Искушение

Держась за руки, выходим из семейного дома. Горизонт окутан легким розовым свечением наступающих сумерек. Никко идет рядом так, что прикрывает меня со стороны улицы. Точно так же, как он делал в Москве.

— Вера, — начинает он одновременно с тем, как я произношу: — Никко?

Так странно произносить его настоящее имя, но часть меня ликует. Мы можем начать все заново. С чистого листа. Что может быть лучше, чем новое имя, новое место, новая семья?

Сердце замирает, когда он поворачивается ко мне, и я вижу, как все это на нем отразилось. Морщинки вокруг рта и глаз, тяжесть на плечах — он выглядит уставшим и измученным. Мне хочется разгладить эти морщинки. Сесть к нему на колени и сказать, что я все еще люблю его. Что всё понимаю. Он разрывался между долгом и честью и выбрал то, что считал правильным. Но я не говорю ему ничего из этого.

Когда открываю рот, чтобы заговорить... он целует меня.

Мои глаза закрываются от ощущения его губ на моих. Вздыхаю, позволяя себе наконец по-настоящему дышать.

У меня перехватывает дыхание, когда он запускает пальцы в мои волосы. Я вздыхаю и растворяюсь в нем, в тепле объятий и властных губ. Тихо стону, когда его язык касается моего. Двигаюсь ближе. Следующее, что понимаю, он подхватывает меня, мои ноги обвивают его талию, и он несет нас к кованой скамейке рядом с кустом.

Он садится, усаживая меня к себе на колени, и слегка отстраняется. Наши лбы соприкасаются. Его голос дрожит, когда он умоляет о прощении: — Вера, пожалуйста. Мне жаль. Мне так жаль, что я солгал тебе.

— Ты думал, что моя семья ответственна за нападение на твою, и в какой-то степени так оно и есть. Ты поклялся в верности семье. И пусть у тебя был четкий план... ты отклонился от него, Мар... — Он не Марков. Надо к этому привыкнуть. — Я никогда не думала, что смогу простить ложь, но... ты принял за меня пулю. И по большинству стандартов, я думаю... я... — голос срывается. Почему-то просто находиться с ним рядом и видеть искренность в его глазах, заставляет все мои эмоции всплыть на поверхность. Все. Моего отца больше нет. Ирина предала нас. Марков — не Марков. Завтра мы поженимся. Открываю рот, чтобы заговорить, но не могу. Я задыхаюсь от эмоций, чего не было даже с мамой, моей лучшей подругой.

— Никко... — шепчу я. — Никко Романов.

Произносить его настоящее имя кажется таким правильным. Моргаю и по щеке скатывается слеза. Мне необходимо выпустить эти накопившиеся чувства, иначе я просто взорвусь.

Замечаю, как его кадык двигается, когда он сглатывает. Его душат собственные эмоции.

— Да. И я обещаю тебе, Вера. Я искренне говорил о том, как сильно люблю тебя. Я имел в виду каждое слово о том, что хочу защитить тебя. И теперь, когда мы поженимся, все это останется позади. Любовь моя, между нами больше не будет даже намека на ложь.

Он берет мое лицо в свои руки в привычной властной манере, и ловит мой взгляд. В этот момент мир вокруг нас растворяется. Есть только мы, и сейчас это единственное, что имеет значение.

Мы.

— Я люблю тебя, Вера, — его голос глухой от эмоций, резонирующий с глубиной чувств. — Люблю больше всех на свете. И завтра для меня будет честью дать тебе клятву.

Слезы жгут глаза, горячие и неумолимые, когда отвечаю: — И я бесконечно люблю тебя, — голос дрожит. — Завтра мы начнем заново. Мы не просто продолжим с того места, где остановились, но и пойдем вперед. Мы сделаем это, потому что в долгу перед нашими семьями. И мы обязаны это сделать для себя.

Он снова целует меня с такой страстью, что перехватывает дыхание. Каждое прикосновение разжигает огонь внутри, огонь, который может разжечь только он.

— Господи, — бормочет он, покачивая головой, когда мы наконец прерываем поцелуй. — Я не буду заниматься любовью с тобой накануне нашей свадьбы. Нам нужно соблюсти традиции, — его голос становится ниже. — Но мне от этого ничуть не легче.

Снова целую его, дразня, на этот раз улыбаясь, когда он щипает меня за ягодицы, наказывая за дерзость.

— Полагаю, я это заслужил, — стонет он, ерзая подо мной.

Кладу голову ему на грудь и чувствую сильные руки вокруг себя.

— Ты притворился, что говоришь только по-русски, чтобы держать дистанцию, да?

— М-м-м.

— И это не сработало. Потом ты притворялся моим телохранителем, но даже это была не очень хорошая уловка, потому что ты действительно выполнял роль телохранителя.

— Да.

— И тогда ты притворялся моим мужем...

— Что тоже не сработало, потому что я не смог притворятся кем-то настолько значимым, чтобы не вжиться в роль.

Конечно, он не мог. Это противоречило бы всему в нем.

Мы сидим в тишине долгие мгновения, наполовину скрытые кустами, обрамляющими дорожку яркой зеленью, вечернее небо темнеет с каждой секундой. Облака проплывают над головой, серые клочья едва видны в темно-синем вечернем небе. Аромат роз, напоминающий, что лето подходит к концу, витает в воздухе, легкий ветерок колышет лепестки вокруг нас. В свете угасающего солнца и стрекотания сверчков я дарую прощение. Кажется, что так и должно быть в саду, в месте, которое обещает новую жизнь.

— Я не хотел, чтобы ты говорила, что любишь меня, хотя уже знал, что люблю тебя. Боялся, что тебе будет еще больнее, чем я рассчитывал. Мне было невыносимо думать, что что-то еще причинит тебе боль.

Киваю, прижавшись к его груди.

— Теперь я это понимаю. Сначала было больно, но мы не могли говорить о любви, пока были связаны ложью.

— Да. Но я не хочу, чтобы ты когда-либо сомневалась в моей любви к тебе.

— Если я когда-нибудь усомнюсь, — говорю с улыбкой, — то вспомню, как ты бросился всем телом передо мной. Инстинктивно. Как будто это был единственный вариант.

Он печально улыбается.

— Я люблю розы, — шепчу, переплетая наши пальцы. — Они такие элегантные и стойкие. Они обладают вечной красотой, и полны смысла. Мне нравится, что они растут в вашем поместье.

— Их посадили наши друзья много лет назад. Моя мама любила их по схожим причинам.

— Я люблю твою маму тоже, — шепчу, за что получаю страстный поцелуй в лоб.

— Она еще не знает тебя, но, когда узнает, тоже полюбит.

Разглядываю наши соприкасающиеся руки: его — больше, грубее, с татуировками, и мои — бледнее, меньше, с пятнами от чернил после недавнего конфликта с непослушной ручкой в лаборатории.

— Заниматься любовью до брачной ночи — плохая примета, — серьезно повторяет он. Кажется, он придерживается русских традиций больше, чем я, но в то же время мне тоже хочется их уважать. — Ты останешься с матерью, как положено по традиции, а я — с братьями. А завтра, любовь моя? Завтра, Вера, мы поженимся.