Принцессы оазиса

Глава одиннадцатая

С некоторых пор Анджум почти не верила в то, что Идрис вернется в оазис; казалось, он уехал из Айн ал-Фраса сто лет назад.

В ее жизни не произошло особых событий, не считая того, что в их шатре было уже три маленьких мальчика, а сама Анджум выросла, превратившись во взрослую девушку. Она давно вступила в возраст невесты, но пока к ней никто не сватался: вероятно, из-за того, что Гамаль и Халима были пришлыми.

Анджум с детства знала, что каждый бедуин, даже самый бедный, чрезвычайно гордится чистотой своего происхождения. Для жителей оазиса нет ничего важнее «племенного древа», а их семья не принадлежала ни к одной из его ветвей.

О том, что Идрис все-таки возвращается, Анджум узнала из болтовни женщин, когда сбивала масло в бурдюке. Она сидела на корточках, убаюканная ритмичными бульканьями и всплесками, похожими на биение волн о борта лодки, когда услышала, как кто-то из работавших в кухне женщин сказал:

— Завтра приезжает сын шейха. Будет большой праздник. Предстоит много дел.

— Зато поедим мяса и соленого сыра!

Анджум замерла. Ей хотелось немедленно броситься в шатер и привести себя в порядок. Она решила, что оденется как можно лучше и попытается украсить себя, хотя… Возможно, Идрис ее даже не вспомнит.

Девушка с трудом дождалась конца работы. В шатре ее родителей никогда не было зеркал, и она воспользовалась медным блюдом, которое попросила у соседей. Как следует начистив его песком, Анджум попыталась разглядеть свое отражение.

Строгие и четкие черты лица, синий треугольник на лбу, множество косичек. Жаль, что ее рубашка была ветхой и старой, много раз наставленной по подолу, а шею украшали глиняные бусы, не стоившие ровным счетом ничего.

Подаренное Идрисом ожерелье Анджум хранила завернутым в тряпицу. Теперь она извлекла его и надела как величайшую драгоценность.

Она вовсе не думала о сыне шейха, как о возможном покровителе. Не посещали ее и мысли о том, что имеет отношение к браку. Идрис был для нее предельно близким существом, некогда приоткрывшим ей двери в другой, более красочный, полнокровный и совершенный мир.

На следующее утро Анджум проснулась с мыслью о юноше, мигом наполнившей ее душу чистой и светлой радостью.

Она поспешила выбраться из шатра. Из-за горизонта выкатилось огромное красное солнце, и песок сделался розовым, как если б его усыпали лепестки цветущего миндаля.

Анджум знала, что сегодня, как и всегда, ей придется трудиться, что она не может праздно ждать приезда Идриса. И все же она надеялась ускользнуть, чтобы встретить его, даже если ей вновь придется стоять позади всех.

В тот день она работала плохо и получила множество замечаний, на которые, впрочем, не обращала внимания. Все ее существо было поглощено только одним: ожиданием и предвкушением.

Ближе к полудню в оазисе поднялась суета, и вскоре вдали появилось большое пыльное облако. Песок вихрился под копытами всадников, и уже можно было разглядеть их далекие силуэты.

Женщины забили в бубны, мужчины схватили щиты и застучали оружием. Все высыпали из шатров, и поднялся невиданный гвалт.

Анджум видела, что в первых рядах встречающих шейха и его сына стоит Кульзум. Двоюродная сестра Идриса тоже повзрослела и похорошела.

Кроме того, она была нарядно одета — ее платье скреплялось на плечах блестящими застежками и было стянуто на талии узорчатым поясом. Камни в ее украшениях играли и переливались в лучах полуденного солнца, а на ногах красовались городские сафьяновые туфли, расшитые цветным шелком.

Сознание собственной красоты заставляло девушку горделиво улыбаться, делало ее взгляд смелее и ярче, а румянец жарче. Когда Кульзум поправляла волосы, привязанные к косам монетки звенели, как и браслеты, на тонких, нежных, не знавших грубой работы руках.

