По ту сторону свободы

Глава 27

Лив стояла под ледяными струями душа, пытаясь смыть с себя не только ночной кошмар, но и липкий, проникающий в каждую пору ужас недавних событий. Вода обжигала, выбивая дух, затем сменялась почти обморочным теплом. Она растирала кожу до красноты, словно хотела стереть следы чужого прикосновения, чужой власти, но знала, что это бесполезно. В голове звенело эхо. Эхо его смеха, эхо её собственного безмолвного крика. На полке в ванной сиротливо лежала наполовину опустевшая пачка транквилизаторов — её недавняя, но уже верная спутница. Лив бросила на них взгляд, но вдруг сжала кулаки. Хватит. Она не будет бежать от себя, не будет прятаться за пеленой искусственного спокойствия. Сегодня она попробует дышать иначе.

В зеркале отразилось бледное, но упрямое лицо. Тёмные круги под глазами говорили о бессонной ночи, но взгляд горел новым, незнакомым огнём. Это был огонь отчаяния, смешанный с холодной, почти безумной решимостью. Волосы, ещё влажные, Лив собрала в небрежный пучок. Нанесла минимум макияжа, чтобы скрыть следы усталости, но не спрятать себя. Выбрала строгий, тёмный костюм — словно пыталась создать физический барьер между собой и миром. Сегодняшний день станет проверкой. Проверкой её прочности.

Спустившись в столовую, Лив обнаружила Дориана за привычным местом. Он сидел, откинувшись на спинку кресла, с чашкой дымящегося кофе в руке. Его профиль был спокоен, как высеченная статуя, идеальный в своём равнодушии. Воздух пах свежестью, неуловимым, чуть горьковатым ароматом дорогого кофе и тем особым, терпким запахом, который всегда сопровождал его, словно тёмная аура.

— Доброе утро, Оливия, — произнёс он, не отрываясь от чашки. Его голос был ровным, без привычных насмешек, но с лёгкой, почти незаметной, игривой ноткой. — Или уже день? Ты выглядишь... на удивление бодро. Мне это нравится.

Лив лишь коротко кивнула, проходя мимо кофейника.

— Не буду, спасибо, — тихо произнесла она, наливая себе стакан ледяной воды. Её руки едва заметно дрожали, но она держала спину прямо. Каждый глоток был как напоминание о её жажде нормальной жизни, о которой она так отчаянно цеплялась.

— Я еду на работу, — сказала она, её голос был ровным, без прежней дрожи, словно отлитый из новой стали.

Дориан медленно поднял взгляд. В его глазах мелькнуло что-то неуловимое — то ли скрытое удивление, то ли едва уловимое одобрение её новой, стальной выдержки.

— Как скажешь, — ответил он, его губы тронула лёгкая, почти незаметная, но хищная усмешка. — Только не забудь, что мой город полон сюрпризов. И не всегда приятных. Но ты же знаешь, я всегда рядом. Не хочу, чтоб ты понимала это, как контроль. Хочу, чтобы всё наладилось, ты ведь тоже этого хочешь?

— Конечно, хочу. И именно поэтому мне нужна передышка.

— Планируешь надышаться лаком чтобы оттянуться? Чего уж не ожидал от тебя, милая, так это токсикомании. — звонкий смех Дориана раскатом пронёсся по кухне.

— Очень смешно, притворимся что я громко рассмеялась, хорошо? — спокойным голосом сказала Лив, но её губы всё равно немного дрогнули в улыбке.

— Ладно, ладно. Сбегай к своим картинам. Буду ждать тебя к ужину. — голос Дориана снова обрёл мягкость и какую-то будничную нотку спокойствия.

Он не упомянул ничего из вчерашнего, ни единым словом не намекнул на её ультиматум. Просто Дориан, его привычные шутки, дерзость и... контроль. Но его молчание о важном давило сильнее любых слов, напоминая о незримой паутине, которой он её окутывает. Лив почувствовала, как по спине пробежал холодок, но новая решимость не позволила ей дрогнуть. Он держит слово, значит нужно ему верить. Пока что.

Лив покинула особняк, оставив за спиной его удушающую, но странно притягательную атмосферу. Каждый шаг на пути к галерее давал ей ощущение свободы, предвкушение чего-то настоящего.

