Он не твой. От Ада до Рая

Глава 38

Ночка

– Пока, мам, – Димка влез в открытое окно машины, поцеловал меня и, чуть подумав, протянул руку Денису. – Ты это… пиши, что ли? Раз в час хотя бы, а то хер знает, что удумал этот маньячело.

– Дима, блин… – я шутливо шлепнула его по руке.

Такой мой мальчик красивый… Смотрела вслед и прятала улыбку в кулачке.

Этим утром помимо битья посуды было ещё множество микроземлетрясений. Но стычка этих двух рогатых оказалась самой эпичной… Раевскому дорого стоила попытка убедить Димку, что идти в офис в шортах – идея так себе. Смотрели друг на друга с таким жаром во взгляде, что мои руки невольно потянулись к графину, готовясь тушить пожар. Один проверял на прочность и выдержку, а второй силу отпора прощупывал, желая выстроить границы, до края которых можно доходить.

Ну а закончилось все тем, что Денис молча положил на кровать сына свои брюки и белое поло. В нём было столько спокойствия, что на душе посветлело. Правда, я ждала истерики, но нет… Димка довольно сдержанно попыхтел, но переоделся. А когда эти двое из ларца вышли в гостиную, вся сила спокойствия потребовалась уже мне. Осела на диван, понимая, что сходство просто фантастическое.

Да у них даже походка была как под копирку. Резкие мощные шаги, осанка, разворот плеч и такое ленивое движение головы. Будь сходство менее броским, Димка сопротивлялся бы отчаянней.

Но игра природы настолько коварна и непредсказуема, что спорить не мог даже младшенький из Раевских. Он может сто раз не менять фамилию, но разве в этом дело? Нет. Вся соль в остром, почти режущем взгляде и сумасбродной уверенности, что круче могут быть только варёные яйца.

– Ген, ты за пацаном последи, – Денис даже из машины не вышел, дал все указания по телефону, махнул показавшейся в окне Надюше и вклинился в плотный поток машин.

– Куда мы?

– К Лиле, – его голос стал сухим, холодным. Денис будто готовился, отсеивая все эмоции, потому что знал, так будет проще.

Ему – да. А мне?

Что делать мне?

Это моя родная сестра. Мы с ней всё детство в одной комнате провели. Я же их с Надей считала опорой, стеной, что никогда не рухнет, не рассыплется, даже если совершу ошибку. А что получилось?

Я так глубоко провалилась в свои мысли, что даже не заметила, как мы припарковались перед светлым, довольно красивым зданием, мало похожим на психлечебницу, в которых не раз лежала Лиля.

Кажется, их было четыре. Мы все ждали чуда! Отсчитывали дни, когда сестра вновь вернется домой и улыбнётся своей очаровательной улыбкой, полной сожаления и стыда. И каждый раз верили, что подобного не повторится. И каждый раз обманывались.

– Это курорт? – вышла из машины, осматривая огромный внутренний двор, обнесенный высоченным забором.

– К сожалению, Ночка, это рехаб, – Денис закрыл машину, протянул мне руку, и мы направились в здание.

Чистые коридоры, нет шизиков, табуном гоняющих на вымышленных болидах. Лишь милый персонал, катающий тележки с лекарством. Все двери были с небольшими прозрачными окошками, в которые по сигналу заглядывали санитары, чтобы проверить своих подопечных.

– Денис Саныч! – пузатый дядька вышел из кабинета, поправляя белый халат. – Добрый день. Светлана в порядке, первые сутки были тяжелыми, но это естественно, учитывая всю глубину зависимости. Мы немного помогли ослабленному организму, результат есть, но ничего утешительного сказать пока не могу. Впереди нас ждет долгая реабилитация. Но в первую очередь ей нужен психотерапевт. Без этого никак.

– Светлана? – я сжала руку Дениса, шепча ему в плечо, чтобы не спугнуть врача своим недоумением.

– Да. Аркадий Семёнович, я знаю, что посещения первое время под запретом, но не могли бы вы пойти нам навстречу? Буквально двадцать минут, и мы убедим её не сопротивляться, – Денис ускорил шаг, догоняя доктора.

