По ту сторону свободы

Глава 25

Лив потянулась к телефону. На экране горело десять утра, но тяжесть во всём теле, словно давящий груз, говорила об обратном. В ней словно закончились силы, иссякла сама жизненная энергия. Сделав глубокий, почти судорожный вдох, она набрала номер Инги.

— Привет, — голос Инги, обычно такой же яркий и напористый, как звонкий утренний ручей, прозвучал непривычно резко. — Уже в пути?

— Эм... Нет, — Лив почувствовала, как горло сковывает спазм, не давая словам выйти, словно те застряли в вязкой смоле. — Прости. Кажется, я заболела. Температуры нет, но чувствую себя ужасно. Полежу пару дней, ладно?

— Ох, бедняжка! Конечно, отдыхай. Мы справимся, — в голосе Инги послышались нотки сочувствия. — Виктор, кстати, передаёт тебе привет и желает скорейшего выздоровления. Вот, слышишь?

Поправляйся, Лив! Я жду тебя в строю, у нас много интересной работы, — послышался голос Виктора.

Лив выдавила из себя слова благодарности, сухие, как шелест опавших листьев под ногами, и тут же отключилась.

Ещё одна ложь, горькая, как неразбавленная настойка полыни, но такая необходимая для выживания.

Лив села на край кровати, ссутулившись, обхватив руками плечи, будто стараясь удержать себя от распада, от того, чтобы рассыпаться на мелкие осколки. Мир казался зыбким, словно мираж в пустыне, который вот-вот растает без следа. Внутри было так же пусто, как в заброшенном доме, откуда давно ушли все звуки и тепло. Пальцы дрожали — не от холода, а от чего-то иного, подспудного, чего она не хотела называть. В ноздри ударил лёгкий запах сандала и... чего-то ещё, тонкого, почти неуловимого, что всегда предвещало его присутствие.

Дверь отворилась почти бесшумно: без стука, без предупреждения, словно растворившись в воздухе. Она даже не заметила, в какой момент это произошло, просто ощутила его присутствие, почувствовала, как комната наполняется им. Он — как часть дома, его древних стен. Как часть её собственной тени, неотделимая и вездесущая.

Дориан.

Он вошёл с подносом аккуратно, с привычной, отточенной элегантностью, свойственной хищнику. Чашка чая, тарелка с нарезанными фруктами. Всё идеально. Даже слишком, до тошноты. Словно он пытался восстановить обманчивую нормальность, выхватив сцену из другой, спокойной жизни, где не было места боли и лжи.

— Эрид ждёт нас, — сказал он, ставя поднос на прикроватную тумбочку. Звон фарфора прозвучал оглушительно в тишине комнаты, нарушая хрупкое равновесие. — Обещание есть обещание. Сегодня мы всё же поедем.

Его голос был ровным. Слишком ровным, без единой фальшивой нотки. Ни тени упрёка, ни намёка на то, что произошло накануне. И эта его невозмутимость, почему-то, пугала её больше, чем если бы он разразился гневом или криком.

— Ты выглядишь... бледно, — добавил он, подойдя ближе. Его взгляд скользнул по ней, не задерживаясь, но от этого ощущения, будто он просканировал её до костей, до самой души, не исчезло. — Хотя всё равно, как всегда, — лёгкая усмешка тронула уголки губ, словно тень, — божественно красива. Ты хорошо себя чувствуешь?

Лив хотела ответить «да», но язык прилип к нёбу, слова застряли где-то глубоко. Она сглотнула, заставила себя улыбнуться. Получилось неестественно, как будто мышцы лица свело судорогой, и улыбка оказалась лишь гримасой.

— Наверное, это ты довёл меня до такого состояния, — пробормотала она, пытаясь придать голосу шутливые нотки, но в них слышалась лишь горечь. — Своими перепадами настроения. Ты же знаешь, что ты манипулятор, да?

Он склонил голову, рассматривая её с лёгким прищуром. Его взгляд скользнул по её лицу, задержался на глазах, пытаясь прочесть скрытые мысли.

— Манипулятор? — повторил он, будто обдумывая слово, пробуя его на вкус, решая, подходит ли оно ему. Его голос стал чуть мягче, обволакивающим, словно шёлк. — Ты ведь знаешь, что ты — моя слабость, Лив. Я не могу злиться на тебя так, как должен, как того требуют обстоятельства.

Он присел на край кровати. Был близко. Слишком близко, так что её тело отреагировало само по себе. Жар его тела будто волнами расходился по её коже, обволакивая и подавляя. Его пальцы почти касались её локтя — мимолётное, едва заметное прикосновение, но оно ударило, как разряд тока, пронзая до самого сердца.

