Он не твой. От Ада до Рая

Глава 13

Над головами посетителей будто рой пчел завис. В ресторане было так много людей, что их монотонное бурчание сливалось в грозовую тучу, готовую рвануть в любой момент.

– Так ты спроси у неё! – Гора был ошеломлен моим рассказом. Он переводил изумленный взгляд с Каратика, знавшего мою Ба с детства, на Верку, познакомившуюся с ней совсем недавно. Друзья кивали головами, подтверждая каждое сказанное мною слово, чем вводили его в еще больший ступор.

Мы с моими верными друзьями Гориславом Горозией, Вадиком Вьюником и Костей Каратицким прошли многое. Поднимались медленно, поддерживая друг друга на ухабах жизни. Но это было далеко от дома, там вроде и жизнь была другая, и об «изюме» сложных семейных взаимоотношений распространяться не хотелось. Поэтому Гора сейчас и хмыкал так загадочно, пытаясь переварить полученную информацию о причине моего побега из родного города.

– Гор, ты такой наивный, мля, – я закатил глаза и закурил, радуясь, что Вера забронировала столик на террасе. – Скажи, друг мой Горозия, а ты много на лапу даешь? Чтобы отделаться от придурков, чтобы ускорить процесс и обмануть машину бюрократии, которую запустили уже давно. Вот какой процент отката ты вынужден закладывать в бюджет?

– Пошёл ты! – рыкнул Гора, скосившись от фантомной боли. Это было больной точкой для Горозии, слишком остро он реагировал на продажных, и не только в бизнесе, людей, потому что на своей шкуре испытал это гадкое человеческое качество.

– Вооот… Ты-то уже должен был понять, что люди рождены, чтобы врать! Вер, а скажи, ты в МЕД пошла, чтобы отцу насолить? Ведь папочка так хотел, чтобы его прыткая доча стала матерой адвокатессой-сукой, отобравшей весь список моих клиентов, – с каждым словом Мелкая наливалось румянцем, сжимала губы и пыталась спалить взглядом.

– Ты не с той ноги встал, что ли? – окрысилась Вера и со всей дури пнула меня под столом. – На своих же бросаешься.

– Меня не трожь! – предупреждающе зашипел Каратик, когда я повернул голову в его сторону. – Во мне сложнее найти что-то хорошее в горе компромата, поэтому на хер иди.

– Не, Кость, если раздавать, то всем. А ты врёшь, что не хочешь подвинуть отца на его месте мэра. И моську корчишь, будто тебя силой сюда притащили. Пиздишь, Каратик. Так что все врут. И Ада врёт, потому что тешит свое эго, когда я таскаюсь за ней по пятам. И бабка врёт, потому что обиженному старческому сердечку так приятно, когда непутевый внучок вопросы задаёт и кутает вниманием, по которому так тосковала театралка. И у кого спрашивать? У той, что наслаждается местью? Или у той, что готова сыграть инфаркт, лишь бы отвести от себя подозрения?

– А ты? – Вера подкидывала маслины вверх и ловила их ртом, звонко щелкая челюстью. – Тогда и ты врёшь. Только в чем?

– Ой, Верусик, не видать тебе мужика нормального, – заржал я, а следом и друзья подтянулись. – Хер кто вывезет такую занозу, как ты. От твоих вопросов порой вздёрнуться хочется!

– Так точны́?

– Так унизительно точны́. И я вру… – затянулся, откидывая голову на подголовник ротангового кресла, и с силой выплюнул облако дыма в чёрное небо.

Конечно, вру.

И себе вру, что правда нужна, и друзьям вру. Хотя прекрасно понимаю, что мне просто нужна моя Ада. Столько лет прошло, а сердце до сих пор ноет, сочится кровью и ядом тоски. Это чувство становится монотонной тупой болью, с которой ты учишься уживаться. Просыпаешься по утрам, заставляешь себя работать, встречаешься с другой женщиной, ведешь её в ЗАГс, хотя на подкорках зудит лишь одна мысль: не назвать супругу чужим именем.

