Жнец и Воробей

2 — КЛЯТВА

ФИОНН

Я заворачиваю за угол, направляясь домой быстрым шагом после вечерней пробежки. Это будет идеальный вечер. Посижу на веранде с бокалом бурбона «Weller», который я определенно заслужил не только выйдя на пробежку, но и из-за ужасного рабочего дня, где был вросший ноготь на ноге Фрэна Ричарда и огромный фурункул у Гарольда Макинроя. Я уже вижу свой маленький домик, когда на моих смарт-часах раздается сигнал.

У входной двери обнаружено движение.

— Чертова Барбара, — шиплю я, разворачиваясь и возвращаясь в город. Достаю свой телефон, чтобы открыть приложение видеодомофона. — Я знаю, что это ты, больная тва…

Я останавливаюсь как вкопанный. В моем офисе точно не Барбара.

В кадре незнакомая женщина. Темные волосы. Кожаная куртка. Я не могу разглядеть черты её лица, он смотрит в сторону. Кое-как стоит на ногах. Вероятно, пьяна. Может быть, одна из тех, кто приехал в город на представление цирка и слишком хорошо повеселилась в пивном баре, расположенном дальше по дороге от ярмарочной площади. Я подумываю о том, чтобы нажать на кнопку, чтобы заговорить с ней через микрофон, и хотя мой большой палец зависает над кружком, я не дотрагиваюсь до него. Наверное, надо включить сигнализацию, которой я теперь почти не пользуюсь, потому что из-за Барбары слишком часто включал её посреди ночи. «Надо позвонить в полицию», — думаю я, уставившись в экран. Но и этого я не делаю.

Даже когда она каким-то образом открывает запертую дверь.

— Блять.

Я убираю телефон в карман и бегу.

Подсчитываю в уме, пока мчусь в направлении клиники. Я только что закончил длинную пробежку и не могу двигаться быстрее, чем пять минут тридцать секунд за милю, так что буду на месте через семь минут и девять секунд. Уверен, что доберусь до офиса быстрее, если буду стараться изо всех сил.

Но мне кажется, что прошел целый час. Легкие горят.

Сердце бешено колотится. Я перехожу на шаг, когда заворачиваю за последний угол, и к горлу подкатывает волна тошноты.

В клинике не горит свет. Ничто не указывает на незваных гостей внутри, кроме едва заметного кровавого отпечатка на дверной ручке. Мотоцикл с помятым топливным баком лежит на боку в траве. Ключ всё ещё в замке зажигания, хромированный двигатель потрескивает, остывая. Черный шлем, разрисованный оранжевыми и желтыми гибискусами, валяется на дорожке, ведущей к двери.

Я прижимаю руку к затылку, моя кожа блестит от пота. Смотрю в один конец улицы. Затем в другой. Затем снова назад.

Здесь больше никого нет. Достаю свой телефон из кармана и крепко сжимаю его.

— Черт возьми.

Я включаю фонарик на телефоне и направляюсь к двери. Она открыта. Я направляю луч света на пол, видя кровавый отпечаток ботинка. Красная полоска тянется по кафелю через зал ожидания. Дальше стойки администратора. Потом по коридору, как в ужастиках. Это твой путь к насильственной смерти.

И, как типичный идиот из любого ужастика, я иду по следу, останавливаясь в начале коридора, который ведет к смотровым кабинетам.

Никакого звука. Никакого аромата, если не считать терпкого запаха антисептика, который заседает у меня в горле. Никакого света, кроме красного знака аварийного выхода в конце коридора.

Я направляю луч фонарика на пол. Кровавая дорожка ведет под закрытую дверь смотровой комнаты № 3.

Сделав один глубокий вдох, я подхожу ближе. Задерживаю дыхание и прижимаюсь ухом к двери. На меня никто не нападает, когда я открываю дверь, которая чем-то подперта. Ботинком. Ногой. Ногой девушки, которая не шевелится.

Мои мысли вспыхивают, как лампочка. Из тьмы к свету. Я включаю флуоресцентные лампы на потолке. Опускаюсь на колени рядом с девушкой, лежащей на полу моей смотровой.