— Я тебя просил, — сказал он спокойно, его голос был глухим, как раскат грома вдалеке. — Я сказал тебе, что с Мар... нельзя поддерживать связь. Не потому что мне это приятно, а потому что я знаю, к чему это может привести, к какой катастрофе.

Пауза. Молчание, густое и тяжёлое. В воздухе зависло невысказанное. Лив не выдержала первой, её нервы не выдержали этой пытки тишиной.

— Но ты... не злишься?

Он посмотрел ей в глаза. Долго. Слишком долго, словно пытаясь заглянуть в самые глубины её души. Её сердце сжалось в ожидании, готовое к любому удару.

— Я учусь принимать реальность, — сказал он. — Иногда, нужно понимать, что у другого есть выбор, даже если он ведёт к пропасти.

Он хотел сказать больше. Это было видно по напряжённым скулам, по тому, как дрогнули его губы, по выражению глаз. Но замолчал, словно внезапно воздвиг невидимую стену. Повернул голову, будто решил, что уже сказал лишнего, или что слова не смогут передать всей тяжести его мысли, всей боли.

— Что, если я воспользуюсь этим выбором? — спросила Лив, не зная, откуда в ней силы на эти слова, откуда взялась эта отчаянная, безумная смелость.

Он улыбнулся — медленно, красиво, как распускающийся ядовитый цветок, но в его глазах ничего не поменялось. Никакого света, лишь бездонная тьма. Только ледяное спокойствие, что-то древнее и хищное, скрывающееся за внешним лоском.

— Тогда я, возможно, найду способ не дать тебе уйти.

Он сказал это почти ласково, почти шутливо. Почти. Но Лив не рассмеялась. Она знала: в этой фразе спрятан корень истины, острый, как лезвие клинка, готовый ранить. Он не угрожал. Он предупреждал.

— Прекрати, — сказала она тихо, чувствуя, как по венам растекается холод, парализуя её. — Я волновалась. Я думала, ты... не поймёшь, не сможешь простить.

— А я взял и понял, — отрезал он, его голос стал твёрдым, как сталь, не терпящая возражений. — И предлагаю тебе тоже понять: иногда лучше не возвращаться к ошибкам. Даже если хочется поговорить о них, ворошить прошлое. Понимаешь?

Он не просил. Он не уговаривал. Это звучало как приказ, высеченный на камне: «Закрой эту тему. Здесь. Сейчас».

— Хорошо, — выдавила Лив, чувствуя, как у неё перехватывает дыхание, словно невидимая рука сжимает горло.

— Ты настоящая драма-квин, — усмехнулся он, как будто всё уже было в прошлом, как будто только что не было сказано ничего, что могло бы перевернуть её мир. — Завтракай и собирайся. Мы не можем заставить Эрид ждать. А она терпеть не может опозданий.

Он поднялся. Ушёл к двери. Всё — как будто по тщательно отработанному сценарию: добрый, заботливый, взрослый. И всё же, когда он вышел, Лив вдруг почувствовала, что в комнате стало светлее, будто с неё сняли тяжёлый покров. Как будто ушла не только тень от его фигуры — ушло гнетущее давление, что-то тяжёлое и давящее, что висело в воздухе.

Она посмотрела на поднос. Фрукты. Чай. Всё идеально. Но ей не хотелось есть, кусок не лез в горло. Где-то внутри, в глубине, тело отказывалось расслабляться. Тревога не ушла. Только притаилась, как хищник перед прыжком, ожидающий своего часа.

Машина скользила по утреннему городу, отражения стеклянных фасадов дрожали на стекле, как призрачные воспоминания о несбывшемся. Лив смотрела в окно, не фокусируясь на пейзаже, лишь скользя взглядом по проносящимся мимо зданиям. Её отражение в тёмном стекле казалось чужим, незнакомым, принадлежащим кому-то другому. Усталое лицо. Тени под глазами, глубокие, как провалы, хранящие бессонные ночи. Она старалась не думать о том, как всё изменилось, о том, что прежней жизни больше нет и не будет.

Дориан сидел рядом, сосредоточенный, словно высеченный из камня, и не замечал её молчания, погружённый в свои мысли. Его профиль — безупречно спокойный, ни один мускул не выдавал внутреннего напряжения, скрытого под этой маской невозмутимости. Только его пальцы сжимали руль чуть крепче, чем следовало, выдавая скрытую нервозность, что-то, что было внутри.

Тишина была вязкой, как густой мёд, тягучей и обволакивающей, но в ней слышалось больше, чем в любой исповеди. Невысказанные вопросы, тревоги, тайны — всё это витало в воздухе, словно невидимые нити.