Всадники приближались, и вскоре Анджум могла различить их лица. Вот шейх Сулейман, а вот… Идрис! Подъехав в границе родного оазиса, он в восторге поднял лошадь на дыбы, и толпа бедуинов принялась радостно улюлюкать.

Анджум во все глаза смотрела на своего «брата». Он был не просто красив, а прекрасен; ей чудилось, будто от него исходит сияние. Девушка любовалась его легкой, непринужденной посадкой в обтянутом шерстью кожаном седле, его белым тонконогим конем.

Идрис возвышался над толпой, и Анджум сказала себе, что он рожден для того, чтобы повелевать и править. Даже в его улыбке было что-то царственное, хотя и не имеющее отношения ни к высокомерию, ни к гордыне.

Конечно, он ее не заметил, но это было не так уж важно. Мысль о том, что Идрис вернулся в оазис, воскресила в душе Анджум чувство безопасности и уверенности в себе.

В тот же день был устроен пир, на котором присутствовали близкие родственники правителя «Верблюжьего источника», а также члены совета племени.

Был подан плов с бараниной, политые горячим маслом лепешки, соленый сыр, жареные финики, в качестве освежающего напитка — обрат, а также чай и кофе со сладостями. Шейх Сулейман терпеливо принимал поздравления и выслушивал хвалебные речи, тогда как на самом деле больше всего ему хотелось поскорее остаться наедине со своим сыном.

Это удалось сделать лишь вечером, когда солнце из золотого сделалось медным и от обильного пиршества люди перешли к беседам, а кто помоложе — к танцам.

Шейх Сулейман поманил Идриса, и они прошли в комнату, пол которой был застлан толстым ковром, а стены увешаны оружием.

— Я рад, что твое обучение завершилось успешно, — сказал отец сыну. — Полагаю, теперь в твоей душе горит священный огонь, который поможет тебе выбрать правильный путь.

— Надеюсь, Аллах не оставит меня в моих помыслах.

Шейх Сулейман смотрел прямо и строго.

— Ты обязан ставить честь выше жизни, а благополучие племени должно быть для тебя важнее собственного. Если подчиненные тебе люди будут видеть, что все действительно так, тогда, когда это станет необходимо, ты сможешь требовать от них больших жертв. Асабийя для нас есть основа всех основ.

— Я помню об этом.

— Есть еще одно дело. Ты получил образование и, надеюсь, закалился духовно; теперь надо завершить твое возмужание. Чтобы стать полноправным мусульманином, ответственным членом нашего братства, ты должен жениться.

Идрис вздрогнул, вспомнив беседы с Наби, намеренным отказаться от радостей супружеской жизни, столь высоко ценимой среди правоверных. Не то чтобы юноша собирался последовать примеру друга, просто пока не нашлась та, которую он выбрал бы сердцем. В свое время он прикипел к Анджум, но что-то мешало ему думать о ней, как о возможной невесте. Это была другая любовь.

Зная, что с отцом бесполезно спорить, Идрис спросил:

— На ком?

— «Бинт ал-амм», дочь дяди по отцу — самый лучший из возможных вариантов.

— Но у дяди несколько дочерей.

— Мы решили выбрать Кульзум — она больше всех подходит тебе по возрасту. Кроме того, эта девушка здорова, добродетельна и красива.

Идрис коротко кивнул, а потом спросил:

— И когда свадьба?

— Через три месяца, после того как ты заново обживешься в оазисе и я подготовлю тебя к роли правителя. А пока мы объявим Кульзум твоей невестой.

Может, кому-то и был в радость этот пир, но Анджум он лишь утомил. Ей пришлось без конца таскать саксаул на растопку, чистить котлы, выполнять еще много тяжелой и грязной работы. Только поздно вечером трудившиеся на кухне женщины расселись возле кучки горячих углей и взяли себе по кусочку мяса, лепешке и горсточке риса. Но Анджум так устала, что ей не хотелось есть.

Девушка пошла домой. Откуда-то доносились удары бубна и топот ног, а над ночным миром летела песня, полная как печали, так и страстных желаний.

