Осколки памяти

Кристина ошеломленно молчала. Вспышка его неуправляемой ярости раздавила ее. Никогда прежде Ник не кричал на нее, ни в прошлой жизни, ни в нынешней, теперь она это знала, и его перевоплощение потрясло ее до глубины души. Ник был белый, как снег, от холодной ярости, его сузившиеся глаза метали серые искры. Смотреть на него было страшно.

И еще.

В его словах было нечто, в один миг перевернувшее ее внутренний мир, изменившее все ее ощущения; нечто, безжалостно оголившее самые тайные уголки души, на которые она однажды набросила плотный покров забвения в надежде успокоить ноющую боль. От такого грубого прикосновения Ника старые раны вновь дали о себе знать. Кристина смотрела на него широко открытыми глазами, полными непередаваемых чувств, и видела перед собой не зрелого мужчину, а того юношу из далекого прошлого, которого она так жестоко обидела.

Под беспощадными ударами его слов она словно перерождалась, возвращалась в прежнюю себя, и это причиняло ей неимоверное страдание, и вместе с тем несло облегчение.

– Десять лет! – прорычал Ник. Его глаза были так близко, что Кристина готова была поклясться, что видит в них всполохи ледяного пламени. – Десять лет днем и ночью я сходил с ума, пытаясь докопаться до сути, понять, что же я сделал. За что ты обрекла меня на все эти кошмарные годы, проведенные в тщетных попытках понять. За что? Боже мой, Кристи, за что?!

Последний вопрос Ник простонал, будто в несколько коротких слов уместилось все его отчаяние и боль.

Спустя мгновение он, словно опомнившись, отшатнулся от Кристины и уткнулся лицом в стену напротив. Он весь дрожал, и она отчетливо слышала глухие тяжелые толчки сердца в его груди.

Это было странное чувство. Кожей щек, лба, висков он ощущал прохладу обитой тканью стены, а спину и плечи жег ее взгляд. Ее взгляд. Она смотрела на него. Когда-то он мечтал, чтобы она хотя бы мельком на него взглянула. Он страстно желал увидеть ее синие глаза, обращенные на него. А теперь он физически чувствует ее взгляд и горит под ним, словно в адском пламени.

Какое странное чувство…

А разве не так он жил долгие годы? Метался, словно зверь, между надеждой и отчаянием, неистовым пламенем страсти и липким могильным холодом тоски? В те редкие минуты, когда ему удавалось не думать о ней, начинало обманчиво казаться, что желанный покой и забвение наконец-то вернулись. И тогда он был почти счастлив и считал такие мгновения райским наслаждением. Но в следующую секунду ее образ вновь возникал перед ним, и ад у ног разверзался вновь.

Его ладонь скользила по деревянным панелям стены, пальцы то судорожно сжимались в кулак, то разжимались вновь. Пытаясь взять себя в руки, Ник вновь заговорил. Его голос звучал немного тише и ровнее, но время от времени срывался, и тогда становилось понятно, каких усилий стоило ему вот так внешне спокойно продолжать говорить.

– Когда на следующий день после выпускного бала ты уехала, я думал, что не выживу. Я просто не знал… не представлял до этого, что можно так сильно страдать. Ты была моим воздухом, пусть не живительным, как раньше, а сухим и обжигающим после своего возвращения из Миннеаполиса, но жизненно необходимым мне.

И вот тебя не стало.

Кристи, ты не можешь себе представить, что я пережил, когда осознал, что ты больше не вернешься в Хиллвуд. Что я никогда не увижу тебя. Мне казалось, что весь воздух вдруг исчез. Хотелось вдохнуть, а я не мог. И я не знал, что делать дальше.

Сначала я, кажется, пил, чем довел до отчаяния деда. Потом не выходил из своей комнаты несколько дней и медленно сходил с ума. Я порывался уничтожить все твои фотографии, но понимал, что тем самым лишу себя последнего глотка кислорода и просто не смогу существовать.

