Принцессы оазиса

Глава девятнадцатая

Проснувшись, Жаклин подняла веки, и солнце ударило ей в глаза. Из всего времени суток больше всего она любила именно утро. То был мир лазурного неба, золотистых вершин, изумрудной зелени, ярких цветов и белого песка. В эти часы она ощущала себя на редкость бодрой, свободной, пребывавшей в некотором опьянении от сознания того, что у нее еще все впереди.

Но сегодня настроение было иным. Вечером Жаклин слышала, как ругались родители. Сейчас из спальни матери не доносилось ни звука, а отец уже ушел.

Девушка сидела перед зеркалом за своим туалетным столиком. Стоявшая позади Берта де Роземильи расчесывала ее тяжелые, густые, черные, как ночь, волосы.

— Я еще ни у кого не видела таких прекрасных волос! — сказала она Жаклин.

— Если мама хочет, чтобы я никогда не выходила замуж, я так и сделаю, — твердо произнесла девушка, не обратив внимания на слова компаньонки.

Движения рук Берты замедлились. У Жаклин и мадемуазель де Роземильи установились доверительные, дружеские отношения. Берта видела, что в каком-то смысле эта девушка так же одинока, как и она. Старавшаяся держаться тише воды ниже травы и лишний раз не попадаться на глаза мадам Рандель, мадемуазель де Роземильи понимала, что Жаклин тоже страдает от непредсказуемого характера своей матери.

— Почему вы считаете, будто она не хочет, чтобы вы выходили замуж?

— Вчера она разозлилась и огорчилась из-за того, что здесь был тот молодой человек.

— Разве он приходил не к господину полковнику?

— Да, но мама считает, что это только предлог и что лейтенант появляется здесь ради меня.

— А вы как думаете?

— Я интересна ему, но не как девушка, в которую он мог бы влюбиться.

— А он вам?

— Я тоже не думаю, что смогла бы его полюбить.

— А вы представляете, что такое любовь? — спросила Берта.

— Мне кажется, это чувство похоже на магнит. Оно притягивает человека, охватывает его целиком, и он перестает быть самим собой. А вы?

— Не знаю. Я никогда не любила. И это к лучшему.

— Почему?

— Вы знаете.

— Вы зря так думаете, — убежденно заявила Жаклин. — Вы вполне можете выйти замуж. В этом городе полно холостых мужчин.

— Но я не желаю выходить за первого, кто обратит на меня внимание. И… я не думаю, что тот, кого я способна полюбить, полюбит меня.

— Да, — согласилась Жаклин, — взаимность — это большое везение.

— Мне кажется, ни одна мать не пожелает, чтобы ее дочь осталась одинокой, — помолчав, промолвила Берта. — Полагаю, если бы мне удалось вступить в брак, мои покойные родители были бы счастливы.

— Мама боится меня потерять.

— Не думаю, что она потеряет вас, если вы устроите свою личную жизнь.

— Знаю, но… Полагаю, это из-за того, что в детстве меня похитили арабы. Для моих родителей это стало большим потрясением. С тех пор мама очень переменилась.

Берте почудилось, что в этом есть нечто странное, однако могущее пролить свет на многие вещи.

— Вам было страшно? — спросила она.

— Я была маленькой и ничего не помню, — ответила Жаклин, потом взяла шкатулку, открыла ее и показала компаньонке украшение, подаренное лейтенантом Корто. — Вам нравится?

— Да. Простая вещь, но сделана со вкусом. Таких много на здешних рынках.

— Мне его дал лейтенант. Сказал, что нашел, но мне кажется, это неправда.

— Разве вам не говорили, что неприлично принимать от мужчин подарки? — с легкой улыбкой и без малейшего осуждения спросила Берта.

— Я это знаю, но… почему-то для него было важно отдать украшение именно мне, — задумчиво произнесла Жаклин.

Они с Бертой внимательно разглядывали ожерелье. Обе заметили, как на столик высыпалось несколько песчинок.

— Да, его кто-то носил, — сказала Жаклин. — Похоже, оно из пустыни. Не знаю, осмелюсь ли я показать его даже папе.

— Мне кажется, ваш отец — замечательный человек, — заметила Берта, — и он всегда вас поймет.

— Да, и я его очень люблю!