Галерея встретила её спасительным запахом полотен, старой бумаги и тишиной, способной исцелять. Это было её убежище, её мир, где краски и линии подчинялись ей, а не наоборот. Каждый мазок кисти, каждая линия на холсте — всё это возвращало ей ощущение контроля, ощущение себя, вытесняя недавний кошмар. Она работала сосредоточенно, погружаясь в мир красок и текстур, пытаясь заглушить гул мыслей, что метались в голове.

— Ты сегодня рано, — голос Виктора прозвучал мягко, нарушая её сосредоточение. Лив даже не слышала, как он подошёл. Он стоял рядом, высокий, немного неловкий, с рыжими кудрями, которые жили своей жизнью, и глазами цвета летнего неба, в которых играла лёгкая, искренняя улыбка. В руках он держал старинную гравюру, которую рассматривал с почти детским любопытством. — Как себя чувствуешь? Инга говорила, ты приболела.

Лив обернулась, и на её губах появилась первая за долгое время искренняя, хоть и чуть натянутая улыбка. Её лицо, до этого застывшее, смягчилось.

— Уже лучше. Работа лечит, знаешь ли. Лучшее лекарство от всего.

— Это точно, — Виктор кивнул, его взгляд скользнул по холсту, на котором Лив работала. — Ты так погружена. Вижу, картина тебя захватила. Чувствуешь её?

— Она удивительна, — Лив провела пальцем по краю рамы, её голос звучал почти благоговейно. — Каждый слой, каждый мазок — это как история, которую нужно прочесть. И не исказить. Как будто художник оставил нам послание сквозь века, и наша задача — не только сохранить его, но и понять.

— Именно! — глаза Виктора загорелись, и он сделал шаг ближе, его энтузиазм был заразителен. — Ты понимаешь. Многие реставраторы просто пытаются «обновить», стереть следы времени. Но ведь время — это тоже часть истории, часть души полотна. Как морщины на лице, они рассказывают о прожитых годах, о радостях и печалях. Стереть их — значит лишить картину её истинной жизни, её подлинности.

Их разговор плавно перетёк от искусства к философии жизни. Они говорили о том, как важно не стирать свои «морщины», свой опыт, даже если он болезненный. О том, что истинная красота — в подлинности, в способности принимать себя со всеми шрамами и историями. Виктор оказался не просто коллегой, а человеком, который видел мир схожим образом. Он говорил о своих поездках, о старых книгах, которые ему удалось спасти, о забытых художниках, чьи имена он возвращал из небытия. В нём не было скрытой угрозы, не было манипуляций Дориана, только искренний интерес и общая страсть к чему-то настоящему, хрупкому. Его присутствие было словно глоток свежего, чистого воздуха после долгого пребывания в душном, наэлектризованном пространстве. Рядом с ним Лив впервые за долгое время почувствовала себя... просто собой. Человеком.

— Слушай, — Виктор чуть смутился, его щеки слегка порозовели, — я тут недавно нашёл одно кафе. Там делают потрясающее фисташковое мороженое. Просто волшебство. Если ты не против, может, пообедаем там? Заодно и план работы по картине обсудим, и просто отвлечёмся.

Лив задумалась. Дориан. Его незримое присутствие, словно тень, постоянно маячащая на периферии сознания. Но затем она посмотрела на Виктора — на его открытое, беззащитное лицо, на его тёплую, располагающую улыбку. И поняла, что ей это нужно как воздух. Ей нужна была эта крупица нормальности, эта простая, искренняя человеческая связь, не отравленная тьмой.

— Уговорил. Потому что я обожаю фисташки, — ответила она, и её голос прозвучал увереннее, чем она ожидала, словно сбросив невидимые оковы. Это было больше, чем согласие на десерт — это было маленькое позволение себе быть обычной, радоваться мелочам, которых так не хватало.

Кафе было маленьким, уютным, пахло хорошим кофе, молоком и ванилью. Мороженое оказалось невероятным — нежное, с насыщенным вкусом фисташек, тающее на языке. Они сидели у окна, наблюдая за прохожими, и продолжали говорить. О Петербурге, о его дождях и тайных двориках. О любимых художниках и писателях. О своих мечтах, которые когда-то казались несбыточными, а теперь — почти забытыми. Виктор рассказывал о своём детстве, о мечтах стать археологом, о том, как он случайно наткнулся на реставрацию и понял, что это его призвание. Он говорил о страхе перед обыденностью, перед тем, как жизнь может затянуть в рутину, лишить красок.