– Раюш, ну, с женщинами мы разобрались. Им только очная ставка поможет, либо пытливый нос Кондрашова вашего. Ну а с тобой-то что? – Вера бросила оливку в мартини и стала бултыхать ей, создавая воронку в фужере. – Врешь, что любишь? Или врешь, что забыл?

– Вер, я просто вру… – точно заноза… Я осмотрел Мелкую, оценив степень её актёрского мастерства, с которым она пыталась скрыть любопытство. И ведь не в бровь, а в глаз…

Дальнейшую нить разговора я потерял окончательно, потому что периферийным зрением заметил оживление в основном зале.

– Ебучий случай… – выдохнул, ощущая, как все мышцы тела стягиваются диким спазмом.

В дальнем углу в окружении толпы прессы стояла моя Ночка рядом с педрилой-мучеником Ляшко. Они позировали фотографам на фоне небольшой картины, спрятанной за красивой резной витриной. Я даже привстал, пытаясь рассмотреть её, но видел лишь большие малиновые мазки на фоне чёрного звёздного неба.

– Она подарила им картину! – взвизгнула Вера и стала быстро топать каблучками от ярости.

– Зачем? – я откинулся на спинку поудобнее, чтобы наблюдать этот спектакль.

Ляшко выхаживал павлином, жестикулировал руками, то и дело указывая на экспонат, будто собственными руками написал её. А вот Ночь была темна и безэмоциональна… Она дежурно улыбалась репортерам, то и дело косясь в сторону выхода. Блядь… Да что здесь происходит? Почему мне она готова яйца в глотку запихнуть, а с ним – робкая лань?

– Да он же её шантажирует, – осенило Каратика. Он даже подобрался и стал так странно щуриться, будто по губам пытался читать. – А чей это ресторан?

– Клименко, кажется, – Вера дула от обиды губы и старалась не смотреть туда.

– Первый раз слышу…

– Это сын Горького, – буркнул Каратик, смотря на меня в упор. – Давай Кондру напряжем? Да, многое произошло, Рай, но она наша подруга! Может, ей помощь нужна? Ну, ведь странное творится. И это ограбление, и галерея, где нет ни одной её работы, а тут БАХ… И картина в забегаловке. Лучше бы уж мне её подарила.

– Мне! – Вера фыркнула, и глаза её засверкали злобой и негодованием. – Рай, может, хватит адвоката из себя строить? Правда ему нужна, видите ли! Да она всем нужна, только никто её не получает! Мужики врут бабам, бабы – мужикам, дети – родителям, родители – детям. Усё! Фенита. Порочный круг замкнулся, успокаивайся и выясни, что там происходит!

Признаться, их пламенные речи я слушал краем уха, всецело следя за Адкой. Вере свойственны категоричность и эмоциональность в силу возраста. Для неё пока существует только черное и белое, а вот у меня уже давно другое мнение на этот счет.

– Прикройте, – выдохнул я и сорвался с кресла, теряясь в толпе.

Шел по периметру, чтобы не привлекать к себе внимания, пока не нашёл укромное местечко в тамбуре прямо за спинами прессы.

– Это гордость нашего региона! – вещал Ляшко, как-то небрежно приобнимая Аду за талию. – И наша с вами обязанность – привлечь к фестивалю как можно больше внимания. В галерее будут представлены картины молодых талантливых художников, а все деньги пойдут на благотворительность…

Ну точно… Такие мрази, как Ляшко, любят прикрывать своё ублюдство красивыми словами. Только всем прекрасно известно, что по-настоящему хороший человек никогда не станет привлекать к этому внимание. Ему просто это не нужно. А Ляхич из кожи вон готов вылезти, чтобы привлечь бабло в галерею.

Внутри всё полыхнуло… Старался не смотреть на Ночку, потому что грелся о буйство гнева. Давно со мной такого не было. А Ляшко сумел разбудить это пламя… Держись, педрило-мученик. Держись…

– А теперь пройдём в сад, – Ляшко махнул в сторону распахнутых дверей. – В оранжерее ещё несколько предметов искусства…

Толпа загудела и подалась вперёд, отсекая Аду от этого павлина, вдруг ощутившего пьяное удовольствие от чрезмерного внимания к своей гнилой персоне.