Фернан Рандель ехал на службу. Солнце повисло над вершинами гор, отчего те пылали, словно факелы, но их подножия были еще темны. На морском берегу поблескивала галька, а вода походила на расплавленный металл.

Полковник думал о женщинах, о том, что большинство из них испытывают потребность заботиться о ком-то, что это — неотъемлемая черта их натуры, ибо, как это ни странно, лишь отдавая частицу за частицей, сердце не черствеет, остается неисчерпаемым и цельным.

Однако ему не довелось испытать материнской доброты и ласки, и женщина, с которой он связал свою судьбу, тоже оказалась не такой, какую он желал видеть рядом с собой.

Вчерашним вечером Франсуаза закатила скандал. Из-за того, что он отослал ее, чтобы лейтенант мог поговорить с ним наедине. А еще потому, что она полагала, будто этот молодой человек увивается вокруг Жаклин. Высказав мужу все свои упреки и вволю накричавшись, женщина вдруг потребовала, чтобы он провел с ней ночь.

Фернан в сердцах отказался, и тут же увидел, что Франсуаза готова расцарапать ему лицо.

— Ты что, постарел? Потерял мужскую силу?! — презрительно прошипела она.

Фернан знал, что это не так, но он не мог и не хотел объяснять, что когда на душе настолько скверно, мысль о физической близости не то чтобы не спасает, а вызывает отвращение. Между тем Франсуаза заявила:

— Больше ты никогда не окажешься в моей постели!

Фернан ушел из дома, не сказав ни жене, ни дочери о том, что едет в пустыню. Ввиду того, что верховное командование было крайне раздосадовано тем, что бедуинов никак не удается призвать к порядку, полковник Рандель намеревался лично возглавить очередную операцию, ибо знал, что умелое руководство боем решает многое.

Он не боялся, что его убьют, потому как в последнее время стал понимать, что означает усталость от жизни, усталость, которая пригибает к земле. Была ли в том виновата невозможностью излить кому-нибудь душу, нереализованные планы и не исполнившиеся мечты? Его единственной отрадой оставалась Жаклин, однако Фернан полагал, что рано или поздно его дочь уйдет своей дорогой.

Симон Корто возвращался с первого урока, который состоялся вскоре после утренней молитвы. Он шел на службу, но думал о другом: перед его глазами стояла мудреная вязь арабского письма, а в ушах звучали все те непостижимо мудрые слова, которые произносил Наби.

— Мы появляемся на свет в первородной чистоте, и только потом наше окружение делает из нас христиан, мусульман или иудеев. Рассудок бессилен дать оценку достоверности Корана, мы можем только верить. Наш взгляд на мир иллюзорен: нам кажется, что звезды на небе меньше капли воды, хотя на самом деле они огромнее океана. Чтобы познать истину, надо снять с души и разума пелену сомнений.

Симона поразил юный учитель и удивила Анджум. (Француз очень хотел, чтобы она присутствовала на уроке, и настоял на этом). Удивила тем, что взяла в руки калам и вывела на бумаге какое-то слово. Наби тоже был изумлен, потому что еще не встречал женщины, умеющей писать, да еще бедуинки, хотя Коран и не запрещает обучать женщин грамоте! Он о чем-то спросил у нее на своем языке, и она ответила.

Лейтенант следил за ними, испытывая неприятное ревностное чувство, потому что они были одного народа, одной крови и понимали друг друга. Он видел, что, разговорившись, оба разволновались и, кажется, позабыли о нем.

На самом деле Наби поинтересовался, кто научил Анджум грамоте, и она сказала, что может написать только несколько слов. Поколебавшись, девушка назвала свой оазис, и юноша радостно воскликнул:

— Я учился с человеком из этого оазиса! Его отец — тамошний шейх!

Анджум постаралась взять себя в руки и не выдать волнения.

— Шейх погиб. И теперь правитель — Идрис.

— Вот оно что! Я уверен, что из него выйдет мудрый и справедливый шейх.

Анджум кивнула. Наби не стал спрашивать, как и почему она оказалась в городе, и она была благодарна ему за это. Он только сказал:

— Если ты увидишься с ним, передай, что не было дня, когда я не вспоминал бы о нем.

Девушка обещала, хотя и была уверена в том, что этого никогда не случится.

