Он не твой. От Ада до Рая

Глава 12

– Что ты улыбаешься? – я посмотрел на Верку, усердно отворачивавшуюся к окну.

– А Ба у тебя, конечно, та ещё актриса, – Мелкая прыснула смехом и согнулась пополам. – Надо перенять несколько приёмчиков. Это медленное закатывание глаз, дрожащие губы и тремор мизинца. В скорой она перепутала, где находится сердце, и всё время тыкала в правый бок. А когда её поправили, то снова притворилась обморочной.

– Может, у неё эта… Как её…

– Транспозиция внутренних органов, – Вера поёжилась от воспоминаний адских медицинских терминов. Мы сидели в коридоре, куда нас выгнала бабушка, когда пришел третий по счету врач, пытающийся поставить нормальный, по её мнению, диагноз. Сплошные бездари, шарлатаны и двоечники, место которым в морге. Она вопила, брыкалась и грозилась на уши поставить всю больницу, пока сам главврач Исаак Георгиевич Абрамзон не пришел на консилиум.

– Точно…

– Денис! – в коридоре, на ходу надевая бахилы, показались родители. Мама стирала тревожные слёзы и оборачивалась на совершенно спокойного отца. – Что случилось? Саша! Немедленно иди к главврачу, может, ей перевод нужен? Помнишь, Коростылевы говорили про клинику Герасименко в Москве? Не стой! Умоляю…

– Мам, успокойся, – я встал, уступая ей место на кушетке. Скрутил пробку с бутылки воды и вложил в трясущиеся руки. – Сейчас сама окажешься в соседней палате с настоящим приступом.

– Пьеса? – тихо спросил отец, как никто знающий способности своей матери.

– Хуже…

– В двух актах? – он закатил глаза. – Что, даже траур на лице рисовать?

– Рисуйте сразу два! – рассмеялась Вера, прекрасно слышавшая наш разговор. Не понимала ничего только мама, всерьез перепугавшаяся за свекровь. – Меня Вера зовут, я сестра Вадима.

– Ой, Верочка, – мама растерялась и похлопала по плечу мелкую. – Прости наше невежество. Очень приятно познакомиться.

Дверь в палату, естественно, самую лучшую в клинике, открылась, откуда вылетел красный как рак Абрамзон. Он отмахнулся и быстрым шагом засеменил в сторону своего кабинета.

– Не выпишу, даже не просите! – рыкнул он, чуть оборачиваясь. – Затыкаю капельницами и изведу анализами. Вокруг этой симулянтки полбольницы прыгает!

– Гребаный экибастуз, – выдал папа.

– Саша! – вспыхнула мама и впорхнула в палату.

– Так довести может только мама. Ну? Что случилось?

– Так, ладно, – Вера всплеснула руками и засобиралась. – Мне пора. Ещё в пару мест надо. Приятно было познакомиться.

– Пока, Вер, – привычным жестом дёрнул за волосы и махнул рукой.

– Раюша, не забудь, что вечером прилетает Гора, я забронировала столик в ресторане. Чур, бабушку взять, а то вы скучные…

Вера убежала, рассыпая лёгкий смех по коридору.

Мы с отцом вошли в палату, где разворачивалась трагедь. Бабушка стонала, прижимала руку к груди и извивалась, будто змея.

– Ну? Домой, или будешь терпеть капельницы? – отец взял с тумбы оставленные врачом бумаги и стал вчитываться. И по мере прочтения лицо его становилось красным, как у Абрамзона.

– Вы хотите, чтобы я умерла! Этого добиваетесь, да?

– Мам, ну что ты говоришь? Саша, уймись, видишь, ты её нервируешь? Денис, а ты сядь, не мельтеши.

– Что ты на меня волком смотришь? Можно подумать, это я наговорила кучу гадостей. Рассказать родителям? Рассказать? – пыхтела старушка, так и норовя швырнуть в меня чем-то. – Саша! Твой сын дерзок, груб и аморален! Такое сказать про Лизоньку!

– Мам, – отец закатил глаза, поняв, из-за чего сыр-бор. – Все в городе знают, что Муратова твоя – знатная прошмандэ. Даже её семья уже смирилась, преподнося ветреность дочери как изюминку и пытливость молодой души. Одна ты ей корону полируешь.

– Что? – бабушка побледнела и рухнула на ворох подушек, практически утопая в них. – Что ты сказал?

– Марта Денисовна, ну это же мужчины. Им свойственны бескомпромиссность и резкость суждений. Ну танцевала девочка в стриптизе, так это её дело, – мама, сама того не понимая, дорывала начатую мной могилу. – Да и при чем тут Муратова?

– А Ба меня решила женить на ней, – я сел, достал сигарету и стал крутить её в пальцах, пытаясь сосредоточиться. – Говорит, что это самая приличная партия. Что думаешь, мамочка? Сладите? А мне костюм какой на торжество подобрать? Намасленного Тарзана в кожаной портупее, или просто писюн леопардовой шкуркой прикрыть?