Самодельный жгут, сделанный из её майки, повязан на правом бедре. Жгут из больничной аптечки свободно болтается чуть ниже, как будто она не смогла затянуть его. Медицинские принадлежности разбросаны по полу. Марлевые бинты. Стерильная салфетка. Ножницы.

Кровь стекает по её икре и собирается лужицей на полу. Аромат ананаса и банана сладко контрастирует с видом сломанной кости, которая протыкает разорванную плоть на голени. Её кожаные штаны разрезаны до раны, как будто она посмотрела на перелом и упала в обморок.

— Мисс. Мисс, — говорю я. Она отвернута, её темные волосы растрепаны на лице. Я прижимаю ладонь к её прохладной щеке и поворачиваю голову в свою сторону. Быстрое, неглубокое дыхание срывается с её приоткрытых губ. Я прикладываю два пальца к её пульсу, а другой рукой похлопываю по щеке.

— Ну же, мисс. Просыпайтесь.

Она морщит лоб. Густые темные ресницы трепещут. Она стонет. Её глаза открываются, и в них я вижу черные омуты боли и страданий. Нужно, чтобы она была в сознании, но мне так трудно смотреть на страдальческое выражение её лица.

Сожаление пронзает меня, как раскаленная булавка, глубоко засевшая в сердце. Это чувство я давным-давно научился скрывать, чтобы делать свою работу. Но когда её глаза встречаются с моими, та давно забытая часть меня оживает в темноте. Потом она хватает мою руку, которая лежит у нее на горле. Она сжимает ее. И я погружаюсь в момент, который кажется вечным.

— Помоги, — шепчет она, и затем её рука падает.

Я смотрю на нее всего мгновение. Удар сердца.

Моргаю.

А затем приступаю к работе.

Достаю бумажник из кармана её куртки и набираю 911, выходя из комнаты, чтобы достать пакеты со льдом из морозилки. Сообщаю диспетчеру информацию с её прав и состояние здоровья. Двадцать шесть лет. Она без сознания. Возможно, попала в аварию на мотоцикле. Возвращаюсь в смотровую, где она до сих пор лежит, кладу пакеты со льдом и телефон на стойку, чтобы подключить девушку к тонометру. Открытый перелом голени. Потеря крови. Повышенное давление. Учащенный пульс.

Когда я подключаю капельницу и накладываю девушке на ногу нормальный жгут, приезжает скорая. Но она всё ещё не приходит в себя. Парамедики надевают ей на ногу бандаж. Мы перекладываем её на каталку. Запихиваем её в машину скорой помощи и всё начинает трястись от движения. Я беру девушку за руку, говоря себе, что таким образом узнаю, если она проснется.

И, в конце концов, она просыпается. Её глаза распахиваются и встречаются с моими, и меня снова пронзает сожаление. Парамедик с другой стороны прикладывает кислородную маску к её лицу, и пластик запотевает от учащенного дыхания, когда её вновь одолевает боль.

— Я доктор Кейн, — говорю я, сжимая её холодную и влажную ладонь. — Мы едем в больницу. Тебя зовут Роуз?

Она с трудом кивает из-за шейного бандажа.

— Постарайся не двигаться. Ты помнишь, что произошло?

Она закрывает глаза, но не успевает скрыть вспышку паники.

— Да, — говорит она, хотя я едва слышу её из-за воя сирен.

— Это была авария на мотоцикле?

Роуз резко открывает глаза. Складка между её бровями становится глубже. После короткой паузы она говорит:

— Да. Я… я наехала на скользкий участок и разбилась.

— У тебя что-нибудь болит в спине или шее? Где-нибудь еще, помимо ноги?

— Нет.

Фельдшер снимает импровизированный жгут с её ноги, и я ощущаю аромат пина-колады. Понижаю голос и наклоняюсь немного ближе, спрашивая:

— Ты пила?

— Нет, черт возьми, — отвечает она, морщит нос под маской и тянется, чтобы снять ее, несмотря на мой протест. — Ты настоящий доктор?

Я недоуменно моргаю, глядя на нее.

— Да?..

— Как-то неуверенно.