Кабир злился. Идрис позволил ему остаться в оазисе, но в остальном его словно не замечали, и он чувствовал себя никем и ничем. Его не приглашали на совет племени, где произносились пламенные речи о поруганной чести, утраченной свободе и будущем счастье арабов, за которое предстоит бороться.

Он не получил никакой должности при своем двоюродном брате и был вынужден бесцельно шляться по оазису. Заниматься работой, какой занимались простые бедуины, ему претила гордость. Отец пытался утешить сына, говоря, что все наладится после того, как Кульзум выйдет замуж за Идриса, но новый шейх не торопился со свадьбой.

Идрис был одним из немногих, кто мог позволить себе четыре жены, но он не спешил взять даже одну! Кабир искренне презирал его: молодой, здоровый парень, а ведет себя, как евнух! Сперва молодой человек подозревал, что у двоюродного брата что-то было с Анджум, но потом отказался от этой мысли. Такому дураку, как Идрис, никогда не надоест играть в благородство.

Потому Кабир был даже рад, когда в последней стычке с европейцами бедуины потерпели поражение. Арабы сражались с необычайным мужеством, но все же были вынуждены отступить. Обладавшие численным преимуществом, хорошо вооруженные французы использовали новейшие методы открытого боя. Их возглавлял человек гораздо более опытный в войне, чем тот же Идрис, и Кабир искренне надеялся, что это собьет с гордеца спесь.

Французские войска плохо и нерегулярно снабжались из метрополии. Их продовольственное обеспечение почти полностью зависело от местного населения, а в последнее время бедуины — хозяева пустыни — всячески препятствовали торговым отношениям. Это было их единственное преимущество и главный козырь.

Теперь основной караванный путь вновь контролировали европейцы. Но даже это не было самым страшным. Шейх Мухитдин попал в плен, и бедуины из Эль-Хасси умоляли Идриса помочь освободить их правителя.

Узнав об этом, Кабир злорадствовал вдвойне. Ненавистный двоюродный брат был здорово посрамлен! Мало того, что пригретая Идрисом Анджум сбежала из оазиса, так еще и освободила пленного француза, на которого, возможно, удалось бы обменять шейха Мухитдина!

Отношения с Хасибой не ладились. Кабир с досадой вспоминал их последнюю встречу, когда в ответ на попытку овладеть ею, девушка гневно бросила ему в лицо:

— Больше ты ничего не получишь за так! Я знала, что ты меня обманешь! На самом деле ты и не думал на мне жениться!

— Мой отец против нашего брака, — угрюмо произнес Кабир. — Неужели ты хочешь, чтобы я восстановил против себя еще и его!

— Тогда отведи меня в город! — упрямо заявила Хасиба.

— Зачем? Почему? — испугался он.

— Потому что я не желаю доить коз и заниматься другой грязной работой!

— А что ты станешь делать в городе?

— Найду что, — презрительно произнесла девушка.

Кабир знал, что она права. Его отец поселил Хасибу у их дальних и не богатых родственников, и те относились к ней, как к обузе. Между тем она была хороша собой, а потому мужчины — и арабы, и белые — станут оказывать ей внимание и платить за «это» немалые деньги!

Кабир не отдавал себе отчета, любит ли ее, но он знал, как приятно с ней спать.

— Подожди, — примирительно произнес он. — Я добьюсь своего. Когда мне удастся занять видное положение при шейхе, я смогу сам решать, что мне делать и на ком жениться.

— Твои обещания ничего не стоят! — выкрикнула Хасиба, и тогда он разозлился.

— А ты? Ты готова лечь под любого, лишь бы он тебе заплатил!

За такие слова девушка была готова выцарапать ему глаза. Он отшатнулся, а она ушла, гордо подняв голову и презрительно плюнув на его след.

Вспомнив об этом, Кабир присел на корточки и зачерпнул горсть песка. Эти песчинки миллионами и миллиардами — пласт за пластом — составляли пустыню. Такими было и большинство населяющих землю людей. Одинаковыми, ничего не значащими, несомыми судьбою, как ветром. Но ни один человек не желает себе подобной доли, потому что каждый считает свою жизнь бесценной!

Песок просыпался сквозь пальцы. Так же уходит и время, унося за собой возможности и надежды! Кабир поднялся на ноги и стиснул зубы, на которых скрипели песчинки.

