Жнец и Воробей

3 — БРОШЕННАЯ

РОУЗ

Я третий день лежу в этой постели.

Вчера Зофия привела База с собой и изо всех сил старалась подбодрить меня, говоря, что мое пребывание в этой больнице похоже на отпуск, только не веселый и без пляжа. И без песка. И без сексуальных парней. Так что это меня не утешило. Баз закатил глаза и положил свои первые три Комикса про Венома из серии «Темные начала» и мою колоду карт Таро рядом с кнопкой вызова медсестры, которая лежит у меня под рукой. Затем он задал вопрос, который душил меня больше, чем запах в киоске с хот-догами в разгар августовской жары: «Когда тебя выпишут?»

Недостаточно скоро.

И теперь, когда Хосе Сильверия стоит у изножья моей кровати, сжимая шляпу в обветренных руках, я сталкиваюсь с суровой реальностью того, что на самом деле означает «недостаточно скоро».

— А как насчет подставки для бутылок? Или шариков с дротиками? Я могу делать что-нибудь подобное, клянусь, — говорю я, стараясь, чтобы в моем голосе не прозвучало отчаяние. Судя по тому, как Хосе вздыхает и теребит поля своей шляпы, у меня не получается.

— Роуз, ты едва держишься на ногах. Сколько времени тебе нужно, чтобы дойти отсюда до туалета?

Я хмурюсь. Десять минут — не самый лучший ответ, поэтому я молчу.

— Мы не можем больше оставаться в Хартфорде, иначе опоздаем на шоу в Гранд-Айленде. Я не могу взять тебя с собой, Роуз. Тебе нужно остаться и вылечиться.

— Но…

— Я знаю тебя. Ты не заботишься о себе и никому не отказываешь, когда тебя просят о помощи. Джим будет таскать оборудование или складывать коробки, а ты будешь прыгать на одной ноге, пытаясь сделать всё за него.

— Неправда.

— А помнишь, когда ты сломала пальцы в той аварии два года назад?

Я съеживаюсь и сжимаю левую руку в кулак, чтобы скрыть искривленный мизинец.

— Ну и что такого?

— Не ты ли предложила помочь починить занавеску и в итоге всадила скрепки себе в руку?

— Это никак не связано. Первое произошло случайно. Другое… тоже случайно.

Хосе вздыхает и одаривает меня теплой улыбкой, которая принесла ему заслуженную репутацию очаровательного директора цирка «Сильверия».

— Мы всегда будем рады твоему возвращению. Когда ты поправишься. Но сейчас тебе нужно восстановиться, — Хосе кладет руку мне на здоровую лодыжку. У него всегда добрые глаза с морщинками и теплыми оттенками красного дерева. Даже когда он разбивает мне сердце. — Ты вернешься, как только тебе разрешат. Это же не навсегда. Ненадолго.

Я киваю.

Его слова эхом отдаются в моей голове, как будто мое подсознание отчаянно пытается уцепиться за них и принять реальность. Но даже при мысли о том, как долго может продлиться это «недолго», у меня сжимается грудь и щиплет глаза. Я была с «Сильверией» так долго, что почти убедила себя, что забыла свою прошлую жизнь. Я была всего лишь ребенком. Мне было всего пятнадцать, когда я присоединилась к труппе. «Сильверия» — это мой дом. Моя семья. И хотя я знаю, что он прав, я не могу не грустить. Я чувствую себя брошенной.

Пожимаю плечами и улыбаюсь Хосе, но когда шмыгаю носом, на его лице появляется грусть.

— Да, ясно. Я всё понимаю, — говорю, прочищая горло и приподнимаясь чуть выше, стараясь не морщиться, когда нога натыкается на пенопластовом блоке, который удерживает её на весу над матрасом. — Со мной всё будет в порядке. Догоню вас, когда смогу.

Хосе одаривает меня улыбкой, но глаза у него грустные. Они даже немного слезятся, и от этого трещины в моем сердце становятся больше.

— Джим поставил твой фургон в кемпинге «Принцесса прерий», недалеко от города.

— Звучит просто шикарно, — невозмутимо отвечаю я.

— Там много припасов, и мы на всякий случай заправили генератор.

Я киваю, боясь произнести хоть слово.