В тот вечер на балу ты подарила мне надежду и тут же ее отняла. Твои слова были словно пощечина, словно хлесткий удар, только не по лицу, а по сердцу. Я помню, как лежал на кровати и слушал, как оно бьется, считал удары. Мечтал, чтобы оно остановилось, потому что было нестерпимо больно. Больно…

Ник говорил, а на его лице отражались все его чувства, все переживания, которые он уже не пытался скрывать.

– Потом боль ушла, осталась тоска и пустота. Я вышел из комнаты, когда до меня донесся голос деда, который по телефону договаривался о встрече со знакомым психоаналитиком. Это было уже слишком. Мне не нужен был никакой психоаналитик, мне нужна была ты.

Ник поднял голову и бросил на Кристину такой взгляд, что внутри у нее все перевернулось.

– Большинство ребят из нашего выпуска поступили в колледжи и к осени разъехались. Я остался в Хиллвуде помогать деду, а через полгода он умер. Я до сих пор не могу отделаться от мысли, что косвенным образом ускорил его смерть, и не могу себе это простить.

Ник умолк и с тяжелым вздохом сполз по стене на пол. Так он и сидел до конца своего рассказа, согнув в колене одну ногу и опираясь на нее локтем. Он смотрел невидящим взглядом куда-то перед собой, словно в прошлое.

– Весной я продал дом, магазин и уехал в Мэдисон, поступил в университет на факультет искусств, чуть позже нашел работу. Все по стандартной схеме. Все как у всех, по крайней мере, внешне.

– Это правда, что ты мне рассказывал о своей профессии? – подала голос Кристина.

– Да, это правда. Я действительно занимаюсь фотографией и живописью, у меня действительно есть своя студия в Мэдисоне, я сотрудничаю с несколькими журналами.

– Ты женат? Был женат? – Кристина внутренне ахнула, ругая себя за вырвавшийся вопрос, но было уже поздно.

Ник невесело и как-то криво усмехнулся.

– Да, почти.

– Как это «почти»?

– Так. Познакомился на последнем курсе с девушкой, которая поразительно была похожа на тебя: такая же невысокая, с голубыми глазами и русыми волосами. Тут же обручился с ней, чтобы она не выкинула что-нибудь, как ты, и не сбежала от меня. А она все-таки ушла.

– Что случилось? – рискнула еще раз спросить Кристина, видя, что Ник опять замолчал, погрузившись в свои воспоминания.

– Что? Да ничего, собственно. Я ее часто называл твоим именем, и ей это надоело. Уехала с каким-то журналистом в Нью-Йорк, родила девочку, я узнал об этом от наших общих знакомых спустя пару лет. А тогда все произошло настолько быстро – разрыв помолвки, ее отъезд, свадьба. Наверное, это я виноват, что у нас с ней ничего не получилось.

«Или я», – пронеслось в голове у Кристины. По мере того, как она слушала рассказ Ника, в ней росло гнетущее чувство вины. Угрызения совести уже перекрыли страх, и коктейль ее ощущений заметно изменил вкус. Теперь явно преобладала корица.

Оглядываясь назад, Кристина с горечью признавалась себе, что Ник был прав, прав во многом, если не во всем. Она безобразно вела себя тогда, десять лет назад, и никаких оправданий ей не было. Так, просто все надоело, наскучило. Захотелось чего-то нового. Впереди, в противовес вечно сонному Хиллвуду, ее ждал шумный Чикаго, университет, совсем другая жизнь, на которую она мельком взглянула, проведя две недели на отдыхе с семьей Гарднеров. Хиллвуд по возвращении показался ей вдвойне тусклым и пресным провинциальным городком, а постоянное присутствие Ника рядом сковывало и раздражало еще больше, поэтому она одним махом безжалостно подвела черту в их отношениях.

Теперь она прекрасно помнила, что самой главной задачей для нее после их разрыва стало не смотреть Нику в глаза, в это бездонное зеркало любви, отражающее и ее собственную, никуда не девшуюся любовь. Ведь любовь не умирает никогда, она лишь может угаснуть, остыть на время, но в самой глубине сердца будет теплиться вечно, ожидая чуда воскрешения.