Вернувшись в оазис, он взял коня и созвал молодых людей из своей немногочисленной свиты. Они не были его друзьями, но он кое-что им пообещал, если ему удастся возвыситься.

Охотнее всего бы Кабир поехал в пустыню один, но с некоторых пор никто из бедуинов не решался выезжать поодиночке и без оружия.

В этом мире все было желтым или синим, недвусмысленным, а потому — отчасти жестоким. То были цвета песка под ногами и неба над головой. Донельзя материальный мир, в коем, тем не менее, вещное не имеет никакой ценности и все живое быстро обращается в прах. Мир, где легко потерять счет времени, где можно без труда постичь силу ветра и величину облаков, не говоря о власти солнца.

Здесь жизнь значила так же мало, как мысли, как чувства, как вообще все на свете, но вместе с тем пески манили. Они не оставались неподвижными, они все время перемещались. Они были бесплодными и сухими и вместе с тем жили своей собственной жизнью.

Вокруг царила всепоглощающая, глубокая, плотная тишина, которую Франсуаза нарушила без малейшего трепета:

— Вот где проще всего постичь, что такое Вечность.

— Вечность — это жизнь? — задумчиво произнесла Жаклин.

Ветер трепал ее белую вуаль, прикрепленную к шляпе с широкими полями, и играл выбившимися из прически прядями волос.

— Скорее, смерть.

Они застыли на краю пустыни: две женские фигурки верхом на лошадях.

— И все же пустыня по-своему прекрасна, — сказала Жаклин после долгой паузы. — В этом мире человек ощущает себя по-другому.

— И как же? — настороженно произнесла Франсуаза.

— Здесь обнажается душа, и обостряются чувства.

— А мне кажется, что они замирают и затухают.

— Не знаю.

Отправляясь сюда, девушка надела ожерелье, данное лейтенантом Корто. Она сделала это, повинуясь некоему, не вполне понятному ей порыву. То было сродни наитию, и сейчас она тронула украшение рукой.

Ожерелье было скрыто под высоким воротом платья, и Франсуаза его не видела. Жаклин было приятно осознавать, что у нее есть маленькая тайна. Девушке нравилось думать, будто это амулет, предназначенный для того, чтобы защищать ее и придавать ей сил.

— Мне известно, что ты слышала, как мы ссорились с твоим отцом, — сказала женщина.

Да, Жаклин слышала. Они поругались накануне того дня, когда отец уехал в пустыню, никого не предупредив, и поссорились еще раз, когда он вернулся.

Полковник отсутствовал несколько дней. Он сообщил семье о том, что отправляется на задание в самый последний момент, причем не лично, а прислав в дом солдата.

Франсуаза рвала и метала, и Жаклин показалось: это происходило не потому, что она опасалась за жизнь Фернана, а оттого, что в каком-то смысле он пренебрег ею. И когда он вернулся — усталый, в пыльной одежде, но живой и невредимый, — закатила скандал, хотя Жаклин видела, что все эти дни отец провел на пределе сил.

— Ты не представляешь, что значит выйти замуж за военного! — с горечью произнесла Франсуаза, словно прочитав мысли дочери. — Всю жизнь терзаться страхом, что в любой момент его могут убить! Переживать, вернется он или нет. — И заключила: — Вот почему я не хочу, чтобы ты связала жизнь с человеком, имеющим отношение к военной службе.

— А с кем-то другим? — осторожно поинтересовалась Жаклин и получила небрежный ответ:

— Если такой найдется — пожалуйста. Хотя едва ли ты удовлетворишься браком с каким-нибудь скучным чиновником.

— Я вовсе не нахожу здешнюю жизнь скучной, — заметила девушка.

— Я говорю не о жизни вообще, а о замужестве — в частности. Пока ты развлекаешься с подругами — это одно, а когда твоей основной компанией станет супруг — совсем другое. Если мужчина не интересен, не умен, не храбр, жизнь женщины быстро превращается в ад, которым правят серость и скука, — ответила Франсуаза.

— Давай немного проедем вперед! — попросила Жаклин.

— Зачем?

— Я желаю почувствовать воздух песков, ощутить их простор.

— Хорошо! — бросила Франсуаза и послала коня вскачь.