Родители молчали, постепенно понимая суть произошедшего. Они просто отвыкли… За двадцать лет моего отсутствия бабушке Марте некого было воспитывать. Отец пропадал на работе, а у мамы был врождённый иммунитет к её театральным постановкам, наверное, поэтому той и не удалось их развести, когда папа привёл маму знакомить с семьёй. Родители одновременно опустили глаза в пол, даже не пытаясь влезать в наш разговор.

Нет, загонять Ба в больничку в планах не было, это был её осознанный выбор. Мне было её даже жалко. Она сейчас выглядела как избалованный ребёнок, которому вдруг сказали «нет». И отказов она не воспринимала, собственно, как и критику. Если уж кто и обладал категоричностью мышления, бескомпромиссностью и дурным нравом, так это она.

Я был чист, потому что не приукрасил ни одного слова. Все знали и про Лизку, и про её вертеля с режиссером, и про грандиозный скандал, после которого того уволили, потому что его супруга была дочерью худрука театра. А Лиза сделала аборт и быстро нашла замену неудачнику.

И только моя Ба свято верила в её чистоту и невинность.

Но какое мне дело до Муратовой? Мама права, это её выбор, как прожигать жизнь.

Но то, с каким отвращением бабушка смотрела на Адель, меня просто поразило. Да, у Муратовой была хорошая семья, все дети нашли тёплые местечки, продолжая прославлять фамилию, лишь Лизка-подлизка оказалась отбитой на голову. Но что за упорство? Откуда эта твердолобость и нежелание понять, что люди имеют право распоряжаться своей жизнью так, как считают нужным? Чем Ада, выросшая в старом бараке среди любящих сестёр, была хуже прынцессы у пилона? Чем? Старушка никогда не показывала своих эмоций, она даже гневалась интеллигентно, но то, что случилось с ней в ресторане – нонсенс.

– Ну? Родители, – я встал и стал расхаживать по палате. – Вам есть что мне рассказать?

– Ты о чем?

– Ну, может, вас гложет что-нибудь? Быть может, вы что-то знаете? Или хотите поделиться подозрениями, догадками?

– Денис, да объяснись ты нормально, – мама отпустила руку бабушки, разворачиваясь в мою сторону, чем вызвала её недовольство.

– Да это я у вас хочу узнать, что произошло двадцать лет назад, – я оперся о подоконник, внимательно всматриваясь в лица. Двое из троих были откровенно ошарашены поднятой темой, а вот виновница торжества сжимала губы и щурилась, словно приказывала всем молчать. – Ясно.

– Ну что ясно? Что? – вспыхнул отец. – Что ты мне тут адвокатский допрос устраиваешь с риторическими вопросами?

– Мам, пап, а вы можете меня оставить наедине с бабулей? Я попрощаюсь и уйду с глаз долой, а то правда ей поплохеет от моего вида.

– Пойдем, мать, – папа зыркнул в мою сторону, явно предупреждая об осторожности.

– Ба, давай без долгих разглагольствований? Чистосердечное признание сильно облегчает наказание. Просто расскажи, что ты сделала, и забудем.

– Наказание? Ты, что ли, меня наказывать собрался? Эх, Денис Саныч, мне вас искренне жаль! Вас вертят вокруг пальца! Мужчине не подобает верить женщине на слово, которому нельзя верить ни при каких жизненных обстоятельствах. Они коварны, мстительны и способны на многое, лишь бы выкрутиться из самой тупиковой ситуации. А ты, как щенок, готов за истину брать её лживые слова!

– А я вот согласен, – рассмеялся, поражаясь честностью бабушки, которая, к сожалению, тоже была женщиной. И её попытки выкрутиться были настолько явные, что вызывали горькую усмешку. – Как жаль, что ты не дедушка. Я бы поверил.

– Я никогда не позволю, чтобы такие, как твоя Адка, вошли в нашу семью!

– Я могу принять это за чистосердечное?

Бабушка нарочно не фильтровала слова, лупила по живому, пуская кровь из затянувшейся раны. Она открыла рот, осознав, что угодила в ловушку. Всё сказанное скорее вменялось ей в вину, чем в оправдание. И она это внезапно поняла, оттого и губы надула. Я все ждал… Ждал… Должны же проскочить в её глазах слёзы, сожаление и сочувствие? Неужели она не видит, что мне так и не удалось забыть? Что режет по живому своим безразличием и нежеланием понять, что я не танцор из её вышколенной труппы. Я внук, жизнью которого она так ловко жонглирует.

– Расскажешь? – голос потерял звонкость. Я до последнего цеплялся за надежду, что она одумается… Что перестанет играть!

– И не подумаю! – она вздёрнула подбородок и отвернулась, давая понять, что разговор окончен.

– А зря, бабушка. Думать полезно…

Вышел из палаты, желая лишь одного – вырваться на свежий воздух. Внутри все было стянуто стальными канатами ярости и назревающего нетерпения.

