Принцессы оазиса

Глава двадцать первая

Берта де Роземильи не находила себе места. Над головой висело бездонное черное небо с напоминающими серебряные монеты звездами, в саду мерно стрекотали цикады, а в доме было тихо, как в склепе. Она уже знала об исчезновении Франсуазы и Жаклин и подозревала, что ее судьба тоже висит на волоске.

Ближе к полуночи она улеглась в кровать, но сон не шел. Берта размышляла о новой жизни, о тех впечатлениях, которые обрушились на нее, о силах, какие ей пришлось потратить, чтобы освоиться со своим положением. Если с Жаклин случилось несчастье, все вновь переменится. К тому же она привязалась к девушке и искренне волновалась за нее.

Услышав на веранде шаги, Берта встрепенулась. Наверное, это был полковник, и она терзалась мыслью, выбраться ли ей из постели, чтобы спросить, удалось ли что-то узнать, или притвориться спящей и подождать до утра.

Наконец она решилась и встала. Пусть это будет непростительной ошибкой, все-таки лучше поступить по-человечески.

Полковник сидел на темной террасе. Его поза показалась Берте сломленной, но когда он повернулся на ее шаги, девушке почудилось, будто глаза Фернана Ранделя сверкнули во мраке, словно у хищника.

— Это вы? — тяжело произнес он.

— Да, — прошептала она и добавила, не решаясь перейти к главному: — Могу я что-нибудь сделать для вас?

— Что именно?

— Что хотите.

— Что хочу?

— Да. Например, принести чаю.

— Чаю? Нет, сейчас мне больше поможет вот это. Присаживайтесь.

Берта заметила на столе бутылку и рюмку.

— Принесите вторую, — промолвил Фернан.

Робость и смущение боролись в ней с желанием присоединиться к нему — просто чтобы не обидеть. Наверное, в эти минуты ему нужен был кто-то, чтобы поделиться своим горем. А может, и нет. Берта не собиралась пить, потому сказала:

— Я просто немного посижу здесь, если вы хотите.

Услышав ее слова, Фернан встал и сам принес вторую рюмку. Наполнив ее до краев, протянул девушке, но она не решалась взять. Тогда он сказал:

— Я слишком утомлен и раздражен, чтобы уговаривать вас.

И поставил рюмку на стол. Берта присела на краешек стула с таким видом, будто была готова убежать в любую минуту. Впрочем, убежать бы она не смогла, а поспешное ковыляние, наверное, выглядело бы смешным и глупым.

— Есть ли какие-то новости? — рискнула спросить она.

— Никаких. Моя жена и дочь исчезли. Я посылал людей в пустыню, но они вернулись ни с чем. Без приказа высшего командования я не могу заставлять солдат углубляться в пески. Это опасно.

— Как вы думаете, что могло случиться?

— Когда речь заходит о Франсуазе, я всегда отвечаю: все что угодно.

— Наверное, стоит немного подождать, — сказала Берта.

— Ожидание губительно, если мы говорим о песках. Очутившись в пустыне, человек поначалу не испытывает никаких трудностей. Однако спустя час его тело теряет литр воды, а еще через несколько часов он худеет на двенадцать фунтов. Ночная прохлада поможет ему восстановить часть сил и позволить прожить еще один день, но затем он погибнет: его убьет беспощадное солнце, — полковник произнес все это бесстрастно, словно констатируя факт, но Берта чувствовала, что в его душе не стихает гнетущая боль.

— А лошади?

— Тоже не выдержат.

— Неужели мадам Франсуаза и мадемуазель Жаклин поехали в пески!

— Жена — могла, а дочь просто последовала за ней. Заблудиться в пустыне куда проще, чем в лесу. И, конечно, попасть в плен к бедуинам.

— Это очень опасно?

— Прежде они не трогали женщин. Но сейчас, когда мы здорово перешли им дорогу…

Наступила пауза, потом Фернан произнес, кивнув на рюмку:

— Я бы советовал вам выпить. Это поможет избавиться от бессонницы и тревожных мыслей.

Берта взяла рюмку и, чуть помедлив, сделала большой глоток. Это было что-то гораздо более крепкое, чем вино. Напиток обжег язык, горячей струей скатился по горлу и такой же волной пробежал по жилам.

— Я сочувствую вам, господин полковник, — искренне промолвила Берта.