Анджум не успела дойти до своего шатра нескольких шагов, как путь преградила чья-то тень. Перед ней стоял высокий и стройный юноша с тонкой талией и широкими плечами; его силуэт был обведен лунным сиянием, на темном лице выделялись белые зубы, которые он обнажил в улыбке, и светящиеся радостью глаза.

— Анджум!

— Идрис!

— Я поджидал тебя.

— Ты не забыл, где стоит шатер моих родителей?

— Я помню все.

Эта фраза заключала в себе слишком многое, как и его взгляд, который Анджум различала даже в темноте. В ее душе волной разлилась щемящая радость.

— Ты уже видел Айну?

— Да, и она меня узнала.

— Я много раз наблюдала, как ее вели на водопой.

— Ты вспоминала меня?

— Да, — тихо ответила Анджум и, чтобы преодолеть смущение, добавила: — Твой конь тоже белый! Как его зовут?

— Джамил. Мне нравится такая масть. Это символ чистоты, — сказал Идрис и прочитал чьи-то стихи:

Изящны ее бока, стройны и сухощавы передние ноги.

Ее круп, как ложе водопада,

Оглаженное бурно стремящимся потоком.

Ее хвост, как шлейф невесты,

Ее задние ноги мускулисты,

Они похожи на лапы пантеры,

Изготовившейся к прыжку.

Ее грива, как волосы женщины, спутанные ветром.

Ее ноздри похожи на ноздри гиены,

Когда она напряженно принюхивается.

Ее уши тонки и нежны.

Как пустая чашечка вьюнка.

У нее внимательные, большие глаза.

Она скачет, как ищущая спасения газель.

Не догнать ее искусному охотнику.

— Ты сам придумал?! — восхитилась Анджум.

— Не я, а Имру аль-Кайс[18] — был такой поэт. — Это мои любимые стихи об арабской лошади.

— Теперь ты знаешь куда больше, чем прежде, — заметила девушка.

— О! — засмеялся Идрис. — Я засиделся за книгами! Сейчас мне только и хочется, что скакать по пустыне следом за ветром. — И тут же добавил: — Вместе с тобой.

Анджум сникла.

— Но мы не можем. Мы больше не дети.

Опомнившись, девушка опасливо оглянулась. Если их кто-то увидит, им не избежать пересудов! Юноше все сойдет с рук, но вот она…

— Я не изменился, Анджум, — сказал Идрис. — Пустыня все так же моя единственная родина, а ты — моя сестра. Но… я должен кое в чем признаться, иначе это будет нечестно. Через три месяца мне придется жениться на Кульзум — так решил мой отец.

Анджум почувствовала, как что-то внутри сжалось в комок; ей стало неуютно и больно. Она знала, что Идрис никогда не будет принадлежать ей, и вместе с тем не желала отдавать его другой женщине.

— Это… это хороший выбор, — прошептала она и тут же увидела, как юноша невесело усмехнулся.

— Ты не рада. Я и сам не рад. Но слово шейха — закон.

— Я понимаю. Прости, Идрис, я больше не могу стоять здесь с тобой!

— Тогда иди. И помни: я, как и прежде, твой защитник и друг.

Кивнув, Анджум побрела к шатру, но, не дойдя до него, свернула к пальмовой роще, где в эту пору никого не было. Ей хотелось побыть одной.

Она смотрела на звезды, ощущая, как увязает в паутине мыслей и противоречивых, до предела обостренных чувств. Идрис вернулся, но лишь для того, чтобы пойти своим путем и зажить собственной жизнью, в которой ей, как ни крути, не найдется никакого места.

На следующий день поднялась буря: в воздухе носились тучи пыли, и сквозь свист и вой ветра слышался шорох бесчисленных песчинок. Казалось, пустыня содрогается, извергая их из таинственных недр.

В такие дни люди всегда тревожились и нервничали, и неслучайно: неожиданно налетавший ветер считался предвестником бед. Многие, особенно женщины, вспоминали старую песню:

В день нашей смерти приходит ветер,

Чтобы стереть следы наших ног.

Ветер несет пыль, которая скрывает

Следы, оставшиеся там, где мы прошли.