Хосе переводит дыхание, вероятно, готовясь перечислить тысячу причин, по которым этот неожиданный отгул «отличный шанс», и что я уже давно не брала отпуск, но замолкает, когда в палату входит доктор Кейн.

И, ох, черт возьми, он в десять раз сексуальнее, чем я помню. Он такой красивый, что я почти забываю жгучую боль из-за того, что труппа оставляет меня. По крайней мере, до тех пор, пока я не осознаю, что выгляжу как мешок с дерьмом. У меня даже нога перестает болеть, когда я пялюсь на этого серьезного доктора, на его стетоскоп и на его до смешного привлекательную внешность. Густые каштановые волосы зачесаны назад. В сапфировых глазах отражается послеполуденное солнце, пробивающееся сквозь жалюзи. Сегодня он не в спортивной одежде, но атлетическое телосложение всё равно заметно под белым халатом, отглаженной голубой рубашкой и брюками песочного цвета. Он переводит взгляд с планшетки на меня, затем на Хосе, затем на руку Хосе, которая лежит на моей лодыжке.

Его глаза сужаются всего на мгновение, потом выражение лица принимает серьезный вид.

— Извините, что прерываю. Я доктор Кейн, — говорит он, протягивая руку Хосе.

— Хосе Сильверия. Спасибо, что так заботишься о моей Роуз, — выражение лица доктора Кейна невозможно прочесть, когда он протягивает Хосе листок. А Хосе? Я уже знаю, что он сейчас скажет. На его лице написано восхищение.

— Роуз — мой pequeño gorrión. Мой маленький воробушек. Одна из моих лучших артисток.

— В цирке, — быстро говорю я. — Я работаю в цирке.

— А… Это…

— Скажи, ты женат, доктор Кейн?

Я подавляю стон. Доктор Кейн прочищает горло, явно сбитый с толку, хотя мне трудно поверить, что он не слышал подобные вопросы раньше.

— На своей работе, — отвечает он.

Хосе усмехается и качает головой.

— Понимаю, каково это. Раньше я был таким же.

— До сих пор, — говорю я. — Кстати, разве тебе не пора? Лучше иди, иначе поедешь по темноте.

Какая-то часть меня не хочет, чтобы он уходил. Больше всего на свете я хочу, чтобы он сел и рассказал мне истории о том, как он в юности работал в цирке, как превратил затухающее шоу в потрясающее представление. Я бы хотела, чтобы он спел мне колыбельную. А потом бы я проснулась в своей постели и поняла, что последние несколько дней были лишь сном, который скоро забудется. Но нужно сорвать пластырь с раны. Чем дольше Хосе остается со мной, тем больше вероятность того, что я почувствую эту пустоту в своей груди, которая, думаю, никогда по-настоящему не заполнится, как бы я ни старалась укрепитьеё разрушающиеся края.

Мне трудно будет смотреть, как Хосе уходит. Он протискивается между доктором Кейном и кроватью, подходит ко мне и целует в щеку. Когда он выпрямляется, выражение его лица смягчается, а морщинки, расходящиеся веером от уголков глаз, становятся глубже ри улыбки. У меня щиплет в носу, но я сдерживаю подступающие слезы.

— Береги себя, pequeño gorrión. Отдохни немного. Столько, сколько тебе нужно.

Я коротко киваю ему, и потом Хосе поворачивается, протягивая руку доктору Кейну.

— Спасибо за помощь, доктор Кейн.

Доктор принимает предложенное рукопожатие, хотя выглядит не очень уверенно, будто слова Хосе его задели. Не успеваю понять его выражение лица, как Хосе заключает его в объятия, хлопая по спине. Шепчет что-то Кейну, и взгляд доктора устремляется на меня. Его голубые глаза, как лазер, пронзают меня насквозь и достигают той глубокой, темной дыры внутри, которая начинает ещё сильнее разрушаться. Доктор Кейн едва заметно кивает, а Хосе в последний раз хлопает его и отпускает. Он оборачивается в дверях и подмигивает мне. И всё. Хосе ушел, а рана кровоточит слишком сильно, чтобы я могла скрытьеё за привычной маской безразличия.