— Благодарю вас. Вот уже много лет мне никто не сочувствовал. А вы? Как складывается ваша нынешняя жизнь?

— Я не уверена, что сейчас уместно говорить обо мне, — пробормотала девушка.

— Почему нет? Ведь в доме нас только двое.

Берта вздрогнула. Только сейчас до нее дошло, что он прав. Она остро ощущала присутствие рядом мужчины, и ей было очень неловко.

— Я всем довольна.

— Вам не скучно?

— Нет.

— Неужели? Если б вы хотя бы раз побывали на каком-либо женском собрании или посетили офицерский клуб в те дни, когда туда пускают и дам…

— Зачем мне это? — естественно и спокойно промолвила Берта. — И потом я всего лишь прислуга.

— Вы не обычная прислуга. По рождению вы выше всех нас.

— Я так не считаю. Я — это просто я. Что касается работы — такова моя нынешняя роль, и я играю ее, как могу.

— Я рад, — заметил полковник, — что рядом появился человек, понимающий столь простые и вместе с тем мало кому доступные вещи. Вы ведете себя естественно — это главное.

— Разве вы не живете в окружении людей, ведущих себя естественно? — удивилась Берта.

— Если вы имеете в виду стремленье моей жены разрушать все вокруг, тогда да. Что касается Жаклин…

Берта смутилась. Она вовсе не желала обсуждать личную жизнь полковника, хотя и знала, что в ней далеко не все ладно. Вместе с тем она видела его потерянный, вопрошающий взгляд, взгляд человека, которому нужна помощь. А еще ей почудилось, будто Фернан Рандель готов открыть ей какую-то тайну.

Неожиданно он опустил ладонь на ее лежавшую на столе руку, и Берта замерла, не зная, что делать. Его пальцы слегка погладили ее кожу, и по телу девушки пробежала дрожь. Она не хотела его обижать и вместе с тем ощущала неловкость и страх. Что это означает, и как ей быть?!

Когда она уже собиралась освободить руку, полковник вдруг поднялся со словами:

— Уже поздно. Спасибо, что составили мне компанию. Хотя бы на несколько минут я почувствовал, что не одинок. Доброй ночи и спите спокойно!

Берта не двинулась с места, пока Фернан не ушел, оставив на столике полупустую бутылку и рюмки. Девушка сочла разумным вымыть их и убрать в кухонный шкафчик. Ей вдруг подумалось, что если мадам Рандель вернется и увидит все это, у нее могут возникнуть нехорошие подозрения.

Франсуаза в самом деле вернулась — это произошло на следующий день. Берта укрылась в своей комнате, потому что видела: мадам Рандель приехала одна, без дочери.

Возможно, то было проявление малодушия, но мадемуазель де Роземильи боялась встречаться с нею. А еще не хотела мешать супругам.

Был тихий спокойный вечер. Небо поблекло, лишь несколько розоватых облачков быстро неслось к западу. В саду раздавались тихие звуки — птицы устраивались на ночлег. Легкие занавески на окнах слегка колыхались.

Берта ощущала на лице теплое дыхание ветра и слышала все нарастающий шум на террасе. Она подошла к дверям, комкая в руках носовой платок и ругая себя за искушение узнать какие-то подробности.

Голоса доносились очень четко и громко: возможно, полковник и его супруга попросту забыли о компаньонке своей дочери.

— Почему там осталась именно Жаклин? — резко произнес Фернан Рандель.

— Это было жесткое условие, — угрюмо произнесла Франсуаза.

— В каком состоянии ты ее покинула? Она боялась, тревожилась?

— Нет. Она держалась уверенно и спокойно. Наша девочка очень мужественная.

— Мне кажется, дело не в мужестве, — ответил полковник, — хотя в этом тоже. Жаклин вернулась в свой мир, и инстинкт дает ей понять, что она в безопасности.

— Ах, вот что ты думаешь! — воскликнула Франсуаза, и по ее тону можно было понять, что она готова наброситься на мужа с кулаками.

— Но это правда.

— Она ничего не знает, вернее, не помнит!

— Она может вспомнить. Мне кажется, Жаклин не вернется. Или вернется совсем другой.

Фернан произнес эти слова задумчиво и, как показалось Берте, обреченно. Она представила лицо полковника: чужая незнакомая маска; и лишь в глубине глаз сияет жестокая истина.