Но если б было не так, то было бы, будто мы еще живы.

Потому ветер приходит стереть следы наших ног.

Кульзум сидела на женской половине шатра, перебирая украшения. Она рассчитывала провести день за ленивой болтовней со своими родственницами или за каким-нибудь необременительным рукоделием. Но проскользнувшая в шатер служанка доложила, что Кульзум дожидается ее брат, и девушка нехотя выбралась наружу.

— Отойдем, — сказал Кабир. — Нам надо поговорить.

Девушка состроила гримаску.

— Слишком ветрено.

— Ничего. Дело того стоит.

Они пошли к роще. Верхушки пальм бешено раскачивались, а по пустыне словно бежали волны. Скрытое за туманной завесой солнце казалось мутным. Песок был повсюду: его приходилось сплевывать, вытряхивать из волос и одежды.

— У меня есть две новости, сестра: хорошая и не очень. С какой начинать?

Густо подведенные глаза Кульзум блеснули.

— С хорошей!

— Тебя выбрали в невесты Идрису. Свадьба через три месяца.

Девушка взвизгнула от восторга.

— Откуда ты знаешь?!

— Отец проболтался. Я терпеть не могу Идриса, но все же хочу, чтобы именно ты стала его первой и старшей женой.

— Почему?

— У женщин свои силы и чары. Надеюсь, ты повлияешь на него так, чтобы он дал мне хороший пост в своем окружении.

— А плохая новость? — напомнила девушка.

— Идрис виделся с этой приблудной. Не успел вернуться в оазис, как побежал разыскивать девчонку. Он явно неравнодушен к ней.

Кульзум сжала кулаки так, что ногти вонзились в ладони.

— И что мне с ней делать?!

— Может, возьмешь ее в прислужницы — тогда она всегда будет у тебя на виду?

— Да что она умеет, эта грязная девчонка! К тому же я так сильно ее ненавижу, что выдеру ей все волосы! — воскликнула Кульзум и спросила у брата: — А ты, ты не можешь как-нибудь опорочить ее?

— Я бы с удовольствием это сделал, — усмехнулся Кабир, — но боюсь, Идрис мигом встанет на ее защиту!

— И все-таки надо что-то придумать.

Анджум была вынуждена работать, невзирая на непогоду, потому что на кухне всегда должны быть и топливо, и еда.

Ноги утопали в песке по щиколотку. Ветер рвал подол рубашки и слепил глаза. Сваленные в кучу ветки саксаула напоминали выбеленные временем кости.

Из-за воя ветра Анджум ничего не слышала, потому, выпрямившись, вздрогнула: перед ней стоял человек. Кабир. Он подкрался к ней, как и в прошлый раз и, вероятно, с такими же нечистыми намерениями.

— Что тебе надо?

— То, что обычно бывает нужно мужчине от женщины, — ответил он с наглой улыбкой.

Девушка старалась сохранить спокойствие. Едва ли у него на уме что-то серьезное, сказала она себе. Он просто хочет ее напугать, поиздеваться над ней.

— Если ты хочешь посвататься ко мне, то ступай к моему отцу, а не подстерегай меня в песках! — смело произнесла она.

Кабир прищурился.

— Нет, не хочу. Потому что ты низкородная, да к тому же пришлая.

— Тогда что тебе надо? — повторила Анджум.

— Побаловаться с тобой. Не беспокойся, тебе понравится. Жениться — не женюсь, но дам тебе денег, и ты купишь на них что захочешь.

Анджум вспыхнула.

— Уходи! Иначе я расскажу всем о том, что ты мне говорил!

Кабир расхохотался.

— Да кто тебе поверит! Мы здесь одни. А я скажу, что ты сама со мной заигрывала! Сдается, тебе пора замуж, только я не вижу, чтобы возле твоего шатра толпились женихи!

Подойдя к девушке, он с силой толкнул ее на песок. От неожиданности Анджум не смогла удержаться на ногах и упала, а Кабир навалился сверху, и она почти сразу почувствовала, как его руки шарят у нее под рубашкой.