— Знаешь, — Виктор вдруг стал серьёзнее, его глаза потемнели, — я всегда считал, что искусство — это способ остановить время. Сохранить момент, чувство, мысль. Сделать их вечными. Но не так, как мумия, а как живое, дышащее воспоминание. То, что можно пережить снова и снова, не теряя остроты.

Лив вздрогнула. Вечными. Это слово прозвучало слишком остро, слишком близко к её собственной, ужасающей реальности. Ей вспомнились вопросы, которые она задавала себе.

— А ты веришь в вечность? — спросила она, её взгляд был прикован к его лицу, пытаясь найти в нём ответы на свои собственные страхи.

Виктор улыбнулся, чуть грустно, словно за его плечами была целая жизнь.

— В ту, что в картинах — да. В ту, что в жизни... не знаю. Слишком много боли в ней, Лив. Слишком много потерь. И знаешь, иногда мне кажется, что самое ценное — это не бесконечность, а способность ценить каждый миг. Потому что именно эти мгновения, хрупкие и мимолетные, делают нас живыми, наполняют смыслом. И в них, наверное, и кроется настоящая вечность, не та, что измеряется годами, а та, что ощущается душой.

Лив молчала, её пальцы теребили ложку, а в голове звучали его слова, такие простые и такие глубокие. Он не знал. Не знал, насколько близко его слова к её миру, к её проклятой вечности с Дорианом. Но в его словах было столько тепла, столько человечности, что Лив почувствовала, как что-то внутри неё, давно запертое, обледеневшее от ужаса и отчаяния, чуть-чуть приоткрывается, впуская свет. Она почувствовала родство душ, необъяснимую, но глубокую связь. Казалось, она нашла кого-то, кто понимает, не задавая лишних вопросов, не требуя объяснений.

Когда они вышли из кафе, Лив чувствовала, как её обволакивает лёгкая, почти забытая беззаботность, словно она на мгновение смогла выдохнуть. Она смеялась над очередной шуткой Виктора, когда её взгляд случайно скользнул по припаркованной машине неподалёку. Чёрный внедорожник. Слишком знакомый. И ледяной, неподвижный силуэт за тонированным стеклом. Сиенна. Конечно же. Как иначе...

Лив мгновенно замерла. Улыбка сползла с лица, словно маска. Холодная волна пробежала по телу, стирая всю лёгкость, всю беззаботность, что дарило общение с Виктором. Она почувствовала себя пойманной, как птица в ловушке, чей полёт оборвался на полуслове.

Виктор заметил её внезапное напряжение. Его улыбка померкла.

— Что-то не так, Лив? Ты вдруг побледнела.

— Нет, — Лив быстро покачала головой, стараясь выглядеть естественно, но её голос прозвучал чуть натянуто. — Просто... показалось. Давай, мне нужно вернуться в галерею. Много работы.

Она чувствовала его пристальный взгляд на себе всю дорогу до галереи, будто он пытался прочесть её мысли. Он ничего не сказал, но Лив знала: Дориан всё видит. Всё слышит. И всё контролирует. Это был не город сюрпризов, а его личная, прекрасно отлаженная ловушка.

Вернувшись в особняк, Лив сразу почувствовала — Дориан дома и ждёт её. Воздух был наэлектризован, наполненный его невидимой, обволакивающей энергией. Она прошла в свою комнату, бросила сумку на кровать и подошла к окну. Сумерки сгущались, окрашивая небо в лиловые тона, будто мир снаружи готовился к новому представлению.

Дверь тихо отворилась. Дориан. Он стоял на пороге, словно призрак, возникший из теней, его взгляд был внимательным, проницательным, изучающим, но в целом выражающим спокойствие.

— Ты сегодня поздно, — произнёс он, его голос был низким, бархатным, но без тени упрёка, скорее с лёгкой, соблазнительной томностью. — Хорошо провела время? Или, Оливия, ты уже настолько привыкла к моим забавам, что даже не замечаешь, когда я позволяю тебе дышать полной грудью?