– Это может вызвать агрессию.

– Аркадий Семёнович, но нам очень нужно.

– Хорошо, – врач вздохнул и кивнул санитару, чтобы открыл дверь.

– Я пойду одна, – вышла из-за спины Раевского, ощутив взрыв смелости где-то под солнечным сплетением.

Там будто огонёк надежды теплился. Глупо? Да. Но я так хотела верить, что это всё – злая шутка и наговор! И желание обличить во вранье весь мир буквально втолкнуло меня в тишину неизвестности просторной стерильно-белой палаты. На высокой кровати в клубке скомканных простыней лежала моя хрупкая Лилька.

– Привет.

– Так и знала, что он привезет тебя, – прохрипела сестра, даже не шелохнувшись. – Надо было послать его, Адка. Зачем? Тебе что, легче стало, да? Дура… Дура! Нравится видеть меня немощной и запертой здесь?

– Лиля, – зашептала я, не понимая, что делать дальше. Та смелость, что давала силы, потухла, оставляя дымок неизбежности. – Я помогу… Ты только скажи, как?

– Мне станет легче, если ты прогонишь своего Раевского. Вот для чего это все? Думаешь, можно вернуть то, что сгнило ещё двадцать лет назад? – Лиля поднялась, села вполоборота на кровати, посмотрев в мою сторону. А мне мало было. Хотелось заглянуть в её глаза и понять, врет или правду говорит. – Вы тогда не подходили друг другу, да и сейчас ничего не изменится. Пусть уже оставит нас в покое!

– А при чем здесь Денис? – я осмотрелась, но никаких предметов мебели здесь не было. Оттолкнулась и подошла к двери, упираясь в косяк, потому что сил в ногах было все меньше. С этого ракурса Лильку было видно гораздо лучше. Да, она не поворачивалась, прятала взгляд, но по обессиленной позе тела все уже было ясно. – Ты про себя расскажи. Значит, ты все это время общалась с Горьким? И не было той колонии?

– Неа, – Лилька рассмеялась и откинула одеяло, подтягиваясь всем корпусом к спинке кровати. – Мне просто дали шанс ощутить себя женщиной любимой. И я им воспользовалась, не упустила.

– А что же тогда он отпустил свою любимую женщину? – смотрела в абсолютно наглые и пустые глаза сестры, пытаясь найти в них что-то родное. Но бесполезно. – Почему не оставил рядом?

– А это тебя не касается. Стоишь тут такая успешная, гордая… А я? Кто подумал обо мне? Кто?

– А о какой тебе должны были мы подумать? О той, что рыгала после отходняков, а потом выгребала последнюю наличку и драгоценности из дома? Или о той, что потом клялась и божилась, что никогда не притронется к наркоте? Или, быть может, о моей любимой сестре, за которой мужики табунами таскались, а она выбрала самую гадкую мразь города? Ты знаешь, что он до сих пор женат? Знаешь, что у него пятеро детей? А то, что через месяц после твоего псевдоосвобождения Горький стал отцом в пятый раз?

– Замолчи… Ты злишься, что я выбрала любовь, – Лиля скривилась, выпуская все уродство своих мыслей наружу. Знала. Она всю жизнь готова была мириться с третьими ролями. И в любовницах ходила, и барыгой у него была, и слушала его, принимая слова за истину. Но в одном она была права.

Каждая из нас сделала свой выбор.

Лиля выбрала свою любовь. Да, уродливую, да, неправильную, да, пришлось пожертвовать жизнями сестёр. Она на всё наплевала, принимая условия, на которых могла быть рядом с тем, кого любила.

А я?

Я выбрала тех, кто заменил мне мать и отца.

Разрушила реальность, идя на поводу у лжи, обмана и слепой любви к родным. Никогда не подвергала сомнению их слова, их решения. И на тот момент это все казалось абсолютно очевидным и правильным. Я не могла позволить сёстрам угодить в тюрьму. Не могла.

– Да нет, Лиль, – спазм, что душил меня всё это время, отпустил. Втянула пропахший лекарствами воздух и скатилась по стене прямо на пол. – Я злюсь, что ты не выбрала нас с Надей.