— Значит, у нас нет времени на промедление. Надо действовать как можно скорее! — в голосе Франсуазы слышались ярость и… страх.

— Дело в том, что шейх Мухитдин слишком важная фигура. Пока он у нас в плену, мы можем диктовать бедуинам любые условия.

— Что ты хочешь этим сказать?!

— То, что командование не готово обменять шейха на Жаклин.

— Что значит, не готово?!

— В данный момент мне отказано в просьбе.

— Но Жаклин в опасности!

— Судя по твоим словам, опасности нет.

— Потому что бедуины надеялись получить назад своего шейха! А когда они узнают, что этого не будет, сделают с Жаклин все что угодно! Боже, как ты можешь быть таким бесчувственным!

— Я так не думаю. И я не бесчувственный, Франсуаза. Просто я не могу ничего сделать.

— Что значит, не можешь?! Возьми людей, поезжай туда и сравняй этот оазис с землей!

— Я не имею права поступить так без приказа, использовать служебное положение в личных целях. За это меня ждет суровое наказание.

— Ты его боишься?

— Дело не в этом.

— Ты провел на службе больше половины жизни, ты отдал ей свои лучшие годы! И теперь командование отказывает тебе?! И это — когда речь идет о жизни твоей дочери!

— В задачи командования не входит задумываться о судьбе отдельного человека. Оно занято исторической миссией.

Берта услышала, как женщина зарыдала, и ее сердце сжалось. Франсуаза Рандель. Смелая и волевая, как мужчина. Человек, которого не останавливало ничто, родившаяся для того, чтобы взять у жизни все. Она тоже оказалась уязвимой.

— Все это высокопарные и пустые слова! Ты всегда был не мужчиной, а тряпкой! — злобно произнесла женщина, когда ее слезы иссякли. — Позволял командовать собой всеми, от солдата до генерала! А еще ты — обладатель самых больших рогов, какие только можно вообразить на мужской голове!

Наступила долгая пауза. Берта затаила дыхание.

— Я ухожу, — наконец произнес полковник.

— Куда? — в голосе Франсуазы слышалась насмешка.

— Не знаю. Сегодня мне не хочется оставаться под этой крышей.

— Ты еще пожалеешь обо всем этом, Фернан!

— Я жалею уже давно.

Послышались шаги, потом наступила тишина. Берта медленно отошла от дверей и опустилась на кровать. Она решила затаиться и не выходить из комнаты. Почему-то ей казалось, что Франсуаза сразу поймет, что она слышала их разговор с полковником.

Берта задумалась над загадочными словами о том, что Жаклин вернулась в свой мир и что она не помнит своего прошлого. А потом сказала себе, что, если она хочет остаться в этом доме, ей тоже надо все позабыть, задушить в зародыше и сомнения, и любопытство. Такие, как она, должны быть осмотрительны и осторожны вдвойне, потому что жизнь дала им гораздо меньше возможностей, чем другим людям.

Горизонт чуть заметно дрожал. По голубому небу тихо плыли кудрявые облака. Взгляд в высоту завораживал настолько, что хотелось смотреть и смотреть, пока не закружится голова.

Жаклин уже знала, что в пустыне есть не только песок и ослепительный солнечный свет, что она полна жизни. Постигая этот по-своему совершенный и вечный, казалось, никем не созданный и существующий сам по себе мир, она находила его прекрасным.

Конечно, она думала о родителях, о подругах, но все это казалось каким-то далеким. Пустыня словно усыпила ее чувства и притупила память. Идрис уверял, что бедуины благополучно доставили Франсуазу в город, однако шли дни, но за Жаклин почему-то никто не приезжал.

К ней приставили служанок, готовых исполнить любое приказание, и все же большую часть времени девушка проводила в обществе молодого шейха. Их неумолимо тянуло друг к другу, и они не имели сил сопротивляться взаимному влечению. Им было слишком хорошо вместе, чтобы они стали задумываться о том, к чему это может привести.

Здешний мир казался Жаклин удивительно знакомым, почти родным. Вскоре ей стало чудиться, будто она живет в оазисе сотню лет. Она с изумительной легкостью учила арабский: стоило Идрису один раз перевести ей какое-то слово, как она его больше не забывала. У нее не было ни малейшего акцента: создавалось впечатление, что прежде она говорила на языке бедуинов, но почему-то его забыла.

