Он не твой. От Ада до Рая

Глава 34

– Ты все сделал? – шепнул я, когда сержантик задержался, закрывая дверь в камеру.

– Обижаешь, – Вареников кивнул на скрипнувшую входную дверь, в которой показался Ляшко.

Мдааа… Видон у него был совсем не пижонский. Рубашка болталась на одной пуговице, голова была перетянута окровавленным бинтом, а правый глаз заплыл. Мудак даже не сразу узнал меня, а когда узнал, то вздрогнул и спрятался за спиной конвоира, косясь единственным поросячьим глазом, что тут же хотелось подбить. Для симметрии. На фоне серых стен этот придурок потерял всю свою значимость. Пустышка. Глупый, жадный и подлый мужичошка. Загнанный в угол, что был уготован для Ады и сына. Гена откашлялся и стал забалтывать сотрудника, вновь и вновь перечитывая акт приемки моих личных вещей.

Ляшко завели в ближайшую ко мне камеру, щелкнул замок, а сонный сержантик зевнул и скрылся в каморке.

– Ну, привет, – я чуть развернул корпус, чтобы в глаза ему посмотреть.

– Ты за все ответишь. Побои сняты, заявление подписано. Скоро прибудут адвокаты, и от тебя и мокрого места не останется, – как только Ляшко оказался в относительной безопасности, то и тон его вновь зазвенел надменностью. – Ты не на того нарвался. Не на того. Отец твой давно уже не судья, а друг Кондрашов ни за что не рискнёт теплым местечком, чтобы впрячься за тебя. Ты глуп, Раевский. Как же ты глуп! А любовь вообще – та ещё напасть. Всё очевидное покрывается туманом, теряет очертания реальности, и ты мыслишь через призму всесилия. Вот только ошибочка вышла, Денис Саныч. Ошибочка… Не того ты нагнуть решить.

– Да нет, Ляшко, – оттолкнулся резко и прижался к решетке, стараясь не создавать лишнего шума. – Это ты не на того нарвался. У меня давно дыхание так не перехватывало от дикого желания раздавить кого-то. Сам того не понимая, ты превратился в мишень. Чувствуешь, на лбу твоем точка светится? Наслаждайся, Ляшко. Я теперь дышу только для тебя, живу для тебя. Только бы наказать. А пока сидишь тут, думай и наслаждайся спокойствием, потому что как только ты, бессмертный пижон-педрила, покинешь эти уютные стены, то станешь свидетелем краха и своего имени, и своей роскошной жизни. Пиздец тебе. Вот там и посмотрим, сколько друзей встанут за твоей спиной, а сколько плюнут вслед, когда ты в тюремной робе пройдешь в автозак. Кстати, сокамерников я тебе обещаю. Скучно не будет. Оргию обеспечу.

– Ты кто такой, чтобы угрожать?

– Я – твой конец, педрила-мученик, – слова осколком битой души царапали горло. Ненависть… Смотрел на него и так люто ненавидел, что держаться на приличном расстоянии было очень сложно. Сдавить бы его шею, щелкнуть парой позвонков и успокоиться.

Мне было больно не за себя, а за то, что люди, окружающие тебя, могут в одно мгновение предать и даже не поморщиться. Обменять, как повторяющийся вкладыш из жвачки, не думая о последствиях. Вот и во взгляде Ляшко сейчас кроме страха за собственную шкуру больше ничего не было. Ссыкло обыкновенное, примитивное и безмозглое.

– В глаза мне смотри. Видишь, как я умираю от желания уничтожить твою тушу? Но начну я с Горького, а ты – на десерт…

– Денис Саныч, нам пора. Вещи я забрал, идём.

– Стой, Ляшко, пока есть такой шанс. Дыши и молись, чтобы тебя не порешали на зоне. Я, знаешь ли, болтлив, ещё и фантазия у меня буйная. Таких баек накидаю, что драть тебя будут по кругу с небывалым упоением. А тебе непременно понравится, ещё и сам просить будешь! И барыга Горький тебе не поможет. И за Лиьку ответите. Она – глупая девчонка, наломавшая дров из-за любви, да. Но если бы Горький не кормил её дурью, то уверен, что она быстро бы поняла, кто друг, а кто пользуется ей. А ты пока посиди тут, подумай.

– Задержанный! – рявкнул сержант, поняв, что Вареников меня прикрывает. – Отойти от камеры!

– Есть отойти, – я шагнул назад, забирая у Генки протянутую футболку, надел её и выскочил, пока не сделал того, о чем пожалею.

В по-утреннему людном коридоре стало как-то легче дышать. Я выдохнул и притормозил.

– Ребёнок где?

– Ребёнок? – прыснул Генка и обернулся. – Да он совсем не ребёнок, Денис Саныч, так следаку на ухо присел с этим рюкзаком и незакрытым окном в машине, что даже я заслушался! А ещё втирал про головокружение, акклиматизацию и долгий перелёт, из-за чего, собственно, забыл рассказать всё, как было, дядькам в погонах. Четко, сухо и по делу.

