Лукан. Конец

СПАСИТЕЛЬ

АНДРЕА

«Я действительно ненавижу твой комплекс героя. Будь моим злодеем». — Арианна

Он бы не сделал этого.

Громкий звук, похожий на телефонный звонок, пробудил меня от глубокого сна. Обычно я сплю очень крепко, поэтому тот факт, что Лукану удалось встать с кровати, да еще и приковать меня к ней, меня удивил.

Я в ярости.

Я не думала, что он действительно возьмет меня с собой на встречу, но я и представить себе не могла, что он прикует меня наручниками к кровати, чтобы я не пошла за ним. Отныне я всегда должна ожидать от него неожиданностей.

Потому что если он думает, что я останусь здесь, как хорошая маленькая жена, когда и он, и мой сын в опасности, то его ждет совсем другое.

Фэллон тоже.

Черт.

Я изо всех сил дергаюсь за свои путы, но это бесполезно. Я могу кричать на весь особняк и звать на помощь, но они найдут меня голой и прикованной наручниками к кровати. При любых других обстоятельствах мне было бы небезразлично, что обо мне подумают в таком положении, но сейчас мне нет до этого никакого дела.

Я нужна своей семье.

Они мне нужны.

Я решаю позвать на помощь, но тут из ниоткуда раздается несколько выстрелов, и меня парализует.

Черт.

Не так я надеялась встретить Бога.

Или дьявола, в зависимости от того, кто поприветствует меня первым.

Сердце колотится, и я пытаюсь его успокоить. Я молчу, может, они не знают, что я за этой дверью.

Но, как всегда, жизнь меня подводит.

Дверь распахивается, и в комнату входит человек, которого я никак не ожидала здесь встретить.

— Кто бы мог подумать, mon ennemie⁵³. — Дион закрыл за собой дверь и шагнул вперед, разглядывая каждую часть моего обнаженного тела. У Лукана хватило порядочности набросить на меня простыню, чтобы прикрыть, но пока я металась в постели, пытаясь найти угол, чтобы освободиться от наручников, я осталась неприкрытая. — Леди на улицах и дикарка в этих простынях от Gucci. — Он ухмыляется с тем снисходительным взглядом, который всегда на меня бросает.

Я всегда подозревала, что Дион опасен. Есть что-то ужасно неправильное в человеке, который днем занимается дизайном всякого дерьма для мужчин, а ночью влезает в нелегальный бизнес. О нем ходят слухи в наших кругах. О том, как он использует состояние и дизайнерские дома, оставленные ему бабушкой, для прикрытия незаконной деятельности. Не знаю, есть ли в этих сплетнях хоть доля правды, но после того, как он продал меня Лукану, а они знакомы, я ни минуты не сомневаюсь, что в нем есть что-то сомнительное.

Я пытаюсь сдвинуть простыни ногами, но у меня не получается прикрыть ими все тело, только до колен. Все, что мне удается сделать, — это выставить себя в дурацком свете и позабавить этого засранца.

— Просто заткнись и помоги мне выбраться отсюда, ладно? — Огрызаюсь я. Весь этот день уже превратился в дерьмо. У меня нет ни сына, ни лучшего друга. Бог знает, где Лукан, и, вероятно, в небезопасном месте, если он прибегнул к наручникам, приковав меня к кровати.

Дион достает из костюма телефон и направляет его на меня. Лучше бы он не записывал это дерьмо.

— Dites 'ouistiti!⁵⁴ — Громко восклицает он. — Что это вы, американцы, говорите? Ах, да! Скажи: «СЫЫЫР»! — Он фотографирует меня в этой компрометирующей позе.

— Ты больной ублюдок, клянусь Богом.

— Так драматично. — Он убирает телефон в карман и перебирается на мою сторону кровати. — Это рычаг давления на твоего мужа, mon ennemie. Ничего личного.

— Не могу согласиться, мудак, это кажется мне очень чертовски личным.

— Для тебя. — Он смотрит на мое лицо, а не на обнаженное тело. — А теперь брось драматизировать и давай вытащим тебя из этой передряги. Твой муж склонен к самоубийству. — Он достает маленький ключ и начинает освобождать меня от наручников.