Если, конечно, это и в самом деле любовь.

Кристина знала, что искра в глазах Ника способна вновь разжечь ее чувства, которые она так упорно тушила искусственным раздражением и злостью. Ее разрывали противоречия, и она злилась на себя, не в силах найти приемлемый выход из тупика, в который сама себя и загнала. А заодно и Ника.

На выпускном вечере в нее словно бес вселился. Конечно, она уже знала, что принята в университет, вещи были сложены, в Хиллвуде оставалось провести последний день. И, одурманенная вкусом полной безнаказанности и скорой свободы, она решила подшутить, зло, жестоко над тем, кто одним своим существованием мучил ее сильнее ее собственного упрямства и глупости.

Она чуть не вскрикнула, вспомнив лицо Ника в тот момент, когда он поверил в ее ложь, что она его не любит. Как она тогда смогла это произнести?

Кристина обхватила руками колени и с головой ушла в воспоминания, благо теперь они к ней вернулись и было что переосмыслить… Пришел момент вытащить их на свет, и нужно резать по живому, не запихивая обратно в темный чулан памяти.

Уж лучше так…

Она вспомнила, как в первое время после переезда в Чикаго с какой-то пьянящей жадностью окунулась в студенческую жизнь. Поселившись отдельно от родителей, она умудрялась прекрасно учиться и не пропускать ни одной вечеринки, где вовсю флиртовала с парнями, танцевала и веселилась, как никогда не веселилась на праздниках в школе, словно сама себе выплачивала компенсацию за недополученные в Хиллвуде радости, положенные любой нормальной молодой девушке.

Прошел год. Свежесть и острота впечатлений угасла, учеба шла все так же гладко, но прежнего удовольствия от своих академических побед она уже не получала. Механически писала блестящие исследовательские работы, с успехом выступала на семинарах, с первого раза сдавала все экзамены, но удовлетворения от всего этого не было никакого.

Оказывается, достижения в учебе значили в жизни ничтожно мало и не приносили ей счастья.

Как же она раньше заблуждалась!

В университете у нее появились новые знакомые, она подружилась со своей соседкой по квартире канадкой Луизой Мэй. Но и эта дружба ее не спасала от щемящего чувства душевного одиночества. Они с Луизой прекрасно ладили, ходили по магазинам, выставкам, кафе, однако той близости, практически родства, которое объединяло ее с Мирандой, уже не было, хотя ей этого, собственно, и не хотелось: Миранду заменить никто не мог.

А потом Кристина затосковала, тяжело, надрывно, как когда-то одной далекой осенью она мучилась от безысходности и безнадежности своей любви к Нику. Та давно забытая тоска возвратилась к ней, но уже с удвоенной силой. На взгляд постороннего человека, все было как прежде, ничего не поменялось, внешне она оставалась все той же Кристиной Риверс, талантливой студенткой с прекрасными перспективами, очаровательной девушкой, всегда корректной и приятной в общении с преподавателями и однокурсниками. За прошедший год она хорошо научилась скрывать свои чувства и делала это настолько искусно, что даже ее родители ни о чем не догадывались. Но изнутри ее грызла такая тоска, что хотелось бросить все и уехать, только куда? От себя не сбежишь, сколько бы ни металась она в поисках пути отступления.

И вот однажды ночью, мучаясь от бессонницы, грозящей принять хроническую форму и серьезно подорвать ее физическое здоровье, она сдалась и признала очевидную и простую истину, от которой отгораживалась долгие месяцы.

Ей нужен Ник Вуд.

Да, ей безумно не хватало Ника, не хватало его печальных серых глаз, его молчания, его ласковых прикосновений и такой неуловимой призрачной улыбки. Ее улыбки, которую видела только она.