– Не суетолог, значит?

– Не-а. Молорик он. Наш человек. Остальное сделал Кондрашов, – Вареников одобрительно закивал, утягивая меня в сторону кабинета Васильева. – Отпечатки Ляшко, его водителя и ещё одни.

– Горького. Наркоту в таком объеме можно только у него раздобыть.

– Не знаю. Мне имя не сообщили, но менты напряглись сильно.

– Конечно, Ляшко для них гастролер, а вот Горького с позволения прокурора и Мятежного прессануть – дело чести. А пробей напарника Васильева, с которым он в кабинете сидит? Молодой, борзый такой, короче, не понравился он мне.

– Есть.

– И меня гложет один момент, – я чуть притормозил, отталкивая Гену к большому окну. Высунул лицо в открытую створку и вдохнул свежий утренний воздух свободы, что был пьянее всего на свете. – Партия огромная, её цена намного превышает стоимость галереи. Тогда вопрос…

– А я даже об этом не подумал, шеф. А ведь правда! На хера им вбухивать столько бабла в дело, что никогда не будет их? Ну, кто даст территорию заповедника в собственность? Никто.

– Правильно. Значит, либо нам фуфло втирают, и там совсем не наркота, ну, либо у Горького свои люди, что с легкостью заменят дурь на сахарную пудру, – я снова мыслями вернулся к напарнику Васильева. К этому загадочному и сильно купленному парнишке. И ладони вспыхнули в очередной раз.

– О! Дротист! Выпустили? – Кондрашов сегодня был при полном параде. Синий китель, звёзды на погонах, холодная маска презрения на хитром лице и пронзительный взгляд. Он на ходу изучал какие-то документы, медленно идя по коридору. – До тяжких телесных не дотянул, доктор писульку о гениальности театрального мастерства Ляшко написал, она уже у Васильева. Переборщил твой напарник по спаррингу, можешь выдыхать.

– Спасибо, Кондра…

Мою благодарность здоровяк принял, но так, чтобы никто ничего и не подумал. Значит, и рюкзак проверил Сашка. Я был уверен, что он догадается о моём плане, но был риск, что не станет вмешиваться. Эх… А говорил, что не может пойти против системы. Может, когда хочет.

Васильев сегодня был уже не так строг, да и напарника своего тактично отправил в архив, чтобы не грел уши, пока меня допрашивали. Он задумчиво качался на кресле, а потом махнул рукой, подписал пропуск и, предупредив о подписке, отпустил. Не за мои шикарные глаза, конечно, а из-за уважения к отцу. Премьера, товарищи… Никогда не пользовался благами его имени, а вот тут пришлось.

Счастливее меня был только Вареников. Он очень гордился собой, что сумел вытащить шефа из темницы, а значит, и с работы его в ближайшее время явно не попросят. Генка чуть ли не подпрыгивал, открывая скрипучую дверь участка, и тараторил про злоебучих омаров, которыми он готов был лакомиться хоть прямо сейчас.

В глаза шарахнуло солнце, прищурился и вдохнул густой солёный воздух, пахнущий домом. И вдруг так домой захотелось… Сесть за круглый стол и лопать мамкины пирожки с щавелем и запивать ледяным молоком. Как в детстве, чтоб аж зубы сводило.

– Слава Богу! – на спину легла тяжелая рука, совершенно не стесняющаяся той боли, что пронзила мой позвоночник от силы хлопка.

– Пап, – я зашипел и обернулся, наткнувшись на совершенно серое и унылое лицо старика. – Ты чего здесь?

– А где мне быть? Дома? Траву косить и песни петь, пока мой сын в телогрейке целину поднимает?

– Ну, ты сильно-то не преувеличивай, – я обнял его, чтобы хоть так сказать спасибо. Ведь для него это была тоже своего рода премьера. Отец вообще ненавидел козырять званиями, а к знакомствам прибегнул лишь однажды, когда деда нужно было перевозить в Москву для операции. – Посидел, подумал над своим поведением. Был неправ. Признаю. Обязуюсь исправиться.

– Матери байки свои будешь рассказывать, – он подтолкнул меня в сторону своей машины, припаркованной у самого крыльца. Боже, как давно я не ощущал этого отцовского негодования. Но и это меня сейчас не злило. Пусть шпыняет, как пацанёнка, пойманного за курением. Пусть… – Домой поехали, нас ждут. Еле отправил их без тебя. С боем практически.

– Их?

– Конечно, – папа завел двигатель, строго проследил, пока мы пристегнём ремни безопасности, и выехал с парковки, явно превышая скорость, лишь бы только свалить отсюда поскорее. – Мать там пирожки печет, пусть парень поест…

Отец поджал губы, стойко перенося обиду, боль и не срываясь в истерику с дознанием. Он закурил, с шумом выдохнул и повёз нас домой…