Спустя несколько дней Жаклин решилась попросить служанок принести ей одежду, в какой ходили обитательницы оазиса. Европейское платье и обувь невыносимо стесняли ее, кроме того, она страдала от жары.

Рубашка была чистой и новой; облачившись в нее, Жаклин испытала настоящее блаженство. Это одеяние казалось ей второй кожей; между тем в городе она скорее умерла бы, чем вышла на улицу в некоем подобии ночной сорочки. Здесь же все казалось другим. И она тоже была иной, будто бы незнакомой себе самой.

Именно тогда Идрис впервые увидел ее ожерелье, вспыхнувшее на солнце, словно царские камни. Увидел и едва не потерял дар речи, потому что узнал бы это украшение из миллионов других.

— Откуда у тебя это?

Жаклин провела по ожерелью рукой.

— Мне подарили.

— Кто?!

— Один человек.

— Женщина?

— Нет, не женщина, но… Он сказал, что нашел его на улице.

Идрис смотрел на нее во все глаза. Таких совпадений не существует, и он в них не верил. Вместе с тем он видел, что Жаклин не притворяется.

— Несколько лет назад я купил это украшение для той самой Анджум. Оно было на ней, когда она ушла из оазиса.

— Возможно, она его потеряла?

— Да. Но оно не могло попасть к тебе!

— Почему?

— Хотя нет. Я не прав, — твердо произнес Идрис, не отвечая на вопрос. — Аллах велик, и он всегда сводит концы с концами.

— Что ты имеешь в виду?

Юноша не ответил. Он сознательно медлил с роковым признанием, потому как боялся, что тогда уйдут, исчезнут легкость и безмятежность их отношений. Он также знал, что рано или поздно Жаклин покинет оазис, но закрывал на это глаза. Он понимал, что они никогда не смогут быть вместе, и старался не думать об этом. Он просто жил и наслаждался каждым мгновением этой жизни так, как не наслаждался еще никогда. У него не было ощущения, что он может сделать какой-то выбор, ибо, когда приходит любовь, Бог все решает за тебя.

Да, он влюбился в девушку с лицом Анджум, но с иной душой. В Коране сказано: «Аллах не даровал человеку двух сердец в одном теле»[24]. И все же иногда Идрису чудилось, будто их все-таки два. Одно из них любило Анджум, тогда как другое он был готов подарить ее сестре. Но то была иная любовь.

Идрис не сомневался в том, что эти девушки — сестры. Больше того — близнецы. Оставалось прояснить некоторые детали.

Наконец пришел день, когда молодой шейх направился к шатру Гамаля и Халимы.

На западной стороне горизонта виднелись фиолетовые отблески. Почти перед каждым жильем горел очаг, и готовилась еда. Любая семья прекрасно слышала, что говорят у соседних шатров, потому что в эту пору звуки разносились далеко вокруг и замирали в пустыне.

Держа на коленях большой надутый кожаный бурдюк, Халима раскачивала его, как маятник, сбивая масло.

Увидев Идриса, женщина проворно вскочила. Будь это и сам шейх, ему не зазорно предложить угощение.

Идрис оказал им честь, присев на корточки и отведав то, что ему подали. Он не желал ходить вокруг да около, потому сказал:

— Возможно, вы слышали, что в оазисе живет пленная француженка. Однако я полагаю, что она вовсе не белая. Эта девушка — копия вашей Анджум. То же лицо, голос, движения — словом, все.

На лицах родителей Анджум появилось выражение священного ужаса.

— Откуда она взялась? — пробормотал Гамаль.

— Эту девушку и ее мать привели в оазис наши люди. Потом женщину отправили обратно. А Жаклин осталась здесь.

— Жаклин?

— Да, ее так зовут. Возможно, прежде у нее было другое имя?

Неожиданно Халима вцепилась себе в волосы и зарыдала.

— Байсан! Это наша дочь Байсан! Аллах привел ее к нам!

Гамаль кивнул, подтверждая слова жены. Потрясенные до глубины души, они раскрыли Идрису все, что он хотел знать.

— Мы всегда боялись за дочерей, — сказал мужчина. — Недаром говорят: «Мать близнецов завтра будет бездетной». В нашем оазисе это считалось дурной приметой, потому мы пошли на такое не только из-за денег. Да и те у нас отняла судьба.