– Злится она… Да если бы вы сразу согласились продать нашу общагу, то этого бы вообще ничего не было! – Лилька вскочила и уперлась в меня острым взглядом. – Сколько я вас умоляла? Сколько? Просила продать, а вы отказывались. Твердили, что жить будет негде! Знали, что Горькому нужна эта земля, и всё равно рогом упёрлись! Вы не думали обо мне! Только о долбаных квадратных метрах. Втемяшили себе в голову, что имеете на это право. А вот теперь думай, что если бы не ваша упёртость, то ничего бы и не случилось…

– Так, может, потому и упёрлись?

– И что? – расхохоталась Лиля. – Тебе десять лет было негде жить. Спасла тебя та общага?

– Так ты ж её и продала сразу, как только всё началось.

– А я имела право! Эта комната мне досталась от отца! Ни ты, ни Надька никакого отношения к ней не имели. От ваших отцов оставались только проблемы и затяжная депрессия у мамы.

– Все понятно. Только вопрос: эти обыски, СИЗО – это все игра? Вы с Горьким это разыграли, чтобы мы уехали из города?

– Да! – сестра буквально выплюнула мне это в лицо. – Ну поскитались бы год, ну два… Но потом бы все утихло. Но нет! Оказалось, что наша скромняжка Ада беременна. Так что не надо на меня всё навешивать. Пора и самой взять ответственность за свои поступки. Слушай… А ты хорошо устроилась, да? Сначала была бабка Марта, на которую так удачно все получилось свалить. Теперь сестра наркоманка. А ты вообще его любишь? Или тебе снова нужен козёл отпущения, чтобы потом винить во всех бедах?

– А Надя? – пропускала мимо ушей её наркотический бред. Выстраивала броню, лишь бы не зацепило её ядовитыми снарядами. Мы словно играли в морской бой, правда, сестра моя задолго до случившегося знала, где стоят мои кораблики, и бомбила, не тревожась о том, что убивает. – Горький устроил ту травлю? Это дело о черной икре и прочее…

– Он предложил, а я согласилась. Душно мне было в одном городе с вами. Все такие правильные до зубного скрежета. Честные до рыготиков. Тьфу! Дуры тупоголовые! Жизнь другая, вот только поняли вы это благодаря мне. Да я спасла вас! Идиотки! Надька бы с тоски сдохла со своим мамкиным сынком, а ты… А ты просто дура. Любовь – она злая, коварная, подлая. Намечтала себе Райчика из хорошей семьи, да? Но это не любовь. Любовь – это когда ты душу готов продать за любимого, идешь на подлости, гадости, не боишься руки измарать в грязи, а ты? Ты с опущенной головой сбежала, оставив свою любовь. Так вот, ты сейчас мучаешься не из-за меня, Адка. А из-за себя. Это ты ошиблась. Ты. Я тут совершенно ни при чем.

– Кража? – когда пазл в моей голове сложился полностью, остался только один вопрос. Сама не знала, для чего спрашиваю, ведь много лет живу с готовым ответом, вот только трусливо прячу голову в песок, лишь бы не смотреть правде в глаза. – Картины ты вынесла?

– Ты думаешь, Ляшко настолько богат, чтобы отстроить тебе галерею? Ну и тупица же ты, сестра. Если бы я не отдала Горькому твои картины, то не видать тебе галереи, как собственных ушей.

– Ты хочешь сказать, что все это построено на мои деньги? Ты хочешь сказать, что я три года живу в ощущении того, что должна всему миру, но при этом заплатила за все сама?

– Ага, – Лиля всплеснула руками и рассмеялась. – Прикол, да? Ты всё это время содержала себя сама, Ада. Я только помогла тебе. Но не благодари, это из любви. Просто не могла больше смотреть, как ты побираешься и тухнешь в городской галерее. Считай, я подарила тебе твою мечту. Пользуйся.

– А ты знаешь, что Горький с Ляшко посадили Димку за наркоту? Ему светит колония лет на двадцать. А ты знаешь, что это они меня так наказали за то, что я отказалась отписывать им бизнес? Знаешь?