Смотрел на мою девочку и сжимал кулаки. Адель делала крошечные шажки, все сильнее прижимаясь к стене. Сквозняк, врывающийся в ресторан, колыхал черный шёлк её платья, развевал разрезы, дразня переливом бархатистой кожи…

Не мог дышать. Не шевелился, готов был молиться, лишь бы это мгновение никогда не заканчивалось. Она была всего в метре от меня! Протянуть руку, сжать и забрать! Моя!

Я даже понять ничего не успел, как ладонь ошпарило нежностью касания. Сжал тонкие пальчики и рванул на себя, утягивая тонкую фигурку Ночки в темноту тамбура.

– Рай… – выдохнула она, лаская шею теплом.

– Ночка, – меня уже было не остановить, рванул вперёд, радуясь пустоте извилистого коридора, очевидно, ведущего к кабинкам туалетов. Дёрнул дальнюю дверь и втолкнул Ночь. В небольшой комнатке стоял приятный полумрак, лишь резной контур зеркала искрился неоном малиновой подсветки.

– Что ты делаешь? – Ада облизала пересохшие губы, чем только подписала себе приговор.

– Помолчи, Ночка, просто помолчи, – рыкнул я, прижал её к себе с такой силой, что она застонала. – Что ты за женщина такая? Ты ж как яд! Отравила каждую клеточку моего тела, забрала душу, растерзала сердце!

– Окстись, Рай! Столько лет прошло, – шептала она, медленно поднимая руки. Её тонкие пальчики пробежались по рукавам, оставляя пекучие ожоги на коже под рубашкой.

Мою башню рвало так, что искры сыпались. Зрение было нечетким, размытым. Я просто дышал ею. Пьянел от ощущения близости, дышал и захлёбывался тем, что так долго пряталось где-то глубоко.

Ада всхлипывала и продолжала двигаться всё выше и выше, зарываясь пальцами в волосах. Сжимала до боли, а потом ослабляла хват, испуская грудной стон удовольствия. Это была дикая грань между желанием сделать больно и вы́любить.

Вы́любить… Определённо.

– Молчи!

Дернул её за задницу, усаживая на каменную поверхность столешницы. Развёл её ноги, прошёлся ладонями по гладкой коже. Тело, разум, чувства…. Всё предало меня! Кровь бурлила, а сердце пульсировало ритмом: «Моя!».

Спустил тонкие бретельки, сдерживающие каскад шёлковой ткани, и она заструилась вниз, открывая пышную грудь.

– Сука! – зашипела она и стала быстро расстёгивать пуговицы моей рубашки, нарочно замедляясь на открывающихся сантиметрах кожи. Ласкала подушечками, а когда ей становилось мало, расстегивала очередную. – Трахнуть хочешь? Да? Давай… Закрой свою обиду, Раевский. Может, полегчает?

– Боже, замолчишь ты? – я рванул остатки пуговиц, чтобы ускорить процесс. И Ада застонала… Она ахнула и уложила горячие трясущиеся ладони мне на грудь. Бродила пальцами, впивалась ногтями, оставляя белёсые следы, и тихо плакала.

– Д-д-енис, – выдохнула она и рванула вперёд, прижимаясь кожа к коже. Её руки опустились на шею, впилась и повела по спине, делая наше касание ещё более тесным. Сдерживал боль, давая ей время поверить, что реален. Что рядом… Что это я. Я! Её Рай, а она мой Ад…– Остановись! Я прошу… Уезжай! Ты сам повторял, что я твой Ад! Поверь, это правда. Будет больно…

– Никуда я не уеду, – рванул её на себя и развернул к зеркалу, чтобы могла видеть наши лица. Чтобы не закрывала глаза, чтобы шанса не было подумать, что это всего лишь мираж. Пусть наблюдает за этим безумием!

Рывком задрал свободной рукой подол платья, сдёрнул через голову и захрипел….

Моя девочка… Сколько ночей я умирал, представляя её тело! А теперь она рядом. Разорвал тонкую полоску белья, и кружево заскользило по ноге вниз, открывая персик сладкой задницы. Её нежная кожа в свете этого порочного освещения казалась нереальной, нарисованной… Указательным пальцем очерчивал до боли знакомую татуировку двух сердец чуть ниже копчика и задыхался.