Доктор Кейн долго смотрит на дверь, не отрываясь, словно пытается разгадать какую-то загадку. В руках он всё ещё сжимает планшет. Его анализирующий взгляд прикован к тому месту, где только что стоял Хосе. Потом он поворачивается ко мне. И, видимо, моя тоска и боль слишком очевидны, потому что он тут же показывает фальшивую, успокаивающую улыбку.

— Док, у меня нога отвалится?

Он хмурит брови.

— Что? Нет.

— Просто ты смотришь так, будто сейчас скажешь, что она гниет и скоро отвалится.

— Всё будет хорошо, — говорит он, кивая на мою ногу, зафиксированную и поднятую на пенопластовом блоке. — Мы туда жемчуг положили.

— Жемчуг? — я невольно усмехаюсь. — Тебе нравится жемчуг¹? Не обижайся, но по тебе и не скажешь.

Доктор Кейн моргает, будто пытается понять иностранный язык. Затем выражение его лица меняется, и он сдавленно кашляет в кулак.

— Эм, жемчужины с антибиотиками. В твоей ноге.

— Уже легче. А то бы пришлось пересмотреть твои дипломы об образовании. Возможно, с помощью адвоката.

На щеках этого симпатичного доктора появляется очаровательный румянец. Он проводит рукой по своим идеальным волосам, и хотя большая часть из них возвращается на место, я испытываю странное удовлетворение, заметив несколько непослушных прядей, которые не хотят подчиняться.

— Не больно?

— Нормально, — вру я.

— Принимаешь обезболивающее?

— Не особо. Я в порядке.

— Спишь?

— Да.

— Ешь?

Я прослеживаю за взглядом доктора, который уставился на недоеденный сэндвич с индейкой, стоящий на прикроватной тумбочке.

— Эм… — мой желудок громко урчит, заполняя тишину. — Я бы не назвала это едой.

Доктор Кейн хмурится.

— Тебе нужно поддерживать силы. Правильное питание поможет твоему телу восстановиться и бороться с инфекцией.

— Ну, — говорю я, приподнимаясь на кровати, — ты можешь выписать меня отсюда, и я обещаю, что первым делом найду нормальную еду.

Он хмурится ещё сильнее и кладет планшет на тумбочку.

— Давай посмотрим, как заживает, — говорит он и берет латексные перчатки, подходя к моей кровати.

Он предупреждает меня обо всем, что собирается делать. Я сейчас сниму шину. Сейчас сниму повязку и посмотрю на рану. Его слова бесстрастны и профессиональны, но его руки теплые и нежные, когда он касается моей опухшей ноги. В его прикосновениях есть какая-то доброта, которая выходит за рамки формального отношения. Но он кажется другим человеком, не таким, каким был, когда я держала его за руку в машине скорой помощи. Словно тогда я видела его настоящего, а сейчас он спрятан за отполированной маской.

— Прости, что пришла в твою клинику, — тихо говорю я, вспоминая тот момент, когда мы познакомились. — Я просто хотела добраться до больницы.

— Почему ты не вызвала скорую? — спрашивает он, не отрывая взгляда от раны.

— Думала, так будет быстрее.

— Ты могла позвонить из клиники. Или попросить помощи у кого-нибудь по дороге, — доктор Кейн поворачивается, изучая мое лицо пронзительным взглядом. — Рядом никого не было, когда это случилось?

Я качаю головой.

— Где ты попала в аварию?

Паника пронзает меня насквозь, как удар тока. Я сглатываю и замираю.

— На проселочной дороге. Не знаю точно, где. Я здесь плохо ориентируюсь.

— Кто-нибудь видел? — спрашивает он, поглядывая на меня, пока ощупывает шов. Наверное, думает, что он невозмутим и ничего не выдает, но я замечаю, как слегка сужаются его глаза.

— Не думаю.

— А что насчет…

— Доктор Кейн, — говорит доктор, прерывая его вопрос, входя в палату. За ней медленно идет медсестра с тележкой медикаментов. — Я думала, у тебя смена в четверг. Какой приятный сюрприз.

— Доктор Чопра, — говорит он, вежливо кивая. Мне кажется, я замечаю мимолетный румянец на его щеках, когда он поворачивается к ней. В её глазах вспыхивает искорка. Видимо, не только я заметила этот легкий румянец. — Решил взять дополнительную смену.