– Ой, не ври! Горький бы ни за что так не сделал. Он о нас всю жизнь заботился, – сестра так легко отмахнулась от моей боли, от того ужаса, что пришлось пережить за последние двое суток. Моя душа треснула… Этот звук ещё долго вибрировал под сердцем, а я понимала, что уже ничего не исправить. Слушала её наглый бездушный смех и глотала обиду, как рыбий жир с ложки. Полезно? Возможно, но зато сильно отрезвляюще.

– Особенно о тебе, – я закрыла глаза и поднялась на ноги. – Мне жаль тебя, Лилька. Очень жаль. Мы с Надей любили тебя не гадкой и уродливой любовью, а по-настоящему. Всем сердцем. Ты была для меня сестрой.

– А теперь? – Лиля оскалилась и отвернулась, пряча взгляд. – И от этой любви отвернёшься? Сбежишь? Грош – цена твоей любви.

Щёки впали, цвет лица стал землистым, тусклым, блеклым. Было видно, как её трясет, как она незаметно выворачивает себе руки, пытаясь отвлечься от ломки. А ещё я знала, что ей срать на то, что я чувству. Все мысли её были лишь о дозе и о том, как бы связаться со своим уродом, что всю жизнь ей испортил.

– А теперь ты просто сука, продавшая всех и вся за дозу. Не надо мне тут про любовь великую заливать. Ты наркоманка, которой в городе никто не давал взаймы, и единственный, кто играл с тобой, как с обезьянкой в цирке, был Горький. Если ему нужна была помощь – подпускал. А когда утомляла, то вышвыривал, как пожёванную жвачку. И вот в такие моменты ты всегда бежала к нам. Чтобы согреться, успокоиться и залечь на дно, пока «хозяин» пальцем не поманит. Давай, – я достала телефон и бросила на кровать. – Звони ему. Пусть твой принц приезжает и заберёт тебя. Давай… На твою любовь теперь посмотрим.

Лилька не поняла подвоха и с истеричной скоростью стала набирать номер Горького. С пятой попытки он взял трубку, но не дал вставить ни слова. Проорал так, что на всю комнату послышалось его резкое: «Забудь мой номер, дура!».

– Итак, – я забрала телефон, игнорируя её слёзы. Столько лет наблюдала их, столько лет жалела, согревала и любила. А сейчас? И сейчас люблю. Но пока она не выберется из наркотической зависимости, то разговаривать с ней нет никакого смысла. – Ты дашь показания следователю.

– Ничего я давать не буду!

– Тогда больше меня не увидишь. Клинику оплачу, – я осмотрела светлую комнату, понимая, что это карцер для моей сестры. Но так она хотя бы жива будет. – Но номер мой забудь. С Надей сама поговоришь, она, кстати, вернулась в город и нашла работу. И ещё. Твой Горький заплатит за все. Слово даю.

– Сука… Какая же ты сука!

– Любовь гадкая тогда, когда её пачкают грязными алчными лапами. Горький тобой пользовался, а ты в отместку пользовалась нами. Ты же мстила нам за то, что попытались быть счастливыми. Были в шаге от того, о чем мечтала ты, Лиль. За себя ещё могу простить, но за Димку, которого ты лишила отца, никогда не прощу…

Я вышла из палаты, спокойно наблюдая, как санитар лязгнул замком. А потом прижалась к стене, слушая отчаянный вопль своей сестры за толстой стеной. Ладонями вбирала эту вибрацию, полную боли и ненависти к самым близким людям, и умирала.

Меня словно заживо хоронили. А я терпела. Смотрела на сереющее небо, на тускнеющее солнце и мирилась с судьбой. Ей было не меня жалко, и уж точно не Димку. Она бесилась, что Горький послал её. И надеюсь, это уже навсегда.

Вот она – любовь. Её уродливая любовь.

– Пойдем отсюда, – прошептала я, хватая Раевского за руку. Тянула его к выходу, заполняя пустой коридор стуком каблуков. Мне нужен был воздух. Чистый, без примесей едкости транквилизаторов.