Поначалу все воспоминания о нем, и счастливые, и тягостные, угасли и растворились под массой новых впечатлений, знакомств и забот. Но со временем они стали просачиваться сквозь трещины в стене, которую она выстроила между прежней жизнью и нынешней. Просачивались упорно, сперва по чуть-чуть, смутным томлением и тревогой, затем прорвались давящей тоской. И вот той ночью стена рухнула окончательно, и ей стало невыносимо плохо. Она перестала обманывать саму себя и жила теперь так, словно ее нервы превратились в оголенные провода и даже самое неуловимое мысленное прикосновение к Нику отзывалось в ее душе весьма болезненным электрическим разрядом.

Когда где-нибудь на улице или в коридоре учебного корпуса она замечала высокого парня со светлыми волосами, ее словно било током, причем с каждым разом все больнее и больнее. Вскоре такую же реакцию стали вызывать молодые люди на мотоциклах в одежде черного цвета. Она инстинктивно искала Ника везде: в аудиториях, в кафе, в транспорте, в торговых центрах. Он стал для нее навязчивой идеей. И хотя она понимала, что ничего нельзя вернуть, что она сама все устроила так, как хотела, в ее душе поселилась неизбывная тоска.

Ее все реже можно было встретить на студенческих вечеринках, даже у родителей в пригороде Чикаго она стала появляться не так часто, как они привыкли. Выходные она просиживала в своей спальне на подоконнике и перебирала в памяти вечера, которые она проводила вдвоем с Ником, гуляя по парку, раскладывая фотографии в новый альбом, или читая рядом с ним, пока он рисовал. Во всех этих незатейливых занятиях была своя тихая прелесть, которой ей так мучительно не хватало теперь.

Она часто с горечью и стыдом вспоминала свой выпускной бал и признавалась себе, что если бы время можно было повернуть вспять, она никогда бы не поступила так, как в тот вечер. Никогда! И вообще не вела бы себя с Ником так. И не потому, что у нее не было потом поклонников, и она, потеряв его, сожалела о своем одиночестве. Со многими парнями она прекрасно общалась, с двумя-тремя из них сходила на свидания. Но дальше ничего не складывалось, и теперь она, наконец, осознала, почему. В каждом парне, проявляющем к ней вполне объяснимый интерес, она подсознательно искала черты Ника Вуда и не находила. Просто не было другого такого, как он. А его вернуть она уже не могла.

Все оборвалось после поездки в Миннеаполис. Ей было легко тогда рядом с людьми, равными ей по мироощущениям, культуре и воспитанию, а потому не завидующим ни ей, ни ее родителям. Она чувствовала себя беззаботно и весело рядом с Алексом и не хотела возвращаться обратно.

Вспомнив про Алекса, который так и остался для нее взбалмошным и милым старшим братом, Кристина невольно улыбнулась: он сейчас не просто Алекс, а Александр Гарднер, глава парижского подразделения международной инвестиционной корпорации его отца. Он окончательно обосновался во Франции, как предполагала когда-то Оливия Риверс, женился на француженке и теперь воспитывал со своей супругой Элен таких же, как он сам, темноволосых и голубоглазых близняшек, мальчика Поля и девочку Элизабет. Их семьи по-прежнему были дружны, и Кристина искренне за него радовалась. При встречах они с Алексом, не сговариваясь, переходили на французский язык и всегда без малейшей неловкости вспоминали свои весенние каникулы.

Она спросила себя, действительно ли Алекс никак не повлиял на те жуткие изменения, которые произошли в ее поведении за пару недель? Может, и он послужил косвенной причиной того, что она отказалась от Ника? И сама себе честно ответила, что Алекс тут был абсолютно ни при чем, а причина крылась только в ее собственной закомплексованности и патологической зависимости от мнения окружающих.

Вспомнив, сколько значения в юности она придавала тому, что про нее скажут посторонние люди, Кристина не удержалась от вздоха. Там, в Миннеаполисе, впервые почти за целый год, прошедший с того дня, когда ее семья переехала в Хиллвуд, она не изнывала от обращенных на нее любопытных взглядов, перешептываний за спиной и слухов, которые так или иначе все равно до нее долетали.