– Ещё есть шанс… – она упиралась руками в столешницу, повторяя эти слова, как мантру. Она извивалась, продолжая движение пальцев. – Есть… Есть… Остановись, ведь есть шанс.

– У нас нет шанса.

Прижался губами к её плечу. Хотелось впитать запах, ощущение, чтобы никогда не забыть. Языком рисовал кружева, путая её ощущения. Наслаждался разгоняемыми табунами мурашек. Руками скользил по спине, сминал задницу, упираясь болезненным стояком до тех пор, пока Ада с диким пораженческим рёвом не завела руку за спину и не сжала член сквозь ткань брюк.

И это был финал… Тут уж точно нет пути назад.

Одним движением рванул ремень, достал презерватив и зажал его зубами. Ада дрожала, но продолжала пробираться пальчиками под ткань боксеров и затряслась, когда коснулась головки.

– Моя Ночь… – шептал я, раскатывая резинку по стволу. Задрал её ногу, укладывая колено на столешнице. Но Ада не согласна была просто наблюдать. Её руки путами плюща опустились на мою шею. Она выгибалась, искала поцелуй, извивалась, желая получить ВСЁ!

– Просто скажи, что скучала, – спускался по ноге от колена, обласкал бедро, ныряя в омут её горячих соков возбуждения. Адка дёрнулась и затряслась, порывисто прикусывая мои губы. Ей было неудобно, но и неважно было. Она вытягивалась, руками заставляла нагнуться, требовала поцелуй, и я дал…

Вошёл в неё одним толчком, вторя движениями языком. Это был не секс, это был не поцелуй…

Это был сжирающий все живое ад!

Мы перестали существовать! Забывали дышать. Рычали, хрипели, бились зубами. Её руки сминали мою кожу, пальцы впивались, а бедра двигались навстречу, делая толчки ещё жёстче, сильнее. Она рыдала, отчего на губах смешивался коктейль с солоноватым привкусом нереальной страсти.

Мир просто треснул! Было неважно, что мы прячемся ото всех в кабинке туалета. Были только мы, наше дыхание и неуёмное желание близости. Втискивал её в себя. Сжимал её грудь, оставляя алые отпечатки своих рук. Чуть прищипывал соски, отчего Ночка разрывалась хриплыми вскриками.

Внутри меня творилось что-то нереальное, безумное. Эмоции копились в паху клубом смерча, стягивая все тревоги, мысли и слабые попытки самоконтроля. Этот ядерный клубок грозился взорваться в любую минуту, разрушая броню.

– Рааааай… – заскулила она за мгновение до того, как с силой дернулась и разорвала поцелуй. Мотнула головой, возвращая взгляд к зеркалу. Словно пыталась запомнить это мгновение навсегда. Наши пьяные взгляды, шальные лица, сбитое дыхание. Она была сумасшедше красивая… По щекам растекался румянец, охренительная грудь покачивалась от каждого толчка, а искусанные мной бантики губ стали припухшими, соблазнительно красными.

– А-а-а-а-а-а-а! – взвизгнула Ада и откинулась спиной, делясь сумасшедшими спазмами удовольствия. Но взгляда не отрывала… Следила и за своим оргазмом, и за моими последними толчками, приближающими нас к краю этой пропасти.

Это был крах!

Крах выдержки. Крах моего сносно терпимого внутреннего равновесия. Все рвануло взрывом, снося стены, которые я выкладывал долгие годы.

– Рай… Рай… – шептала Ада, пытаясь успокоить дыхание. Прижималась щекой к груди, слушая биение моего сердца.

– Девочкам моя, – обнял её, зарываясь носом в волосы. – Я так скучал по …

Но договорить мне не дали. Быстрый нервный стук в дверь заставил застыть. Адка встрепенулась и вскинула на меня переполненные ужасом глаза, и пьяная дурь вмиг слетела, пропуская уродливую реальность.

– Раюша… Раюша! Атас! – шипел под дверью знакомый тихий голос…