в низ живота, запуская томную дрожь тела. Я заскулила, пытаясь распознать все оттенки ощущений, что переливались в теле забытой песней. Из пелены тумана меня выдернула трель, а экран ноутбука вспыхнула, освещая гостиную тусклым голубым светом.

Поспешно укуталась в плед, натянула его до самого подбородка и развернула лэптоп к себе. Герман… Ну, естественно!

Смотрела на иконку видеозвонка и кусала большой палец, пытаясь привести себя в чувства, но не могла… Все здравые мысли в хаотичном испуге носились в голове, не давая возможности сосредоточиться. Этот мужчина определенно вносил смуту, он словно раскачивал маятник, что отвечал за мой рассудок, и наблюдал… Тихо и очень осторожно из своего укрытия. Вот и сейчас, он не истерил, не писал смс и не звонил, методично ожидая моей реакции. А я ответила, радуясь, что не включила в комнате свет, и лишь ласковые малиновые лучи, пронизывающие стеклянные блоки рассеивали мрак.

– Мишель…

Мой голос пропал, а руки, обессилев, упали на колени, позволив пледу весьма легкомысленно соскользнуть с обнаженной груди.

Герман сидел на кожаном диване, свет от монитора освещал его ровно по линию шеи, ровно, как и меня… Поэтому мой случайный стриптиз не мог скрыться от его внимательного взгляда, он глухо закашлялся, очевидно подавившись сигаретным дымом.

Нужно было захлопнуть бук и убежать, но я продолжала сидеть, рассматривая его руки, что мелькнули перед экраном, чтобы затушить сигарету. Это было странно… Он словно позволил мне подсмотреть за собой, дав свету немного осветить себя, чтобы напомнить о своей реальности…

– Жаркий приём, – не говорил, а хрипел, шумно выдыхая воздух, явно пытаясь успокоиться. Знала… Даже через экран чувствовала, как ему было неспокойно. Все его микродвижения выдавали возбуждение, что пронизывало сейчас не только меня.

– А чего ты хотел, звоня в полночь? Увидеть целомудренную ночную сорочку из хлопка и чепчик? – опустила голову, чтобы самой увидеть степень своей наготы. Плед был распахнут, позволяя хозяйничать мужскому взгляду в ложбинке между грудей, да и только. Пф-ф… Нежный какой…

– Я просто хотел тебя увидеть.

– Зачем?

– Потому что я привык удовлетворять свои желания сразу, – Герман чуть сдвинулся на диване, откинулся на спинку, уложив на нее руки. Рубашка натянулась, раскрывая расстегнутый ворот на груди. Смуглая кожа красиво контрастировала с белой тканью, которая при каждом шевелении отгибалась, показывая край татуировки. Пальцы вспыхнули пламенем, подушечки словно в растопленный воск опустились от неконтролируемого желания увидеть рисунок. Или не просто увидеть? Мало… После вчерашних касаний, что застали меня и мои ощущения врасплох, просто лицезреть своего мучителя стало ничтожно мало.

– Чего же ты хочешь?

– А я хочу обещанное действие, – Герман нагнулся, позволив на миг выхватить в темноте его шею… Мощную, подернутую густой щетиной, что делала и без того резкую линию скул ещё более выразительной.

– Ты вчера получил его.

– Да, это было хорошо. А теперь ты мне должна отложенный штраф, Мишель, – Герман открутил крышку стеклянной бутылки воды и громко отпил.

– А если я не соглашусь?

– Согласишься.

– Почему?

– Потому что тогда я приеду…

Сердце перестало биться, губы разомкнулись, а язык прошелся по пересохшей, потрескавшейся коже. Сжимала ножку бокала дребезжащего бьющимися льдинками о хрустальные стенки, выдавая свое волнение с потрохами. Но почему-то меня пугало не это… Он видит меня насквозь, рентгеном своего взгляда исследует по миллиметру, выискивая фальшь, поэтому таиться смысла уже не было никакого. Я даже расслабилась как-то, приняв то, что он знает обо мне намного больше, чем я сама.

– Чего ты хочешь?– сделала жадный глоток, подцепив последнюю льдинку языком, и задрожала от его такого откровенного выдоха с присвистом.

– Танец, Мишель. Подари мне танец, – он резко подался вперед, словно пытался лучше рассмотреть меня. Свет по ту сторону экрана погас, и лишь силуэт был еле различим в тусклых бликах огней из окна за его спиной.

– Очень интересно… Ты пьян?

– Как видишь, – он махнул перед камерой бутылкой воды, а голос его зазвучал по-особенному. Мягко, вкрадчиво, хрипло и так соблазнительно… Это ощущение было похоже на густую сладкую патоку, в которой я увязала с каждой минутой по самую маковку. – Подари мне свой танец.

– Нет!

– Да-да… Мишель, ты в полной безопасности, – кожа дивана скрипнула, а голос стих, как огарок свечи, будто он затаился перед представлением со мной в главной роли. – Ты в своей квартире, и тебе совершенно некого бояться, кроме себя самой. Боишься себя?

Сука! Бьёт слепо, наотмашь, а попадает точно в цель. Будто мысли мои считывает, да так точно, что становится жутко… Но от этого ещё более притягательно.