— Она важна для тебя? — спросила Лив вдруг, не успев остановить себя, слово вырвалось, как птица из клетки, не подвластная ей.

Он не повернулся.

— Эрид? — В уголке его рта мелькнула полуулыбка, почти незаметная, как лёгкая тень. — Да. Она мой единственный друг. Та, кто знает, кем я был. Кто видел, как я менялся. Если я вообще менялся.

Он сделал паузу, его взгляд был устремлён вдаль, словно он видел не дорогу, а что-то далёкое, ушедшее в прошлое. Затем добавил:

— Но я не делю близких по важности. Я просто не трачу усилия на тех, кто временный, кто лишь мимолётная вспышка.

Он говорил это мягко. Почти обволакивающе, как легкий туман. Но Лив будто услышала за этим невысказанное: ты — не временная. Пока. Это прозвучало как приговор.

— Просто... — начала она, чувствуя, как по спине пробегает холодок, предвестник чего-то неизбежного. — Мне немного страшно. Всё это. Эта встреча. Как будто...

— Как будто тебя оценивают? — подхватил он, его голос был спокойным, но в нём сквозила скрытая сила, что-то властное. — Не бойся. Эрид увидит тебя такой, какой я вижу. Только постарайся быть... собой, той, кем ты являешься на самом деле.

Лив кивнула, но внутри что-то сжалось, как пружина, готовая распрямиться. Он сказал «будь собой», но в его тоне это звучало как негласное требование: «будь такой, как я тебя вижу, какой я тебя хочу видеть», без отступлений.

Особняк был окружён старыми, могучими деревьями, чьи корни глубоко вросли в землю, храня её тайны. Огромные кроны нависали, будто хотели заслонить дом от чужих глаз, укрыть его от всего мира. Кованые ворота открылись бесшумно, словно впуская не людей, а отголоски давно минувших эпох, веками хранившиеся в этих стенах.

Дом был мрачным и величественным, как старинная картина эпохи барокко, пропитанная историей и тайнами. Воздух внутри пах древним деревом, ладаном, отголосками забытой музыки, что, казалось, висела в воздухе, застывшая во времени.

Эрид появилась внезапно. Не вошла — возникла из полумрака, словно призрак или воплощение самого дома, его дух. Она двигалась плавно, словно каждая её эмоция была отрепетирована веками, каждый жест отточен. Её одежда, тёмная и струящаяся, казалось, сливалась с тенями, делая её почти невидимой.

— Дориан, — её голос был как чистая музыка арфы, тихий, серебристый, проникающий прямо в душу, касаясь самых потаённых струн. Они обнялись — искренне, без лишней демонстрации, но с глубиной, которую невозможно было подделать, с нерушимой связью, выкованной годами.

Лив почувствовала укол. Не ревности. А... зависти? К этому доверию. К их бессловесному, прочному союзу, который казался выкованным временем, не подверженным разрушению.

— И ты — Лив, — сказала Эрид, поворачиваясь к ней, её взгляд был пронзителен. Её глаза были как звёздное небо — тёмные, живые, всевидящие, способные прочесть даже самые потаённые мысли, спрятанные глубоко. — Он много говорил о тебе. И, знаешь... с теплом.

Слова были приятные, даже дружелюбные, словно ласковый шёпот, но Лив ощущала себя так, будто стоит под мощной лупой, под пристальным, изучающим взглядом. Как будто каждый её жест, каждое выражение лица считывается и анализируется, выставляя оценку.

— Он же ужасный, правда? — Эрид усмехнулась, лёгкая складка появилась в уголках её губ, едва заметная. — Такой нарцисс. Невыносимый. Но... обаятельный, согласна?

Лив слабо улыбнулась, стараясь выглядеть естественно, скрывая внутреннее напряжение. Дориан ничего не сказал, но его взгляд — немного прищуренный, наблюдающий, — был прикован к Лив, словно он ждал её реакции, проверяя её на прочность.

Они прошли в гостиную. Просторное помещение, погружённое в полумрак, освещённое тёплым светом старинных ламп, отбрасывающих мягкие тени. Эрид принесла чай — ароматный, травяной, с тонким запахом мяты, наполнявшим комнату. Всё было идеально... слишком идеально. Как тщательно поставленная сцена в театре, где каждый знает свою роль до мельчайших деталей, где нет места импровизации.

Разговор тек. Музыка. Искусство. Театр. Всё будто бы поверхностно, легко и непринуждённо, словно лёгкая беседа, но Лив чувствовала: под этим течёт другая река — густая, настороженная, полная подводных камней и невысказанных смыслов, опасных течений.