— Что ты имеешь в виду под «самоубийством»? — Как только он освобождает меня, я бросаюсь на поиски своей одежды и закрываюсь от его взгляда. — Где он? — У меня в животе появляется больное чувство, которое говорит мне, что он отправился на самоубийственную миссию. Мое сердце разрывается в груди от того, на что он готов пойти, чтобы вернуть моего мальчика домой, но оно тут же обрывается, когда я понимаю, что он может быть в опасности.

Черт, я никогда не чувствовала себя такой беспомощной.

После того как Дион отпустил меня, его телефон начинает звонить, но я не остаюсь слушать, о чем он говорит с собеседником на линии. Я отправляюсь на поиски свежей одежды и своих чертовых туфель на каблуках.

Мне надоело чувствовать себя безнадежной.

Да, мое сердце разрывается, и я до безумия боюсь за людей, которых люблю, но это не мешает мне делать все, что нужно, чтобы обеспечить их безопасность.

Закончив одеваться, я хватаю телефон и направляюсь к двери. Распахиваю ее, и передо мной предстает сцена из фильма ужасов. По белым стенам Лукана разбрызганы кровь и кишки, а на полу лежат мертвецы.

Что… за… черт.

Я поворачиваюсь лицом к французу, у которого больше лиц, чем у всех, кого я когда-либо встречала. Я смотрю на него, действительно смотрю на него с того момента, как он впервые вошел в комнату, и замечаю, что на его полностью черном костюме нет ни капли крови, а в его всегда безупречных темных волосах нет ни одной выбившейся пряди.

— Кто ты на самом деле? — Я спрашиваю, потому что не может быть, чтобы этот парень был просто иконой моды. За ним должно быть что-то большее.

Он насмешливо улыбается.

Я знаю его уже несколько лет, и ни разу он не показал мне себя с такой стороны.

Жестокая сторона.

— Je suis beaucoup de choses mon ennemi mais aujourd'hui je suis votre sauveur.⁵⁵ — Он говорит на идеальном французском, и единственные слова, которые мне удается понять, — это «враг» и «спаситель».

Эти два слова никогда не должны употребляться в одном предложении.

Только не от такого человека, как он.

Как такой человек, как Дион, может быть одновременно и врагом, и спасителем? Что-то подсказывает мне, что я никогда не захочу этого узнать. Но поскольку у меня есть дурная привычка совать нос в чужие дела, да еще и притягивать к себе опасность, я тыкаю французского медведя.

Я спрашиваю еще.

— Почему ты их убил? — Я оглядываюсь на мужчин, лежащих мертвыми на полу и пачкающих белый ковер своей кровью. — Они защищали меня.

— Нет, они держали тебя внутри. — Он достает из кобуры свой пистолет и идет впереди меня. — И, к сожалению, они стали сопутствующим ущербом.

— Как я? — Он продал меня Лукану. Он продал и мою маму, и я этого не забыла. Единственная причина, по которой я готова доверять ему сейчас, — это то, что я знаю, что Лукан доверяет ему.

В какой-то степени, конечно.

Он останавливается на полушаге, но не смотрит мне в глаза.

Дион ворчит и продолжает свой путь к выходу из дома.

Особняк выглядит точно так же, как и коридор наверху.

Кровавый, с павшими мужчинами и служанками.

Я задыхаюсь.

Лейла.

Половина ее лица исчезла, а мертвые глаза уставились в потолок.

— Это действительно было необходимо? — Кричу я в спину Диону.

— Какую часть сопутствующего ущерба ты не понимаешь? — Огрызается он. — А теперь, блядь, иди быстрее, у нас мало времени.

Боже, Андреа, ожесточи свое чертово сердце, потому что только так ты сможешь пережить этот ужасный день.

Дион садится в дорогой черный Jaguar со стороны водителя, и я следую за ним внутрь. Не теряя времени, он заводит двигатель и уносится к чертям собачьим.

