Он не твой. От Ада до Рая

Глава 31

Раевский

– Денис! Денис! – вопила Адель, пытаясь вырваться из рук полицейского.

И мне было её так жаль… В её глазах было столько страха, боли, что не передать словами. Она, как раненая птичка, билась о стекло, пытаясь прорваться ко мне. По шее растеклись бордовые пятна, тушь размазывалась кляксами, искусанные губы дрожали, Ада с такой силой сжимала руку полицейского, что тот шипел и пытался стряхнуть её, как кошку. Внутри все вспыхнуло от протеста… Я вдруг так сильно ощутил жажду обнять её, укрыть, спрятать за спину, чтобы никто не смел обидеть, или даже просто притронуться. Но не сейчас. Позже… Сначала доиграем партию.

– Да пустите вы её! – взревел Васильев, взявшийся просто из ниоткуда. Он махнул рукой сержанту, и Адка оттолкнула молоденького полицейского, бросаясь ко мне. Прижалась, не обращая внимания на липкую кровь, до сих пор стекающую по волосам. Зарывалась пальцами, причиняя боль, но я терпел. Вбирал всю нежность, что она готова была дать мне сейчас, запасаясь, чтобы хватило сил.

– Что ты наделал? Что? – шептала она, обхватив моё лицо руками. Ада была босиком, оттого так отчаянно тянула меня вниз, чтобы дотянуться до губ.

– Скажи отцу, чтобы позвонил Вареникову, – шепнул я, наблюдая, как Ляшко грузят на носилки. Тот театрально охал и хватался за руки санитаров, устраивая недостойную мужчины драму. – И не вздумай творить херню, Ночка. Я выйду, и тогда твоей заднице достанется. Ты поняла? Не вздумай вмешиваться!

Услышал свист тормозов и даже вдохнул, увидев, как по газону в нашу сторону мчится Каратик с Мятежным.

– Рай, бля! – орал Костя, перемахивая через живую изгородь.

– Уведите её! – я оторвал от себя руки Ады, что клешнями вцепились мне в шею. – Камеры проверьте.

– Понял, – кивнул Мятежный и поймал Адку. Он сжал её запястья за спиной, чтобы не дёргалась, пока на меня надевали наручники и запихивали в машину. Наблюдал, как из-за здания галереи выбегают родители и Надя, ошеломленно наблюдающие за тем, как кортеж патрульных отъезжает с парковки вслед за скорой. Может, так даже лучше. Чем больше народу вокруг Ады сейчас, тем меньше шанс на убийственную инициативу? А ведь она может.

– Ну? – Васильев, сидящий спереди, вдруг обернулся и протянул мне прикуренную сигарету, вкладывая меж слипшихся от крови губ. – Оно того стоило?

– О да! – рассмеялся я. – Сложно жить, когда у тебя нет врагов. А тут – хлоп, и нарисовался педрила-мученик.

Я даже не заметил, как мы остановились у участка. Меня провели по коридорам и, минуя административную часть, сразу спустили в полуподвал к камерам.

– Врача вызовите, пусть осмотрит, – Васильев подписывал документы, исподлобья наблюдая за тем, как меня ведут по темному коридору. – В дальнюю его упрячьте, пусть там кукует. Адвокат нужен? Или сам справишься?

– Спать хочу, мочи нет, – я подмигнул Васильеву, благодаря за понимание.

– Ну, спи. Часа три у вас есть, а потом допрос.

– Пальчики не забудьте откатать.

– Твои, что ли? – Васильев отвлёкся от бумаги и задумался.

– И не только.

– Всякий адвокатишка будет меня учить делать свою работу, – он быстро кивнул и рванул вверх по лестнице, доставая телефон.

Спиной ощущал пристальный взгляд из камеры напротив, пока меня, как щенка, прижали лбом к стене, открывая «уютную» берлогу.

– Вот это да… – сонно протянул Димка, встал со скамейки, щелкнув шейными позвонками, и подошёл к решетке, наблюдая, как с меня снимают наручники. – А маман скоро приведут? В соседнюю камеру поселят? Ну, чтобы уж вся семейка долбанутых была в сборе. Мама, папа, я – тюремная семья. У меня наркотики, а у тебя что? Ой, бодяжил алкашку и втюхивал туристам на пляже? А мать, поди, кукурузу недосаливает?

– Нет, мама с моими родителями, – я дождался, когда сержант удалится, и опустился на пол, чтобы камеру напротив было видно.

– Ой, бать, у меня и дед с бабкой есть? – ощерился Димка, проглатывая яростный рык. Движения его были резкими, и готов был поспорить, что не будь я спрятан от него за решеткой, то получил бы в морду. Ну, лично я бы так и сделал. Впечатал бы пару раз и успокоился. – А сестёр и братьев у меня сколько? Или ты расскажешь сказку, что все эти годы жил отшельником и древним девственником?

– Поговорим?

– Я бы с матушкой для начала поговорил, – в голосе парня было столько обиды, досады и злости, что даже глухому было бы всё понятно.

– А ты со мной поговори. Поори, выплесни дерьмо, а то вскипишь скоро. Давай, я готов, и отсюда никуда не денусь.

– А что тебе до моего дерьма? – Димка и правда вскрикнул. Сжал руками прутья клетки, в которой оказался, и стал так отчаянно трясти, что стены задрожали. Он вжался в решетку, сощурился, рассматривая мою окровавленную морду. – Папочка-фрилансер? Да на хер мне всё это сдалось? Думаешь, я в двадцать лет обрадуюсь, что батя появился? Так нет, Денис Александрович Раевский, поздно. Машинками меня не купить, мороженым не умаслить, поздно. Вырос я без тебя, и дальше пойду тоже без тебя.