— Я иногда играю в Обители Последней Надежды, — сказала Эрид, подливая чай, её голос был ровным, без единой фальшивой ноты, как камертон. — Приходи. Это... способ помнить. Особенно тех, кого уже не услышат, чьи голоса замолкли навсегда.

— Жаль, что Анна больше не услышит скрипку, — добавила она, почти шёпотом, но каждое слово прозвучало, как набат, отдаваясь болью в душе.

Лив застыла, чайная чашка дрогнула в её руке, чуть не выскользнув. Дориан тоже напрягся, его плечи чуть заметно опустились, словно на него обрушилась невидимая тяжесть.

— Кто... Анна? — спросила Лив, затаив дыхание, чувствуя, как внутри всё сжимается от предчувствия чего-то страшного.

Ответ последовал сразу. Тихо. Но в нём была вся тяжесть мира, вся боль и отчаяние, накопившиеся за века.

— Та беременная девушка, о которой ты меня спрашивала, когда мы посетили Обитель. Охотники убили её несколько дней назад. Её и ещё несколько членов её семьи.

Густое, давящее молчание повисло в воздухе, словно чёрная вуаль. Лив почувствовала, как всё внутри стало ватным, тело обмякло, теряя всякую опору. Словно тьма в комнате сгустилась, окутывая её, поглощая остатки света.

— Мне жаль, — прошептала она, потому что не могла сказать ничего другого, потому что эти слова были единственным, что могло выразить её сочувствие, её боль. Она действительно чувствовала эту боль, этот удар, который пронзил её насквозь.

— Я надеюсь, ты очень скоро отомстишь виновным, Дориан, — голос Эрид стал твёрже, в нём появилась сталь, холодная и острая, как клинок. — Мы на тебя очень надеемся.

— Всему своё время, но их время придёт, — убийственно холодным тоном ответил Дориан, его взгляд был устремлён в пустоту, словно он уже видел будущее возмездие, представлял его до мельчайших деталей.

— Хватит о грустном. — резко прервала паузу Эрид. — Дориан, ты не посмотришь на ту старую скрипку? Она снова расстроилась. Давно пора её отложить, но никак не могу с ней расстаться. Она понимает мою душу лучше других.

Он кивнул и, не говоря ни слова, ушёл вглубь дома. Его уход был бесшумным, словно он растворился в тенях, стал частью сумрака.

Эрид подошла ближе к Лив. Её глаза больше не смеялись, в них была только глубокая, пронзительная серьёзность, словно Эрид смотрела не на неё, а сквозь неё, в её душу.

— Послушай, Лив. Надеюсь, что ты меня правильно поймёшь, — начала она, её голос стал тише, интимнее. — Он привязался к тебе. Возможно, больше, чем думает сам. Я вижу, как он смотрит. Как говорит. Он вплетает в тебя свой мир, опутывает тебя невидимыми, но прочными нитями.

Она сделала паузу, её взгляд был прикован к Лив, словно Эрид пыталась прочесть её душу, увидеть её истинную сущность.

— Но пока ты не захлебнулась в крови — подумай. Выдержишь ли ты вечность? Не ту, что в книгах, где всё романтично и красиво. А настоящую. Где смерть — в каждом дне, как дыхание. Где любовь не заканчивается свадьбой, а тянется... сквозь кровь, потери, бесконечное одиночество. Сквозь века. Ты готова к этому? Ты сможешь это выдержать? Ты сможешь стать частью этого мира, не потеряв себя? Я знаю Дориана. Он притягателен, и опасен. И он не изменится ради тебя. Он будет тянуть тебя в свою тьму. А ты... пока ты ещё человек. Тебя ещё можно спасти.

Лив не ответила. Она не могла. Слова Эрид пронзили её насквозь, обнажая все её страхи и сомнения, словно острые клинки. Вечность. Смерть. Потери. Кровь. Это было не то, о чём она мечтала, не та любовь, которую она рисовала в своём воображении. Это был не выход, а ловушка, хитроумно сплетённая из желания, страсти и тьмы.

Дверь снова открылась. Дориан вернулся, его лицо было таким же бесстрастным, как и прежде, словно маска.

— Всё в порядке?

— Конечно, — сказала Эрид спокойно, её голос снова стал лёгким, словно никаких серьёзных разговоров и не было. — Мы просто разговаривали.

А Лив в тот момент вдруг поняла: она не уверена, что справится. Не уверена, что хочет справиться. Но она уже была слишком глубоко, слишком сильно запуталась в этой паутине, чтобы вырваться. Её сердце билось в унисон с его холодным ритмом, её душа была прикована к его тёмному миру. И эта мысль, такая пугающая и притягательная одновременно, стала новой реальностью, от которой не было спасения.

Её никто не держал силой. Он держит её любовью, а это куда страшнее.