Девушка попробовала закричать, но песок тут же набился в рот, так что она едва не задохнулась. Она изворачивалась и изгибалась, но сделала только хуже, потому что ветхая ткань ее одежды расползлась, и теперь она лежала перед Кабиром почти голая.

Он ощупал ее всю, и Анджум помертвела от стыда. Она ждала самого худшего, но Кабир вдруг отпустил ее.

— На сегодня хватит. Надеюсь, в следующий раз ты будешь лежать спокойно. Поверь, тогда тебе будет намного приятнее.

Анджум рыдала, лежа на песке, а потом вдруг вскочила, схватила ветку саксаула и набросилась на Кабира. С невиданной силой и злобой она хлестала его наотмашь, так что он обратился в бегство.

Девушка попыталась натянуть на себя одежду, которая превратилась в рваные тряпки. Кое-как прикрывшись, она поняла, что в таком виде ей нельзя приближаться к оазису, иначе она опозорит себя. Тогда как же быть?

В конце концов, Анджум решила, что ей поможет песчаное облако. Возможно, ее не заметят, а очутившись, в пальмовой роще, она обратится к какой-нибудь женщине и попросит ее принести одежду.

Она остановилась. По пустыне скакал всадник на белой лошади. Казалось, ему нипочем ни летящий в лицо песок, ни яростный ветер. Не обращая внимания на стихию, он несся во весь опор, так, словно у его коня выросли крылья.

Анджум, как могла, стянула на груди разорванную рубашку и стыдливо опустила голову.

Поравнявшись с девушкой, юноша резко остановил коня.

— Ты?!

Анджум молчала. В этот миг она желала только одного: умереть.

Идрис спешился. Отвернувшись, он протянул ей бурнус, и она поскорее его накинула.

— Кто это сделал?

Девушка закрыла лицо руками.

— Кабир.

Идрис сжал челюсти, а его глаза стали совсем черными.

— Садись верхом, — сказал он.

— Нет, — тихо ответила Анджум. — До оазиса недалеко, я дойду.

Немного помолчав, Идрис кивнул, потом вскочил на коня и послал его вскачь. Он ни разу не оглянулся, и девушка была благодарна ему за это.

Она добрела до своего шатра. Увидев ее разорванную рубашку, Халима принялась сокрушаться.

— Ох уж эти сыновья и племянники шейхов! — воскликнула она, узнав, кто виновник случившегося. — Им все позволено! Счастье, что он тебя не обесчестил!

Анджум вяло кивнула. Кабир измазал грязью ее душу. Она не смогла заставить себя вернуться к работе. Она не желала никого видеть. Ей хотелось отгородиться от всех, побыть одной. Обняв руками плечи, девушка легла на кошму и отвернулась.

Идрису не доставило большого труда отыскать Кабира. Он не стал ничего объяснять своему двоюродному брату, а, размахнувшись, с силой ударил его по лицу.

— За что?! — вскричал тот, ухватившись за щеку.

— Ты знаешь. За Анджум.

— Я ничего ей не сделал! Если хочешь, можешь сам убедиться в ее невинности.

Идрис ударил еще раз.

— Строишь из себя шейха! — прошипел Кабир.

— Как только я стану шейхом, ноги твоей не будет в оазисе. Ты отправишься в пустыню искать другую судьбу, — пригрозил юноша.

В тот же день он обратился к отцу. Рассказав о том, что произошло, Идрис заметил:

— Будь я правителем оазиса, я бы изгнал Кабира из племени.

Шейх Сулейман нахмурился.

— Это слишком суровое наказание. Кабир — твой двоюродный брат и родной брат твоей невесты.

— Мы все равны перед законом. Обвиненного в бесчестном поступке надо лишать чести.

— Его сложно обвинить. Они были там вдвоем, и мы не знаем, что произошло.

— Я верю Анджум, — коротко произнес Идрис.

— Больше, чем Кабиру?

— Да.

— Полагаю, у тебя к нему личная неприязнь?

— Нет. Просто я не терплю, когда обижают слабых. К тому же это грозит Анджум потерей доброго имени, а я хочу, чтобы она удачно вышла замуж.