— Мы можем ее увидеть? — сдавленно произнесла Халима.

— Да. Но пока она ничего не знает. Я постараюсь ее подготовить, — ответил молодой человек, при этом совершенно не представляя, как это лучше сделать.

На следующий день они впервые выехали из оазиса. Идрис — на Джамиле, Жаклин — на Айми.

Унылый голый пейзаж мог показаться радостным только бедуинам. А еще тем, кто безудержно, страстно влюблен и смотрит на все через призму своего чувства.

В пустыне Жаклин впервые познала, что тишина не есть отсутствие шума, что в ней есть место и свисту ветра, и хлопанью птичьих крыльев. Удивительная прозрачность воздуха делала восприятие этого огромного мира поразительно четким, а быстрая скачка вызывала невыразимую радость. Девушке чудилось, будто она всем своим существом прониклась счастьем жизни в пустыне, когда у тебя всего в достатке, хотя, по сути, ты ничего не имеешь.

Они остановились, когда оазис остался далеко позади. Сияние неба над головой смягчалось легкими белыми облаками, а блестящий, словно золото, песок под ногами был покрыт короткой редкой травой не выше лошадиного копыта.

Жаклин чудилось, будто воздушный океан омывает ее тело невидимыми потоками, обволакивает и манит вдаль.

Идрис смотрел на нее с каким-то новым выражением, словно боясь, что она растает, как мираж. Он знал, что только от него зависит, когда наступит тот миг, что непоправимо переломит жизнь этой девушки, направит ее в новое русло.

Каково понять, что тебя обманули, заставили жить не своей жизнью? Узнать, что твои родители — совсем другие люди?

— Говорит ли тебе что-нибудь имя Байсан?

Жаклин сверкнула улыбкой. Ее большие черные глаза задорно блестели. Ожерелье Анджум красиво переливалось на смуглой коже. Легкая и стройная, она изящно сидела на своей чалой кобыле.

— Еще одна твоя сестра?

Идрис покачал головой. Ему было больно оттого, что Аллах возложил на него миссию разрушения иллюзий этой прекрасной девушки. Но с другой стороны — он разрывал фальшивую оболочку и выпускал на волю истину.

Молодой человек спешился, и Жаклин последовала его примеру. Идрис заметил в ее взгляде тревогу, предчувствие чего-то дурного и решил, что больше не стоит ждать.

Пока он говорил, девушка стояла как вкопанная, словно будучи не в силах сдвинуться с места, и, не отрываясь, смотрела ему в глаза.

Ее веселье будто унес ветер. Она сникла, стала молчаливой и отчужденной, будто ушла в свой недоступный никому другому внутренний мир. Идрис мог только догадываться, какая борьба идет в ее душе.

Прошло несколько минут, и Жаклин с надрывом произнесла:

— Это неправда! Мой отец — полковник Фернан Рандель! Мою мать зовут Франсуаза! Я француженка, а не арабка!

— Полковник?

— Да, он служит в штабе армии.

Идрис отшатнулся. Все оказалось во сто крат хуже, чем он думал. Благодаря роковому стечению обстоятельств он сбился с предначертанного ему пути. Однако никому не дано стать выше своей судьбы.

— Враг моего народа.

— Хоть бы и так! — в сердцах воскликнула Жаклин и добавила: — Я хочу вернуться домой.

— Ты не желаешь увидеть своих настоящих родителей?

— Которые, как ты говоришь, меня продали? Нет.

— Почему ты мне не веришь? — спросил Идрис, и она ответила:

— Я поверю только тогда, когда увижу Анджум.

— Но ее здесь нет.

— Если я действительно ношу ее ожерелье, тогда я смогу узнать, где она. Я спрошу об этом у человека, который мне его дал.

— Кто этот человек?

— Лейтенант Симон Корто, подчиненный моего отца.

У Идриса замерло сердце.

— Твой жених?

— У меня нет жениха. А у тебя есть невеста?

Ее глаза по-прежнему были прикованы к лицу юноши, и он почувствовал, что не сумеет солгать.

— Да, есть. Ее выбрал для меня отец.

— Она здесь, в этом оазисе? — Голос Жаклин звучал отчужденно и резко.

— Да. Ее зовут Кульзум.