Выбежала, жадно втянула тот и заскулила, теряя остатки сил. И если бы не руки Дениса, то рухнула бы на бетонную дорожку.

– Отпусти…

Я, шатаясь, шла к машине, порылась в сумке, ища воду.

– Она права. Права… Это я сделала тот выбор. Я! Выбрала её, а не тебя. Ты понимаешь?

– Понимаю.

– И ты хочешь, чтобы я поверила, что это можно забыть? Думаешь, сможешь просыпаться по утрам, видеть меня и не вспоминать то, что натворила? Посмотри на меня! Я же всё разрушила собственными руками… Своими руками закопала любовь! Да тебя пока сын держит, рядом со мной проще найти с ним контакт. А дальше? Ты вышвырнешь меня, как отработанный материал, – бутылка воды выскользнула из рук, упала на асфальт, окатывая пыльную серость кляксой влаги. – Меня всю жизнь обманывали. Сначала мама, когда говорила, что отец любит, просто занят очень. А потом оказалось, что отец все это время был занят своими детьми, которых он любил по-настоящему, а не на словах, как меня. Потом Лиля и Ляшко… Ничему меня жизнь не учит. Я ж во всех своих бедах винила только тебя и бабушку Марту, будто и не я вовсе прыгнула тогда на электричку, убегая из города, как дура тупорылая. Ушла, а потом сама и умирала. Каждый день я была в шаге от того, чтобы сдохнуть. Так скажи мне, Раевский, кто я? И почему я должна поверить, что ты не врешь?

– Ты дурочка, – он шагнул мне навстречу, взял руки в свои огромные ладони и согрел.

– Ты в лицо мне скажи, что я все разрушила… – обхватила его лицо ладонями и зашептала. – Сейчас скажи!

Чувствовала тепло, что растекалось по пальцам, и это успокаивало. Когда он касался меня, то тело предавало. Оно вопило, орало, требовало большего, а душа скулила.

Без него холодно, без него мой внутренний мир паутиной трещин покрывается, и ты уже не видишь ярких красок, дышишь, потому что так надо, а не потому, что хочется. Не живешь, а выживаешь. А с Раевским все смысл обретает. И каждое солнечное утро, и унылая слякоть осени, и волшебство зимы – все значение имеет.

– Да, я дура! Да! Мне было страшно! До жути страшно! Это моя сестра, Денис. Понимаешь? Родная! Я ей верила безоговорочно, я же думала, что нет добрее человека на этом свете. И как она, моя милая Лилька, могла оказаться в тюрьме? Когда на кон ставится безопасность твоей семьи, ты думаешь урывками, отрезками, лишая себя возможности увидеть всё целиком. Ты не думаешь о себе, о других, просто в мысли вибрирует: «СПАСТИ!». Ну что я могла? Что? – слезы текли водопадом. Я ничего не видела. Просто стояла в его объятиях и выпускала то, что сумела сдержать в палате. Мне казалось, что если я покажу Лильке свою боль, то убью её окончательно. – Ты не простишь. Знаю, что не простишь.

– Я бы не простил, Ада. Никогда и ни за что не простил! Но я просто влюбился… Не в ту глупую девчонку с кисточками, а в тебя. Как пацан заново влюбился, понимаешь? Я не вытаскиваю образы из прошлого, не думаю о том, как было хорошо раньше. Нет. Запоминаю другую реальность, настоящую, где есть ты, я и наш сын. Плачь, кричи, ругайся, не верь. Но знай, что другого выхода просто нет. Ты моя.

И это его «ты моя» прозвучало как заклятье. Боль в сердце как рукой сняло. Душа воспарила к небу, а из груди стон облегчения вырвался.

Смотрела в его глаза и поверить не могла. Своему счастью не верила. Но уже знала, что иначе и быть не может.

Не убегу. И его никуда не отпущу.

– Значит, ты меня любишь? – еле слышно прошептала, сжимая его пальцы так, что Денис сморщил нос от неожиданности.

– Люблю, Адка.

– Сильно? От неба до земли? – я завизжала, как девчонка, и бросилась ему на шею.

– Сильнее. От Ада до Рая…