– Боишься… – вздохнул Герман и внезапно щёлкнул зажигалкой, озаряя мгновением своё лицо. Мне стало трудно дышать, закрыла глаза в попытке воссоздать его черты, но не получилось… Они рассыпалось на куски пазла, кровь бурлила, создавая шум в ушах. – Твое тело – сосуд души, Мишель. Он прекрасен, хрупок и так соблазнителен, что хочется скользить по его идеальным формам ладонью. Кожа нагревается, ты чувствуешь касания на выдохе, а на вдохе закрываешь глаза, представляя себя обнаженной. Полюби себя… И мне необходим этот танец.

– Для чего?

– Потому что ты должна и потому что ты можешь это сделать.

– Сомнительный аргумент…

– Зато правдивый.

– Нет, – я откинулась на спинку дивана, уйдя в полную темноту от его любопытного взгляда, отвернулась, как делал это он много раз и прикурила, чуть задержав огонь зажигалки немного ниже шеи, чтобы утолить жажду его любопытства. Кожа груди мгновенно вспыхнула, как он и говорил. На выдохе я ощутила тепло его ласки, а на вдохе быстрый бег мурашек, что пронзил внезапными коликами соски. Плед соскользнул ровно в тот момент, когда пламя зажигалки потухло.

– Видишь? Это совсем не страшно. Позволь мне увидеть тебя.

– Ты искуситель, Герман. Твои слова, дыхание, меняющийся тон и громкость голоса – словно гипноз. Шаришься в моих мыслях, навязываешь желания…

– Нет, – он рассмеялся и встал. По пустому кабинету эхо его тяжелых шагов слышалось раскатом грома. Глухо, далеко, но волнующе. – У тебя всегда есть возможность отказаться и пресечь наше общение. И я приму это… Достаточно лишь одного слова.

Герман вновь вернулся под камеру, поставил на стол чашку кофе. Следила за каждым его движением, как завороженная, но ничего не могла с собой сделать. И на мгновение поймала себя на мысли, назови он мне время и место, я бы уже надевала трусишки и ехала. Это были не низменные чувства похоти и желание секса, это было что-то другое. Будто мне позволили прикоснуться к чему-то волшебному, запретному.

– Ты не меня боишься, Мишель.

– А кого? – спросила, хотя знала ответ. Я только подумала, что он несёт в себе запрет, как его встречный вопрос разбил это слово…

– Ты боишься себя, – Герман снова нагнулся за чашкой, чуть задержался, внимательно всматриваясь в экран, пытаясь увидеть меня, но я просто слилась со спинкой дивана, не желая покидать уютную темноту. – Боишься, что понравится, что захочешь смеяться, не оборачиваясь на окружающих. Страшно, что понравится жить по-настоящему. Ты трусиха, Мишель. Но трусость – не порок, а вот самоубийство – страшный грех… Ты убиваешь себя, забиваешь голову ненужными вопросами, хотя всё, что от тебя требуется – полюбить себя.

Курила молча, выдыхая дым в стену. Страшно было не то, что прав этот больной придурок во всем, а страшно было увидеть себя иную… Потому что получается, что все это время она – другая, настоящая Ксюша – сидела в сыром темном подвале, лишенная солнечного света и радости, питаясь гневом, злобой и нежеланием жить, которыми я её щедро кормила с ложки.

Затушила сигарету, встала, допила бокал вина. План созрел мгновенно… Я улыбнулась и выключила с пульта весь свет в квартире, повернула ноутбук к коридору и пошла, медленно сбрасывая плед на пол. Вновь услышала его громкий выдох и суетливые шаги… Наверное, не смог усидеть на месте.

Спряталась за стеклянной красной стеной, прижалась разгоряченным телом к холодному стеклу и рассмеялась. А потом щелкнула выключателем бра… Мой взгляд стал скользить по собственному телу, и оно уже не казалось синюшным, чужим и не красивым… Оно было моё. Истосковавшееся по любви, нежности и свободе.

– Танцуй для себя, Мишель… Танцуй… – сказал, и квартиру заполнила музыка, льющаяся из динамиков ноутбука.

И я начала… Движения были медленные, неуверенные. Я забывала дышать, а опомнившись, жадно глотала опьяняющий воздух. Руки стали лёгкими, перестала чувствовать тяжесть в ногах, стыд и никому ненужное стеснение. Отпустила себя, как голубя, позволив взлетать ввысь. Тело превратилось в пёрышко: нежное, невесомое. Горло сжалось, а по щекам потекли спасительные слезы…

Не знаю, сколько я танцевала, сколько было пролито слез, но с каждой минутой становилось лучше. Будто по частям себя собирала, сначала украдкой рассматривая своё отражение в зеркале, а потом и вовсе развернулась, танцуя для себя…

Я даже не заметила, как стихла музыка, а очнулась, лишь когда бра потух, погружая квартиру в полную темноту. Мгла… Родная, знакомая и уже совсем не страшная. А ещё она была предвестником…

Сердце ухнуло… Голова закружилась, потому что я прекрасно знала, что будет дальше… и в подтверждении моих встревоженных мыслей, в дверь постучали…

– Герман…