— Я поговорю с братом. Велю запретить племяннику приближаться к этой девушке, — пообещал отец, а потом сообщил: — Есть кое-что поважнее. Шейх из оазиса Эль-Хасси просит о помощи. Мы заключили соглашение не поставлять французам продовольствие, фураж, лошадей и не иметь никаких дел с их интендантами. Но рядом с Эль-Хасси проходит караванный путь, и этот оазис уже не раз подвергался набегам белых. Шейх Мухитдин уверен, что готовится новое, очень серьезное нападение.

Идрис встрепенулся.

— Война? Я поеду с вами!

— Нет, — ответил отец, — ты останешься здесь. Я не могу рисковать твоей жизнью. Ты еще вкусишь и битвы, и крови. А пока подожди.

Идрис провожал отца вместе с другими домочадцами, и ему было неловко, что он остается в оазисе, пусть приказ шейха есть приказ повелителя его народа.

Перед отъездом отец произнес известную заповедь «Если Аллах окажет вам помощь, то нет победителя для вас, а если он вас покинет, то кто же поможет вам после него?»[19].

Воину не стоит полагаться на предчувствия, он должен верить в силу меча и покровительство Всевышнего, и все-таки Идрису было не по себе. В последующие дни он слонялся по оазису, не зная, чем себя занять. Его настроение беспрестанно менялось, как меняется цвет песков в различное время суток.

В конце концов, юноша взял Джамила и уехал в пустыню, но и это не принесло ему облегчения. Идрис молился за отца, но его душу все больше поглощало тревожное чувство. Веселые, бодрые, легкие мысли разлетались, как стая вспугнутых птиц, и их место занимала унылая черная тяжесть.

Вернувшись, он понял, что предчувствия не обманули: женщины рвали на себе волосы и вопили, мужчины ходили удрученные и понурые. Войны шейха Сулеймана привезли своего предводителя в оазис бездыханным, сраженным вражеской пулей. Много лет он был для своего народа тем, чем является сердце для тела, и теперь это сердце остановилось.

Идрис сидел в шатре один до самых похорон. Ему не хотелось принимать ни соболезнования, ни утешения. Молодой человек повторял про себя строки:

Вернулся он, но без жизни.

Отнял ее Всевышний.

Ибо во власти божьей

Обрекать на смерть и разлуку

Тех, кто друг к другу стремится,

Тех, кто любит друг друга.

«Смерть не менее истинна, чем жизнь» — Идрис познал это, стоя над телом своего отца. Похороны были устроены на следующий день, потому что жара делала свое дело.

Ближайшие родственники по мужской линии обмыли тело шейха и обернули его чистым полотном. Все это совершалось в полном спокойствии и сопровождалось обращениями к Аллаху. В это же время толпа плакальщиц посыпала себе головы песком, царапала лица, рвала на себе одежду, выла и вздымала руки к небу, словно призывая его в свидетели непоправимого несчастья.

Привязав тело шейха Сулеймана к верблюду, бедуины вывезли его из оазиса. Они нашли самый высокий бархан и зарыли правителя там, дабы с высоты он мог видеть шатры своих соплеменников. Могилу завалили камнями, чтобы ее не разрыли шакалы, а потом несколько раз выстрелили из ружей. На похоронах присутствовало не только все население Айн ал-Фрас, но и бедуины из Эль-Хасси со своим предводителем.

На поминках Идрис поклялся отомстить за смерть отца. Его еще не провозгласили шейхом, но он уже чувствовал себя им. Сейчас мыслями юноши владела только война, только победоносная праведная война!

Он тут же распорядился назначить награду за любого европейца, приведенного в оазис живым, равно как и за голову каждого белого мужчины. За содействие врагам любому из соплеменников грозила смерть, хотя едва ли кто-то из них пожелал бы или осмелился помогать французам.

Соплеменники сказали о шейхе Сулеймане много хороших слов. О том, что он был морально безупречен, тверд в вере, вынослив, благоразумен, честен и мудр, и оставался таким при любых трудностях и опасностях. Теперь Идрису предстояло продолжить его дело и его путь.