Стоило ей вернуться, как ее вновь поглотила душная атмосфера крошечного, не избалованного запоминающимися событиями городка, где каждый новый человек, будь то приезжий аудитор или рекламный агент, становился всеобщей темой для обсуждения на целую неделю, а то и две. Что уж говорить о ее собственной семье, чье появление в Хиллвуде произвело эффект разорвавшейся бомбы, словно начиненной вырезками из желтой бульварной газетенки, – столько разнообразной информации для разговоров Риверсы подбросили местным жителям. Поводом для пересудов становилось буквально все: и чернокожий шофер, который возил Кристину в школу, и аристократичная, высокомерная красота ее матери, и деятельность ее отца на строительстве элитного пансионата на Янтарном озере. Любые слухи о себе она всегда переносила с трудом, а тут сплетни доходили до нее чуть ли не каждый день весьма щедрыми порциями.

Сейчас, спустя столько лет, Кристина признавала, что она сама и ее родители действительно выделялись своим образом жизни, манерой речи, стилем в одежде. И они на самом деле вызывали интерес и нескончаемые пересуды, не всегда, к сожалению, добрые.

Но что значили все эти мелочи, когда рядом с ней был Ник? И что стало, когда она оттолкнула его?

Усилием воли Кристина заставила себя вернуться в настоящее и, подняв голову с колен, несмело взглянула на Ника. Он все так же сидел на полу напротив нее, но только теперь внимательно смотрел ей прямо в глаза, как будто читал ее мысли. Она смутилась еще больше, когда, словно в подтверждение этой ее догадки, Ник задумчиво произнес:

– Знаешь, сначала я подумал, что ты встретила кого-то другого там, в Миннеаполисе. Парня, который понравился тебе больше, чем нравился я. И решил, что ты так… обращаешься со мной, потому что не находишь в себе смелости рассказать мне о нем. Это подозрение не давало мне покоя несколько дней. От отчаяния я даже почти решился наплевать на свою гордость, подойти к Миранде и расспросить ее, чтобы узнать, прав я или нет. К счастью… да, пожалуй, именно к счастью, я так и не смог этого сделать. Я наблюдал за тобой и довольно быстро понял, что никакого другого парня не было, что в твоей… холодности таилось что-то другое, сложное, непонятное, непоправимое и от этого еще более страшное.

Он на секунду умолк, но почти сразу же спросил:

– Скажи, дело было вовсе не в другом парне, верно, Кристи?

Она вздрогнула, как вздрагивала всякий раз, когда Ник называл ее так после того, как она пришла в себя в его доме. Только до сегодняшнего прозрения она не могла понять, почему то, как он произносит этот вариант ее имени, вызывает в ее душе смутное беспокойство. Теперь, когда память вернулась, Кристина поняла. Так называл ее только Ник и никто больше. Родители всегда, даже в детстве, обращались к ней по полному имени, друзья звали Крис, а Кристи – это была привилегия Ника. Когда кто-нибудь, кроме него, называл ее так, она не откликалась, только поджимала губы. А если к ней обращались таким образом повторно, она холодно просила не употреблять это имя вообще.

Никто, кроме Ника, не имел права так ее называть.

– Да, никакого другого парня не было. Дело было вовсе не в нем.

Одному Богу было известно, как трудно сейчас Кристине давались признания. Осколки ее памяти двигались, собираясь в единую картину, и ранили ее. Больно ранили. Хотя Ник, скорее всего, тоже это понимал, как понимал и чувствовал ее всегда лучше всех, лучше ее самой.

Он подался вперед и почти умоляюще, как ей показалось, произнес:

– А в чем же, Кристи? Хоть сейчас ты можешь мне объяснить, что тогда произошло?

– Мне тяжело вспоминать, – прошептала она и услышала в ответ:

– Пожалуйста…

Кристина отвернулась к огню и смотрела, как на одном из горящих поленьев из трещинки показалась смола и, пузырясь, потекла по шершавой коре. За горячей каплей оставалась темная дорожка, которая постепенно впитывалась в древесину и высыхала в пламени. Вот капля смолы остановилась и растаяла, но она все смотрела и смотрела в огонь, не в силах взглянуть на Ника.

Он ждал.