— И ты женишься на ней?

— Не знаю.

Идрис с трудом проглотил ком в горле. Рано или поздно каждый подходит к той черте, когда больше не может притворяться ни перед другими, ни перед самим собой. Он видел, что эта девушка не тень, не отражение своей сестры-близнеца, что она совершенно другая. Он тосковал по Анджум, но не так, как тоскуют по возлюбленной. Она была дорога ему, но он не чувствовал к ней того безумного влечения, какое испытывал к Жаклин. В нем проснулся мужчина, и этот мужчина желал быть не братом и другом, а возлюбленным, женихом, мужем.

Жаклин перевела взгляд на горизонт. Этому миру были свойственны два основных качества: первозданность и неподдельность. Она чувствовала, что живущие в нем люди в большинстве своем тоже такие. И понимала, что Идрис не произнес ни одного лживого слова.

— Как же мне жить, если одни люди продали меня, а другие заставили поверить в то, чего никогда не было? Что они сделали со мной? Почему я ничего не помню?!

— Возможно, то было стечение обстоятельств? Потрясение, болезнь?

— Да, они говорили о болезни. Вернее, говорила… мать. Как раз она может выдумать все что угодно. — Девушка сделала паузу, потом заговорила снова: — Ведь я люблю их! Я не могу так просто променять свою жизнь на другую! Отказаться от всего, что было в моей судьбе!

Стоило ей произнести эту фразу, как Идрис понял, чего он желает больше всего на свете. Чтобы она осталась здесь и с ним.

Сердце плачет, терзают несчастья его,

Словно режут ножами на части его.

Нестерпимая боль в груди.

Сердце плачет, совсем заблудилось оно

Из-за девушки, стройной, как пальмовый ствол,

С волосами, распущенными по спине.

Но я знаю, что скоро настанет мой час:

Я настигну ее — и тогда

Мы узнаем друг друга в лицо!

Теперь молодой шейх по-новому понимал слова старинной песни. Он узнал Жаклин в лицо, но не потому, что она была копией Анджум, а потому, что Аллах подарил ему любовь к ней. И юноша молил Всевышнего, чтобы тот позволил девушке узнать в лицо и его, Идриса.

В пустыне нет времени мечтать, это слишком большая роскошь, но он мечтал и никогда и никому бы не признался в своих грезах о том, как сливаются тела и души, о касании, запахе, вкусе. О том, как можно замереть на долгий вдох и не чаять выдохнуть от смятения и страсти, о рассыпавшихся по ковру волосах, о пальцах, скользящих по коже, о жаре плоти, сулящем блаженство. Он никогда не представлял ничего подобного, когда думал об Анджум.

По лицу девушки потекли слезы. Идрис обнял ее, и они обожгли его кожу. А потом был долгий и сладкий поцелуй, который юноша воспринял как знак согласия и желания Жаклин разделить с ним судьбу.

Что-то будто прорвалось внутри, и слова хлынули потоком:

— Не уезжай! Не покидай меня! Это твой мир, я дарю его тебе, так же как отдаю свое сердце. Я никогда не думал, что скажу такое женщине, но пути Аллаха неисповедимы, и он наполняет наши души, чем хочет. Я люблю тебя! Ты станешь принцессой оазиса, мы будем счастливы!

— Это невозможно! — прошептала Жаклин.

— Это было невозможно, пока мы не знали правды, но Аллах открыл ее нам. Иногда, чтобы получить что-то новое, приходится до основания разрушать старое. Слишком многое в нашей жизни зависит от того, чего нельзя предвидеть. Ты считала себя француженкой, но ты арабка. Ты исповедуешь христианство, но на самом деле твоя родная религия — ислам.

— Я не могу отказаться от веры, в которой меня воспитывали с детства!

— И не надо, — уверенно и спокойно произнес Идрис. — У меня был друг, который считал, что на самом деле все религии едины. Он говорил, что когда-нибудь я это пойму, и я понял: мне помогла любовь. Нас ничто не разделяет! Если ты согласна, я с радостью возьму тебя в жены!

— А как же Кульзум?

— Не я выбирал ее, не мое сердце. Я правитель, и я имею право решать свою судьбу. Но она также зависит от твоего решения.

— Ты предлагаешь мне стать одной из твоих жен?