— Как наша пациентка?

— Идет на поправку, — говорит он, и жестом указывает на мою ногу, когда доктор Чопра подходит, чтобы взглянуть на мой шов. Там всё опухло, и я вообще не хочу рассматривать. Они обсуждают анализы крови и лекарства, пока доктор Чопра изучает мою историю болезни на планшете. Доктор Кейн ещё раз надавливает на кожу вокруг шва и почти неохотно говорит доктору Чопре: — Кажется, всё стабильно.

— Отлично, — говорит она, просматривая записи на планшете, и отдает его обратно доктору Кейну. — Тогда, Роуз, завтра днем мы сможем тебя выписать. Сейчас медсестра Наоми поможет тебе принять душ и сделает перевязку.

Она уходит, мимолетно улыбнувшись, и доктор Кейн как будто приклеен к полу, словно он металлический опилок, который не может противостоять магнитному притяжению.

Его взгляд мечется между мной и медсестрой, а потом, наконец, останавливается на мне. — Меня завтра не будет, — говорит он, и я не знаю, что ответить. Тишина затягивается чуть дольше положенного. — Надеюсь, тебе скоро полегчает.

— Спасибо. За все. Правда.

Он отвечает коротким кивком, ещё секунду медлит, потом поворачивается и быстро уходит. Мы с Наоми смотрим на дверь, и я почти уверена, что он сейчас вернется и скажет то, что мучило его перед уходом. Но он не возвращается.

Наоми поворачивается ко мне и выдавливает слабую улыбку, убирая завиток темных волос за ухо.

— Давай помогу тебе сесть, — говорит она и поднимает спинку кровати. Воцаряется неловкая тишина, пока она помогает мне принять сидячее положение, и я чувствую её нерешительность.

— Всё в порядке? — спрашиваю я. Её рука дрожит.

— Да.

— Ты уверена…?

Ее взгляд мечется к двери и обратно ко мне. Её глаза настолько темные, что кажутся черными, но в них я вижу все оттенки страха и боли, как и у всех женщин, которые просят у меня помощи. Я уже знаю, что она сейчас скажет, когда наклоняется и шепчет:

— Я видела тебя в цирке. Ты же гадаешь на Таро, да?

Я киваю.

— Воробей, — это почти молитва. Звук надежды, который я научилась узнавать. Секретная связь, рожденная страданием, которое сильнее кровных уз.

Вспоминаю её лицо, это та женщину, что подходила к моей палатке, свернув двадцатку в кулаке. В моей крови взрывается химическая реакция. Все чувства обостряются: очертания предметов в комнате, звуки проходящих в коридоре, запахи дезинфекции и больницы. В глазах Наоми загорается искра, когда я тянусь за колодой, лежащей на прикроватном столике.

Перетасовываю карты.

— Если у тебя есть минутка, могу быстро погадать перед душем, — я нахожу нужную карту на ощупь, по порванным краям, по замятому уголку. Достаю ее. — Туз Кубков, — говорю я. — Это значит, что нужно слушать свой внутренний голос. Что он тебе говорит? Чего ты хочешь?

Надежда зажигается в глазах Наоми, и мое сердце начинает биться быстрее.

— Взлететь, — шепчет она.

Я улыбаюсь. Хоть дух Наоми изранен, он ещё не сломлен. Я вижу это по ответной улыбке.

Вытягиваю следующую карту. Не такая ожидаемая. Это не Смерть. И не Рыцарь Мечей. Не вестники хаоса. Это Звезда. Надежда на горизонте. Потому что за убийством всегда может быть жизнь. Всегда есть шанс на возрождение.

Наоми шепчет мне свои секреты. Рассказывает о мужчине. О том, кто её унижает. Издевается. Угрожает и причиняет боль. Контролирует. От которого ей не сбежать в одиночку. Она просит меня о помощи. И мое сердце сжимается от боли. Потому что я знаю, что могу помочь, даже если на это понадобится время.

Я машинально провожу большим пальцем по татуировке на запястье.

Может, меня бросили здесь, заперли в клетке. Может, мне и подрезали крылья. Но летать я всё ещё могу.