Молчание затягивалось.

Наконец, Кристина собралась с духом и заговорила, едва слышно, словно разговаривая сама с собой. Между сказанными фразами тянулись долгие давящие паузы.

– Ты спрашиваешь, в чем было дело? Я пыталась разобраться, причем очень долго, на протяжении нескольких лет. И я до сих пор даже себе не могу объяснить до конца, что же тогда произошло… Больше всего это походило на то, как если бы я сидела в тюрьме, в камере с самым дорогим и близким мне человеком, любовь которого помогала мне стойко выносить заключение, – она услышала судорожный вдох Ника, но не остановилась, боясь, что просто не сможет продолжить. – И вот меня неожиданно выпустили на волю всего на две недели. Но отсутствие стен и запретов, кислород, простор и покой опьяняют… Это было как… как отравление разума свободой. Я не знаю, как лучше сказать, ты прости… Мне как будто снова захотелось дышать, удивляться, жить. Да, просто жить, без оглядки, без пресса обыденности, без решеток… А когда пришло время возвращаться назад, в тюрьму, во мне все восстало против этого. Даже несмотря на то, что там меня ждал человек, без которого я просто не представляла своего существования, неважно, в заключении или на воле. Но свобода, оказывается, не просто опьяняет, она сводит с ума, лишает разума и памяти. Так, наверное, и со мной случилось.

Чистым рассудком я понимала, что своими руками разрушаю собственную жизнь, убиваю надежду на счастье. Но остановиться уже не могла! Не могла, Ник… Самую сильную боль можно причинить только тому, кому ты небезразличен, тому, кто тебя любит. Чем сильнее любовь, тем страшнее боль. Я это знала и…

Кристина задохнулась. Ей понадобилось несколько минут, чтобы пересилить себя и закончить свою исповедь:

– Ты пойми, я вовсе не пытаюсь оправдаться. Тому, что я сделала, как обошлась с тобой, оправданий нет и быть не может. И прощать такие поступки нельзя. Я не прощения прошу, поскольку прекрасно понимаю, что это невозможно. Я просто хочу объяснить, что двигало мной тогда, какие мотивы, причины… Может, и сама смогу понять.

– Кристи…

Она жестом заставила Ника замолчать, выбралась из своего глубокого кресла, умышленно лишая себя последней иллюзии защиты, и устроилась рядом с ним на ковре. Теперь они сидели бок о бок, и их плечи соприкасались.

– Ты спрашиваешь, в чем же было дело? Если попробовать все упростить, а по-другому даже мне не удается понять тот кошмар, в который я тебя вогнала тогда, то дело было только в моей глупости, и ни в чем больше. Глупые идеи, глупые комплексы, глупые выводы, глупые амбиции. Я страшно, непростительно виновата перед тобой, Ник. И поняла это совсем не сегодня, а очень и очень давно, только не знала, где ты. Хотела найти тебя, чтобы хотя бы извиниться за причиненную боль. Разумеется, я спрашивала себя, а нужны ли тебе вообще мои извинения и я сама? Может, ты давным-давно выкинул меня из памяти? Но все равно хотела с тобой поговорить. А вышло так, что ни Миранда, ни кто-либо еще из наших общих знакомых не смогли сказать мне, куда ты пропал из Хиллвуда. Так как все мои попытки были безрезультатными, я заставила себя оставить поиски и сосредоточилась на учебе и карьере, что мне весьма удалось.

– Я знаю, – тихо, словно издалека, проговорил Ник.

– Ты знаешь? Откуда? Миранда рассказала?

Ник покачал головой.