— Ты сказал, что время на исходе. — Я пристегиваю ремень безопасности и поворачиваюсь, чтобы посмотреть на него. — Все ли в порядке с моей семьей, и не смейте щадить мои чувства. Я хочу знать все.

Дион бросает на меня быстрый взгляд, а затем снова обращает свое внимание на оживленные улицы Детройта. Он ведет машину как опытный гонщик, игнорируя все красные сигналы.

— Как пожелаешь. — Он смотрит на меня краем глаза, время от времени поглядывая на дорогу. — Я установил маячок на шавку, которую твой брат подарил твоему сыну, и так мне удалось найти склад, где их держат.

— Ты все это время знал, где он, и ни хрена не сказал? — Кричу я.

— Успокой свои сладкие сиськи. — Предупреждает он. — Мы не можем тратить время на театральные постановки.

Он прав.

Мы должны спешить.

Я должна помочь ему.

— Тебе нужно кое-что сделать. — Он смотрит на меня, и этот взгляд пугает меня.

— Что именно?

— Я взломал камеры наблюдения, и там нет записей за определенный промежуток времени. — Говорит Дион, возвращаясь взглядом к дороге.

— Что это вообще значит?

— Пропали записи. — Он повторяет, как будто я тупая.

— Я поняла это. — Отвечаю я. — А что случилось после того, как камеры снова заработали как надо?

— Пропала Фэллон Джеймс. — Он говорит, и у меня замирает сердце.

Фэллон.

Я сделала это с тобой.

Это все моя вина.

— А мой сын? — Я боюсь спросить, но все равно спрашиваю. Если мой сын достаточно храбр, чтобы пережить это, то и я смогу.

Дион молчит и даже не признает меня.

— Скажи мне! — Отчаянно кричу я.

— Он был жив.

Мне стало легче дышать.

И тут что-то из сказанного им задевает меня.

— Ты что-то говорил о маячке в ошейнике Люси? — Спрашиваю я, надеясь, что его слова не означают того, что я думаю. — Собака.

Я не хочу, чтобы это было правдой.

Все это время на щенке Романа было установлено устройство слежения, и Лукан не предпринял никаких действий раньше?

Этого не может быть.

Он не может быть таким жестоким.

Этому должно быть логическое объяснение.

— Пару раз я терял сигнал маячка. Полагаю, эта сука обыскала проклятого пса и уничтожила его. Это неважно, ведь теперь Лукан знает, где будет проходить обмен. Кроме того, нужно смотреть на картину в целом. — Дион говорит, не удостаивая меня взглядом. Этот французский засранец способен заставить даже гребаную королеву Англии почувствовать себя маленькой и незначительной одним лишь ледяным взглядом.

— И что на этой картине, потому что я знаю только то, что мы могли бы спасти их гораздо раньше, но вы все предпочли этого не делать! — Я пытаюсь выровнять дыхание, но гнев, бурлящий в моих венах, овладевает моим телом.

Как они могли это сделать?

Может, поэтому он так снисходительно отнесся к тому, что я скрывала от него Романа?

Расплата?

Было ли все это игрой мести?

Он не может быть настолько отвратительным.

Нет.

Есть что-то еще.

— Он хочет лучшего для вас обоих. — Он огрызается, не поворачиваясь в мою сторону. — Он хочет большего для себя, и, черт возьми, он этого заслуживает, так что, прежде чем ты пойдешь на попятную, дай ему спасти вашего сына и все объяснить.

— Просто отведи меня к сыну, пожалуйста. — Умоляю я.

Я не против умолять, когда речь идет о моем ребенке.

После всего, что, по его словам, ему пришлось пережить в детстве, я знаю, что он не станет рисковать нашим сыном из-за своего желания власти.

Он не такой.

Он хочет большего для себя.

Что ты задумал, Лукан?

Не слишком ли мы опоздали?

Я не знаю, что принесет нам завтрашний день, но сегодня я верну себе сына и мужа.

Чего бы это ни стоило.

Надеюсь, мы не опоздали.

Я не могу их подвести.

Так, как мы подвели Фэллон.