— Нет. Первой и единственной. Я клянусь в этом перед лицом Аллаха, и никто из нас не настолько безумен, чтобы нарушить такую клятву.

Жаклин закрыла лицо руками. Хотя воздух был полон зноя, она дрожала всем телом. Страшная правда о собственной жизни, покров, сорванный с многолетней тайны, неожиданное признание Идриса и первый поцелуй — все это смешало ее мысли и чувства и лишило сил.

Впрочем, было ли случившееся столь неожиданным? Ведь Жаклин бессознательно угадала и возрастающее смятение Идриса, когда он находился возле нее, заметила страсть в его взгляде, уловила особые интонации его голоса, когда он разговаривал с ней.

— Дай мне время подумать! — прошептала девушка.

— Хорошо, — глядя на нее с неизбывной любовью, ответил юноша.

Когда они сели на коней, он спросил:

— Как выглядит тот человек, что подарил тебе ожерелье?

— У него очень светлые волосы и голубые глаза.

— Это он, — убежденно произнес Идрис. — Он был у нас в плену. Анджум освободила его и ушла вместе с ним.

— Почему?

— Я до сих пор не могу понять причин ее поступка. Прежде она не видела этого человека.

— Любовь?

— Наши женщины так не поступают. Между ними и чужими мужчинами лежит расстояние большее, чем пустыня, сооружена стена выше Небес и проведена черта глубже, чем находится ад.

— Пусть так, — медленно промолвила Жаклин, — однако лейтенант Корто наверняка знает, где моя сестра. Ведь как-то он получил ее ожерелье? Наверное, он был поражен нашим сходством! Он не знал, как это объяснить, потому и принес мне ожерелье Анджум. Он рассчитывал увидеть мою реакцию.

— Ты, правда, ничего не помнишь? — с тревогой произнес Идрис.

— Ничего. Думаю, эту тайну могут раскрыть только мои, — она слегка запнулась, — белые родители.

Идрис не мог заснуть до утра, он лежал и думал. Он чувствовал, что его подданные недовольны, что они не понимают его отношений с чужой женщиной. Однако ему было все равно.

Молодой человек не знал, отчего он полон уверенности в том, что Жаклин любит его столь же безоглядно и сильно, как и он ее. Возможно, потому, что при общении с ней отметались самые немыслимые сложности, словно уносимые ветром слои песка, рушились преграды, какие, казалось, были возведены от века.

Когда Идрис представлял ее, идущую по залитому белым светом пространству, у него кружилась голова. В ее походке было что-то утонченное и изящное, а наряд бедуинки не скрывал ни очертаний грудей, ни плавных изгибов бедер.

Его любовь была простой и чистой, несмотря на то, что к ней примешивалось вожделение, ибо радости плоти были даром Аллаха.

Мир пребывал во власти луны, и шатры отливали серебром, а деревья казались темными колоннами, подпиравшими необъятное многозвездное небо, которое, казалось, давило на землю. Но бедуины не замечали этого. Они привыкли не опасаться великого и не страшиться огромного.

Жаклин тоже не спала и тоже думала. Она с трудом пришла в себя после долгих часов, проведенных на солнцепеке, и того, что ей довелось узнать.

Девушке было трудно вообразить, что когда-то она играла с девочкой, похожей на нее, как две песчинки в пустыне, ездила на верблюде, спала на кошме.

Она не представляла, что значит остаться в оазисе, стать бедуинкой, вернуться к своим корням, увидеть людей, которые ее породили.

Она не верила, что сможет жить без Фернана и Франсуазы, Ивонны и других подруг, Берты де Роземильи. Возможно, она существовала во лжи, но эти люди были настоящими, и они оставили в ее сердце след, который было невозможно стереть.

Жаклин знала, что ее влечет к Идрису, влечет бессознательно, сердцем и телом, и понимала, насколько судьба была милосердна к ней в том, что роковую правду рассказал ей именно он. Любовь позволила выстоять, выдержать и отчасти принять случившееся.

Жаклин было в диковинку сознавать, что на свете есть человек с таким же лицом, голосом, взглядом. Она задавала себе вопрос: не было ли отношение Идриса к ней отзвуком тех чувств, какие он питал к Анджум? Однако юноша поклялся в том, что она, Жаклин или Байсан, — единственная женщина, которую он был способен по-настоящему полюбить.