– Нет, она здесь ни при чем. После того, как я уехал из Хиллвуда, мы впервые встретились с ней, когда я привез тебя в больницу. Я сам нашел тебя в Чикаго совершенно случайно, это было в ноябре, чуть больше месяца назад. Называй это случаем, судьбой, как угодно… В «Бизнес уик» [4] , для которого я делал серию снимков, опубликовали твое интервью. Помню, я словно помешался, – он усмехнулся, но, к своему изумлению и облегчению, Кристина уже не почувствовала в его смехе той горечи, которая проскальзывала раньше. – Взял тайм-аут и решил махнуть сюда, в Хиллвуд, чтобы в одиночестве прийти в себя или, наоборот, окончательно свихнуться. Поверишь ли, единственной моей мыслью, когда я сюда ехал, было переждать здесь, вдали от всех, эти чертовы праздники, а потом заявиться в Чикаго после Нового года, чтобы разыскать тебя и… Честно говоря, я не представляю, что я бы сделал. Так далеко я не загадывал даже в самых смелых мечтах.

Ник взъерошил свои волосы и с улыбкой посмотрел на Кристину. Его глаза мягко светились, и он очень напоминал сейчас себя прежнего.

– У меня в машине лежит тот самый номер журнала, я его из рук не выпускал даже по дороге сюда. Все перебирал в памяти те крохи информации, что удалось о тебе узнать. Выяснить, конечно, удалось совсем немного, всего лишь что ты преуспевающий специалист в бизнес-консалтинге, что ты живешь в престижном районе Чикаго, что ты не замужем…

Его голос дрогнул.

– Ты что, следил за мной? – удивилась Кристина. – Что-то не припомню, чтобы я говорила в интервью о личной жизни. Или меня опять память подводит?

– Нет, в интервью ты действительно касалась только деловых вопросов. Я не следил, просто времени не было на это. Я… называю это – наводить справки.

– Вот как! – Кристина толкнула Ника плечом, и он тихо рассмеялся.

– Именно. Таким образом я узнал, например, что ты даже была помолвлена, и это известие меня чуть не убило. Вот уж действительно, счастье в неведении, – уже без тени улыбки подытожил он. – Могу я спросить… хотя, наверное, в каком-то смысле поздно… Ты и сейчас… обручена?

Кристина отрицательно покачала головой:

– Нет. Уже нет. Я рассталась с ним совсем недавно, буквально перед поездкой сюда.

– А в чем причина? – осторожно произнес Ник.

Да, если говорить правду, то всю до конца. Она судорожно сглотнула подступивший к горлу комок и посмотрела на свои сцепленные на коленях руки.

– А причина в тебе, Ник Вуд. В том, что Гордон был слишком похож на тебя, и я никак не могла заставить себя свыкнуться с этим.

– Значит, Гордон, – пробормотал Ник ничего не выражающим тоном.

– Да, Гордон Брайт, – уточнила Кристина и неожиданно усмехнулась. – Знаешь, поначалу это было даже интересно – замечать в его внешности, поведении, словах общее с тобой, пока однажды я не поймала себя на мысли, что постоянно ищу в нем что-то твое, снова и снова. Когда находила, была счастлива, но лишь до того момента, как встречалась с ним взглядом и понимала – это не ты. Если не находила, злилась на него и на себя. Превратилась в настоящую мазохистку. Это и впрямь было невыносимо, похоже на непрекращающуюся пытку.

Гордон – замечательный человек и не заслуживал такого отношения. Я старалась быть ему хорошей… парой, но… я не могла жить в постоянном напряжении, словно в один момент ты рядом с одним человеком, а через мгновение уже с другим. Это был ты и не ты. Поэтому я вернула ему кольцо. Просто не могла дальше обманывать ни его, ни себя.

Кристина с усилием разжала переплетенные пальцы рук и посмотрела на безымянный палец, хранящий слабый след кольца с розовым бриллиантом. Она вспомнила тот вечер, когда Гордон пригласил ее в их любимый французский ресторан, чтобы обсудить поездку к ее родителям в феврале, после возвращения тех из Европы. Он считал, что им давно пора познакомиться, и собирался официально просить у Эдварда Риверса руки его дочери, хотя, конечно же, родители были в курсе их отношений. Тогда Кристина не смогла даже допить аперитив и сразу выпалила Гордону все, что так ее угнетало. Она ни словом не упомянула о Нике, но Брайт со свойственной ему проницательностью сразу все понял.