Лив медленно повернулась к нему. В её глазах не было ни прежнего страха, ни явного гнева. Только усталость, смешанная с какой-то новой, холодной решимостью, словно она приняла бой.

— Я работала, — ответила она, её голос был ровным, без единой фальшивой нотки. — И да, провела время хорошо. Мне нужно было это. Разве ты не этого хотел? Чтобы я жила... полноценной жизнью?

Дориан медленно шагнул в комнату, его движения были плавными, почти гипнотическими. Он не приближался вплотную, сохраняя тонкую, незримую дистанцию, но его присутствие заполняло всё пространство, делая воздух густым и тяжёлым.

— Я заметил, — его губы тронула тонкая, едва заметная улыбка, а взгляд задержался на её лице. — Ты выглядишь... спокойнее. И это хорошо. Надеюсь, твой новый друг-реставратор не слишком увлекся твоей душой? Я предпочитаю быть единственным, кто видит её насквозь. Не хотелось бы делить такую... ценность.

Лив прищурилась, и в её глазах мелькнула искорка, выдающая лёгкую провокацию.

— А ты ревнуешь, Дориан? — её голос был дерзким, но с лёгкой, почти игривой ноткой, словно она только что раскрыла его маленькую тайну.

Он усмехнулся, его взгляд стал острее, хищнее. В его смехе звенела сталь, но в нём не было агрессии, скорее азарт.

— Я не ревную, Оливия. Я владею. А то, что принадлежит мне, не должно отвлекаться на... второстепенные экспонаты. Они могут быть интересны, но никогда не займут главное место. Хотя, должен признать, его рассуждения об искусстве были довольно... тривиальными для человека, который, кажется, видит себя философом.

Лив покачала головой, не сдержав лёгкой, искренней улыбки. Его ревность была такой... характерной. Не давящей, а скорее забавной, в его неповторимом стиле. Он был Дорианом до мозга костей, и это было одновременно пугающе и притягательно.

— Ты занимаешься тем, о чём мы говорили? — спросила она, её голос стал серьёзнее, возвращаясь к главной, болезненной для неё теме.

Дориан отложил книгу, которую взял со столика, его движения были подчёркнуто медленными, чтобы привлечь её внимание. Он подошёл к ней, его движения были плавными, гипнотическими, словно он вот-вот пустится в смертоносный танец. Он остановился в нескольких шагах, его взгляд пронзал её насквозь, пытаясь разгадать каждую мысль.

— Я же сказал, Оливия, — его голос был низким, почти мурлыкающим, и в нём звучала обещание и угроза одновременно. — Я займусь этим. Поиски начались. Ты ведь знаешь, я всегда получаю то, что хочу. И то, что ты хочешь, Оливия, теперь тоже в моём списке. Это не то, что делается за один день. Или за неделю. Это требует... времени. И ресурсов. И, возможно, некоторой... моей личной жертвы.

— Я понимаю, — Лив кивнула, в её глазах мелькнула надежда, боровшаяся с недоверием. — Просто... мне нужно знать. Мне нужно верить, Дориан. Это всё, что у меня осталось.

Дориан улыбнулся — тонко, хищно, но в его глазах мелькнуло что-то, что Лив не могла понять: то ли вызов, то ли намёк на новый виток игры, то ли что-то очень похожее на... заботу. Он сделал ещё один шаг, сокращая расстояние, и его голос стал почти интимным, шёпотом, предназначенным только для неё.

— А что, если я скажу, что мне нравится, как ты борешься? Как ищешь этот «глоток воздуха»? Это делает тебя... ещё более живой, Оливия. И ещё более моей. Неужели ты думаешь, я отпущу такую находку?

Его рука медленно поднялась, и его пальцы невесомо, почти нежно коснулись её щеки, скользнув к подбородку. В этом прикосновении была невероятная власть, но без грубости.

— Пока ты остаёшься здесь, со мной, и пока я этим занимаюсь... мы танцуем этот танец. И, поверь, я сделаю его незабываемым.

Лив не ответила. Она чувствовала его прикосновение, его взгляд, его власть, что скользила под кожей. Она знала, что он не изменится в одночасье. Но она была готова ждать. И, возможно, искать ответы сама.