Правда… Правда…

Многие говорят, что порой лучше не вскрывать нарыв, которому больше пяти лет. Обратного процесса не будет. Рана не заживёт, будет зудеть и раздражать уродливостью отметины. Но самое дерьмовое – осознавать, что к этому была приложена рука родного тебе человека.

– Денис? – мама обняла меня, выводя из ступора. – Что случилось? Ну не из-за Муратовой же ты так завёлся?

– А я, мам, ещё не заводился. Но если узнаю, что вы с папой к этому причастны, то можно ждать беды. Скажи Абрамзону, пусть всю задницу обколет этой театралке!

Прыгнул в машину и рванул домой.

Вареников после первого неудачного диалога со мной понял, что сегодня я вне зоны доступа, и тактично отвалил.

Вошёл в дом и первым делом плеснул себе в стакан холодной водки.

Внутри все бурлило!

Сука… Как за три дня моя жизнь превратилась в комикс? Вокруг мелькали обрывки настоящего и вспышки тёмного, почти стёртого из памяти прошлого, о котором так хотелось забыть. Но оно преследовало меня!

И вот теперь я словно медленно утопал в тонне лжи, что тугим объятием зыбучего песка сжималась вокруг моей шеи. Лгали все! Но к этому я привык. Клиент, приходящий за помощью, всегда начинает со лжи. Он считает необходимым сначала создать вокруг себя флёр идеальности и приторной святости, даже не думая, что мне абсолютно насрать. Могу спасти, отмыть его дерьмо, и даже проветрю за собой, только при одном условии: мне нужна правда!

И сейчас она мне была нужна как воздух.

Рухнул на диван, достал телефон и стал шерстить соцсети, пытаясь найти мою Ночку. Но пусто… Она словно закрывала от всех свою жизнь. Пряталась. Путала следы.

Соврал бы, сказав, что не пытался делать это раньше. Пытался… Но каждый раз результатом моего поиска были пустота и неизвестность. А когда я решался подключить знающих людей, то сам себя бил по рукам, потому что верил в святость и неприкосновенность чужой жизни. Ну и что, мне легче стало бы, увидь я её? Отпустило бы растерзанное сердце от картинок идиллии её семейной жизни? Нет… Но вот ненависти бы прибавилось. А там уже некуда было добавлять. Под самое горлышко! До сих пор в самых страшных снах снились её предательский взгляд и слова обещания, что никуда не уйдет. А потом тот сраный пломбир, растёкшийся лужей по заплеванному асфальту. Она меня бросила, как щенка на вокзале, втоптав нашу любовь в ту самую лужу.

А теперь, спустя двадцать лет, вдруг выясняется, что ненависти в ней если не больше, то столько же, сколько и во мне. Её же перекашивает, как от инсульта, каждый раз, когда мы встречаемся взглядами. И эти ухмылки, и намёки на мою семью, приложившую руку к её побегу. И эти бесконечные тайны и ложь! Блядь… Эта дерьмовая ложь, что способна убить любого! Из-за гнилья вранья ссорятся лучшие друзья, соседи, родные, народы… Именно ложь превращает жизни в ад.

– Давай, детка… Расскажи о себе! – шептал я как сумасшедший, изощряясь над поисковиком разнообразием вариантов найти её. Но везде был тупик… Даже на официальном сайте галереи был указан номер приёмной, телефон которой молчал.

– Кондра, – я выдохнул и сдался, набрав другу. – Дай номер Ночкиной?

– Рай, она запретила… – прохрипел Кондрашов, чуть заикаясь. – Ну не заставляй ты меня!

– Кондра, блядь!!!

– Щас скину… – выдохнул он с явным облегчением. Он словно так долго этого ждал, вынашивая напряжённое ожидание неизбежного. Секунды текли бесконечностью, пока экран не вспыхнул входящим сообщением. Не моргнув, ткнул в одиннадцать цифр и задрожал, услышав длинные гудки.

– Алло, – её голос был тихим, осторожным…. Ждала?

– Ночка…

– Я умоляю, Раевский… – зашептала она с таким жаром, что руки затряслись от её явного отчаянья. Ада с такой скоростью сбегала из ресторана, что натыкалась на посетителей, роняла стулья, лишь бы только не видеть меня и творящегося вокруг бабушки хаоса. – Умоляю, отстань… Исчезни, растворись, сгинь! Что мне сделать? Скажи! – вдруг заорала Адель, разрывая душу в клочья своим надрывным рыданием. – Ты можешь просто исчезнуть вместе со своими родственничками и фамилией?

– Рано умолять, Ночка. Предлагаю сделку, ты мне одно свидание…

– А ты навсегда отстанешь от меня? – она цеплялась за соломинку вымышленной надежды. Понимала, что обману. Готова была обмануться, но всё равно хваталась! Потому что сама этого желает.

– Да.

– Обещай, Рай! Обещай!

– Обещаю, – скрестил всё, что можно было, заодно и помолился, на всякий случай.

– Хорошо…

– Но у меня одно условие, – внезапная шальная мысль вспыхнула крошечным огоньком под сердцем. – Мы не говорим о прошлом…