Перед ее глазами возникло лицо Гордона, и она услышала его печальный голос: «Я ждал этого, Кристина. Постоянно чувствовал, что лишь заменяю тебе кого-то, словно занимаю чужое место. Признаюсь, ощущение не из приятных. Я убеждал себя, что, возможно, ошибаюсь, а оказалось, что это на самом деле так. Поэтому я благодарен тебе за то, что ты сказала мне все это сейчас, а не на нашей свадьбе или после… Знай, что я нисколько не жалею о времени, которое ты мне подарила, и буду всю жизнь вспоминать о тебе с нежностью. Только прошу, найди его и будь счастлива».

– Гордон просил меня разыскать тебя, – вслух проговорила Кристина, ощущая, что ей опять мешает говорить ком в горле. – Видишь, я тебя нашла.

– Это я тебя нашел, – эхом откликнулся Ник, сжимая ее левую руку. – В перевернутой машине, без сознания, но нашел.

Его передернуло от болезненных воспоминаний.

– Ну вот, – продолжила она, – ты доволен? Я рассказала тебе даже больше, чем следовало. Мне тоже нелегко жилось все эти годы с чувством вины и сожаления. За то, что я сделала, я уже наказана. Сама себя наказала. Только… уже ничего не исправить, ведь все было кончено давным-давно, десять лет назад.

– Ничего не было кончено, Кристи.

Кристина подняла на Ника глаза, полные жгучих слез.

– Ничего не было кончено, – повторил он и взял в ладони ее пылающее лицо. – Не смей так говорить, даже думать не смей. И сейчас ничего не кончено. Неужели ты не понимаешь, до сих пор не поняла, что я все так же тебя люблю? Я всегда тебя любил и буду любить. Несмотря ни на что.

– Ник… – выдохнула Кристина и почувствовала, что пол под ней мягко покачивается.

Он привлек ее к себе. Кристина улыбалась сквозь слезы, а Ник крепко прижимал ее к своей широкой груди и дышал лавандовым ароматом ее волос, перебирая русые пряди.

– Прости меня, – Кристина, наконец, отняла заплаканное лицо от его плеча. – Ради Бога прости за то, что я так жестоко обидела тебя тогда. Это все, о чем я могу тебя просить. Пожалуйста, прости.

– Не надо, Кристи, не плачь. Все в порядке, все хорошо, только успокойся, – Ник вытирал ее мокрые щеки ладонями, и серые глаза лучились такой нежностью, что Кристина еле смогла выдержать его взгляд.

– Нет, не все. Скажи, что ты прощаешь меня. Мне… важно это услышать.

– Я прощаю тебя, давно простил, сразу, – прошептал Ник и улыбнулся ее любимой улыбкой.

– Спасибо, – Кристина шмыгнула носом. – Теперь осталось только себя простить, но пока не выходит. Надеюсь, получится. Когда-нибудь.

– Получится, – так же тихо и убежденно ответил он.

– Ты думаешь? – она недоверчиво заглянула Нику в лицо.

– Да. Ты успокоишься, и все будет хорошо, поверь.

– Я верю тебе.

Кристина положила голову Нику на плечо и закрыла глаза.

Она ему верила.

– А могу я теперь у тебя кое-что спросить? – вдруг встрепенулась она после минутного молчания. – Моя очередь спрашивать.

– Неужели? – Ник в притворном удивлении поднял брови, но, взглянув на него, Кристина разглядела, как в его глазах прыгают веселые бесенята, хотя и почувствовала, как он напрягся в ожидании.

– Хочешь узнать что-то еще?

– Да, очень хочу. Все, что ты мне рассказал, никак не объясняет один твой поступок, вернее, много поступков. Для чего была вся эта неправда: кольца и придуманные истории о нашей совместной жизни? Чего ты добивался, Ник? На что рассчитывал? Ведь рано или поздно я все равно бы все узнала.

– На что рассчитывал? Я не рассчитывал, я всего лишь надеялся и очень хотел, чтобы на этот раз ты осталась со мной, Кристи, – под конец фразы в голосе Ника прорезалась твердость и непреклонность.