– Кто же тебя держит? – я усмехнулся, вслушиваясь в эмоциональную тираду парня. – Ты имеешь право и злиться, и ненавидеть. Можешь и мать довести до истерики, это тоже твоё право. Вот только прими за константу, что я в твоей жизни есть, и больше никуда не денусь, даже если очень сильно этого захочешь!

Я встал, игнорируя, жуткую боль в голове, и точно таким же образом уставился на покрасневшего от закипающего яда парня. Глаза в глаза.

– Дальше?

– Что дальше? Думаешь, я буду спрашивать, как меня заделали? Думаешь, захочу знать, что стал сперматозоидом из порвавшейся резинки? Жертвой залёта? Нет. Мне было проще жить, понимая, что единственный, кому я нужен в этой жизни – мать. Она для меня была и отцом, и мамкой, и строгим полицейским, отчитывающим за проказы. Не хочу я знать о вашем случайном соитии. Не хочу!

– А кто тебе это сказал? – я сорвал с себя рубашку, стирая кровь. – Ты сам додумал, а домыслы – участь следаков, а не адвокатов, Дим. Ты должен привыкнуть, оценивать реальность через фильтр железобетонных фактов. Рыщешь за правдой до тех пор, пока не упрешься лбом в неё. Да, она бывает разная. Порой на её лаврах ты чувствуешь себя победителем, властелином реальности, в которой можно спасти человека от тюрьмы, а можно утонуть в болоте боли. И от этого уже никогда не отмыться.

– Ты специально, что ли, загремел сюда? – осенило Димку так внезапно, что тот даже не успел поймать улыбку. – Да ты сюда уселся, чтобы присматривать за мной?

– И да, и нет. Найди правду.

– Загадки он мне тут загадывает. На хер иди со своей заботой, вот моя правда! – заорал он и отскочил в дальний угол, до которого не доставал свет лампы, покачивающейся из-за сквозняка. – Херовый из тебя адвокат, батя, раз ты решил, что моя правда менее значима, чем твоя.

– Твоей правды нет, сынок.

– Это ещё почему?

– Потому что ты молод и глуп. А ещё потому что отвергаешь правду в принципе, создавая иллюзию того, что ты все в этом мире знаешь! – мой рычащий голос проскользил по крашеным стенам и достиг адресата абсолютно в цель, потому что пацан вновь скинул ноги на грязный пол. – Молодость всесильна, бессмертна. Ты несешься на принципах, как на тройке вороных. Ходишь без шапки, гонишь под двести с открытыми окнами, бухаешь в баре, машешь кулаками, совершенно не думая, что в любой момент можешь сдохнуть. Вот и я не думал. Не думал, что могу потерять свою любовь и не иметь и шанса исправить всё, что не усмотрел из-за ощущения всесильности. Я был такой же.

– Ты её любил? – мой крик вернулся неуверенным шепотом сына, точно так же проскользившим по облупленным стенам. И этот звук тоже попал в цель. В самое сердце. И раз уж я тут задвигаю про правду, то и врать у меня нет права.

Этот вопрос долго зудел в моих мыслях. Нет, я знал! Но торговаться с совестью и произносить это признание в мыслях – одно, а признаться мужчине, в котором течет моя кровь – это совершенно другое.

– Я её до сих пор люблю, – задрал правую руку вверх, демонстрируя татуировку, с которой живу всю свою жизнь. Надпись сделана обычным шрифтом, буквы большие, четкие, чтобы и шанса не было не заметить. «НОЧЬ». У каждого есть метка из прошлого. Эту метку я сделал сам. Она всё это время была шрамом близко к сердцу. – У меня нет правды про то, как бы мы хорошо жили все вместе. Ну, нет её у меня! Зато у меня есть правда о том, что я никогда не пропаду с твоего горизонта, даже если ты мне морду будешь бить.

– У меня принцип, детей и стариков не бить, – усмехнулся он, цитируя любимый фильм Адки.

– Ты быстро научишься переступать через принципы, орудуя терминами: надо, закон, правда.

– Расскажи… – снова шепнул Димка и опустился на пол, опираясь спиной о решетку, лишь бы не смотреть мне в глаза.

И я рассказал. И про первую нашу встречу на волнорезе, где чумная девчонка сидела часами, чтобы запомнить то, как стихия бьётся о камни, и о нашей любви, которой никто не мог помешать до тех пор, пока мы верили друг другу, и до тех пор, пока не пришлось выбирать, кого любить больше. Мужчину, от которого ждёшь ребёнка, или родную сестру.

– А дальше? – Дима дёрнул головой, а в тусклом свете луны, сочащейся из крошечного зарешеченного окна, стали видны его слёзы.

– А дальше мама расскажет, потому что это её правда.

– Меня уже тошнит от этого слова, а я ещё лицензию не получил, – хмыкнул он и растер лицо, стирая следы слабости, к которой не был готов.

– Клиенты будут приходить и врать тебе, клянясь здоровьем матери, что это правда. А ты будешь рыть землю, зная, что те безбожно врут. А потом, когда ты представишь доказательства лжи, они снова будут клясться, что новая версия – это истина.

– И опять? Опять соврут?

– Да. Человек слаб. Он даже перед чистилищем будет врать, что сбил человека из-за гололёда, а не потому, что возвращался от любовницы под амфетамином, – я закрыл глаза, ощущая, как успокаивается моё сердце.

– Значит, и ты мне врёшь?

– И я вру.

– Тогда в чём?

– В том, что не знаю, как бы нам было хорошо всем вместе…