— Я уверен. Надень маску обратно…

— Ты похож на доктора из телевизора. Типа, Доктор Макспайси или что-то такое. Документы покажешь?

Я смотрю на девушку фельдшера, которая пытается скрыть улыбку.

— Ты дала ей морфий?

— Почему ты в спортивной одежде? — продолжает Роуз.

Фельдшер фыркает.

— Ты один из этих, которые занимаются кроссфитом? Очень похож.

Я пытаюсь возразить, но фельдшер говорит:

— Да, наш Док обожает кроссфит. Мой муж называет его «Доктор Звероподобный».

Роуз морщится от смеха, но потом крепче сжимает мою руку, когда фельдшер раскладывает вокруг раны свежие пакеты со льдом.

— Кто ты? — я спрашиваю парамедика, сидящей напротив Роуз. — Мы знакомы?

Она ухмыляется, проверяя инфузионный насос.

— Я Элис. Живу за углом от тебя, на Элвуд-стрит. Мой муж, Дэнни, личный тренер в тренажерном зале?..

— А, точно. Дэнни, — убедительно отвечаю я.

Роуз улыбается, её темные глаза прикованы к Элис.

— Он в душе не ебет, о ком ты говоришь.

— Нет, я знаю его.

— Сколько ты уже живешь в Хартфорде?

Я отвожу взгляд от парамедика на Роуз и смягчаюсь, но только из-за настороженности. Благодаря капельнице у нее немного улучшилось кровяное давление. Но по лицу, по нахмуренным бровям видно, что ей больно. Я пытаюсь высвободить свою руку, чтобы получше рассмотреть её ногу, но она не отпускает.

— Так сколько, Док?

Я слегка встряхиваю головой, чтобы прийти в себя, как будто могу избавиться от того, как она смотрит на меня.

— Через сколько мы доедем до больницы?..

— Нет. Сколько ты уже живешь в Хартфорде? Или, может быть, стоит спросить о квалификации? Не хочу, чтобы ты ампутировал не ту ногу. У тебя бывают кратковременные потери памяти?

Ее слабая улыбка полна озорства. Но темные глаза выдают ее. В них поиск. Они полны страдания. Они полны страха.

— Никто не будет ампутировать тебе ногу, — отвечаю я, нежно сжимая её руку.

Роуз сглатывает. Она пытается сохранить на лице бесстрастное выражение, но пульсометр выдает ее.

— Но кость торчит наружу. А, если…

— Я обещаю тебе, Роуз. Никто не будет ампутировать тебе ногу.

Слезящиеся глаза Роуз не отрываются от моих, словно темные лужицы расплавленного шоколада. Я снова надеваю маску ей на нос и рот. Хотя она ничего не говорит в ответ, я понимаю, что её слова звучат у меня в голове с того момента, как она потеряла сознание в смотровом кабинете. Помоги. Помоги. Помоги.

— Я помогу с операцией, — говорю я. — Я буду рядом с тобой.

Роуз снова пытается кивнуть, и я кладу свободную ладонь ей на лоб, где челка прилипает к коже. Говорю себе, что так лишь успокаиваю ее. Но что-то болит у меня внутри, когда она закрывает глаза, и слеза скатывается по её виску. Когда я убираю ладонь, то провожу кончиками пальцев по мокрой слезной дорожке.

Какого черта, Кейн. Возьми себя в руки.

Я сосредотачиваюсь на её жизненно важных показателях. На цифрах на тонометре и ровном биении её пульса. Не сосчитаю, сколько процедур я провел, сколько лекарств выписал, и сколько пациентов лечил за свою недолгую карьеру. Но только одну держал за руку в машине скорой помощи. Только одну провел через отделение неотложной помощи, сидел на синих виниловых стульях перед кабинетом томографии, ожидая её рентгеновских снимков, пока мое колено подпрыгивало от нетерпения. Только ради одной я попросил подменить меня на работе, чтобы помочь хирургу-ортопеду в многочасовой операции. Только с одной я был рядом и заверил её, что сдержу своё обещание, пока вводили наркоз.

Только её мольба о помощи, произнесенная шёпотом, всё ещё удерживает меня здесь, в больнице. Я стою возле её кровати в послеоперационной палате, сжимая в руках карту, хотя читал её столько раз, что мог бы процитировать по памяти.

Роуз Эванс.

Я рассеянно смотрю на спящую девушку, на её забинтованную и подвешенную ногу. Интересуюсь, удобно ли ей. Тепло ли. Снится ли ей кошмар из-за аварии. Наверное, надо попросить медсестер ещё раз осмотреть её. Убедиться, чтобы другие незначительные травмы тоже были обработаны как следует.

Я так погружен в свои мысли, что не замечаю доктора Чопру, пока она не оказывается прямо рядом со мной.

— Знаешь ее? — она снимает очки, фиксируя их на седеющих волосах, чтобы просмотреть подробности в медкарте Роуз. Я качаю головой. Она сжимает губы в тонкую линию, и морщинки вокруг них становятся глубже. — Я подумала, что знаешь, раз помогал.

— Она появилась в моем офисе в Хартфорде. Я почувствовал… — замолкаю. Не знаю, что именно я почувствовал. Что-то странное и смешанное. Неожиданное. — Я был вынужден остаться.

Доктор Чопра кивает, стоя у меня за спиной.

— С некоторыми пациентами такое бывает. Такие моменты напоминают, почему мы выбрали этот путь. Может быть, будешь приходить к нам почаще? Нам всегда нужна помощь.

Я слабо улыбаюсь.

— Я думал, ты перестала спрашивать.

— Я четыре года тебя изматывала. Теперь, зная, что это возможно, не думай, что я остановлюсь.

— Боюсь, мне придется тебя разочаровать, — говорю я, скрещивая руки на груди и выпрямляя спину.

— Ну и зря. У вас не так интересно, как у нас. Сегодня вечером, незадолго до твоего приезда, как раз был интересный случай. Кстати, это твой пациент, судя по записям. Бешенный придурок, если интересно мое мнение. Крэнмор? Крэнборн?

— Крэнвелл? У вас здесь был Мэтт Крэнвелл? — спрашиваю я, и доктор Чопра кивает. — Да, согласен с твоим мнением. Что случилось?

— У него в глазу была горсть коктейльных палочек.

— У него… что? — я морщу лоб, поворачиваясь к ней лицом. Доктор Чопра приподнимает плечо. — Его не перевезли в травматологический центр?

— Нет. Спасти глаз не удалось. Операцию провел доктор Митчелл. Наверное, это была веселая история, но очаровательный мистер Крэнвелл не поделился ею, — доктор Чопра возвращает мне карту Роуз со слабой, усталой улыбкой. — Иди домой и отдохни. Когда придешь в следующий раз?

— В четверг вечером, — рассеянно отвечаю я, смотря на имя Роуз в карточке.

— Тогда до встречи, — отвечает доктор Чопра и уходит, оставляя меня наедине со спящей пациенткой.

Та, от которой пахло пина-коладой. Та, которая, несмотря на травму, не вызвала скорую, решив вместо этого вломиться в мою клинику. Которая удивилась, когда я спросил, попала ли она в аварию на мотоцикле.

Я иду туда, где на виниловом стуле рядом с кроватью сложена одежда Роуз. Остались только ботинки и черная кожаная куртка. Всё остальное срезали с тела перед операцией. В одном из карманов куртки лежит маленький черный мешочек. Внутри металлические инструменты, на некоторых из них запекшаяся кровь. Поняв, что с их помощью она проникла в мою клинику, я убираю их обратно. Достаю её бумажник из внутреннего кармана. Беру водительские права, на которых прочитал её имя, когда разговаривал по телефону с диспетчером службы спасения. Документ зарегистрирован в штате Техас, город Одесса. Я просматриваю содержимое её кошелька, но там почти ничего нет, только дебетовая и кредитная карточки и двадцать долларов наличными. Ничего не подтверждает и не опровергает то, что подсказывает моя интуиция.

По крайней мере, до тех пор, пока я не убираю бумажник в карман куртки и натыкаюсь на какую-то карточку, которая валялась во внутреннем кармане.

Ещё одни водительские права. Принадлежат мужчине.

Мэттью Крэнвеллу.