Они ехали по пустыне, чувствуя резкие порывы ветра, несущие с собой жаркое дыхание ее таинственных глубин. В воздух поднимался песок и обволакивал их подобно желтому туману.

Всадницы не знали, что из-за бархана, к которому они приближались, за ними наблюдало несколько пар внимательных глаз.

Издалека заметивший посторонних Кабир не верил тому, что увидел! Добыча сама шла к нему в руки! Две белые женщины, чьи-то жены или дочери, за которых можно получить выкуп или обменять их на шейха из Эль-Хасси!

Молодой бедуин ощущал во всем теле волнующую дрожь, напряжение готовой вылететь из лука стрелы. Пусть теперь соплеменники попробуют сказать, что он никчемный человек, не достойный хорошего места при выскочке Идрисе, который упустил белого пленника и позволил европейцам хозяйничать в пустыне!

Ни Франсуаза, ни тем более Жаклин не чуяли опасности. Хотя земля под ногами была волнистой, как штормовое море, им не приходило в голову, что за ближайшим барханом может укрыться не меньше полудюжины людей, а свист ветра в ушах заглушит любые звуки.

Когда из-за застывшего песчаного гребня выскочила толпа бедуинов, Жаклин пронзительно вскрикнула от неожиданности и рванула поводья. Айми взвилась на дыбы, в результате чего девушка потеряла равновесие и упала на землю.

— Руку! — закричала Франсуаза, намереваясь втащить дочь в свое седло, зная, что на Дайоне они ускачут даже от верховых арабов.

Но их уже окружили. Бедуины были вооружены и явно намеревались пленить женщин. Кабир схватил Жаклин; объятая ужасом, она забилась в его руках. Другой араб ухватил за повод Айми, дабы испуганная кобыла не ускакала, а третий бедуин попытался взять под уздцы Дайона. И тут же, получив удар хлыстом, отскочил, закрывая лицо руками.

Крепко обхватив Жаклин за шею и прижав ее к себе, Кабир наставил ружье на Франсуазу.

— Что вы стоите! Стаскивайте ее на землю! Испугались женщины?! — крикнул он своим приближенным.

Те медлили, потому что еще не видели таких женщин. Она выглядела не испуганной, а разъяренной; казалась, она готова придушить их всех голыми руками.

— Отпусти мою дочь! — будто безумная, вскричала Франсуаза.

С трудом сохранявший самообладание Кабир выстрелил. Пуля просвистела в паре дюймов от морды жеребца, и Франсуаза поняла, что бедуин не шутит. Она спустилась на землю. Ее рот кривился, а глаза сверкали. Но Жаклин была в руках дикаря, и женщина не могла ничего поделать.

Шипящей и притоптывающей от злобы Франсуазе связали руки, и Кабир наконец отпустил девушку. Жаклин, задыхаясь, села на песок.

— Ты в порядке? — бросила ей мать.

— Да.

В голове девушки промелькнула мысль о том, что Франсуаза презирает людей, не могущих управлять судьбой, тех, кто не способен удержать вожжи в руках. Она-то всегда держала их крепче некуда. Недаром ее всегда слушались животные, которые куда лучше людей ощущают внутреннюю силу. Никто и никогда не мог взять над ней верх. Она ни за что бы не вылетела из седла!

Женщинам велели забраться на лошадей. Поскольку руки Франсуазы были связаны, два бедуина подсадили ее на Дайона, и она умудрилась лягнуть одного и плюнуть в лицо другому.

Жаклин вела себя смирно. Кабир не смотрел в лицо девушке, тем более что та опустила вуаль. Впрочем, он и подумать не мог, что она как две капли воды похожа на Анджум.

— Как думаешь, что они с нами сделают? — спросила Жаклин, чувствуя, как к горлу подступает тошнота. Ее сердце лихорадочно билось, а ладони сделались влажными.

— Не знаю, — процедила Франсуаза, с трудом сдерживая бессильную ярость. Это же надо, так глупо попасть в плен к дикарям!

— Надеюсь, папа догадается, что с нами случилось, — прошептала Жаклин.

— Не разговаривайте! — крикнул Кабир и вскинул ружье.

Женщины поняли и замолчали.

Жаклин вспомнила последнюю беседу с отцом — уже после разгоревшегося скандала, — когда она осторожно произнесла:

— Что если тебе выйти в отставку, папа? Мама говорит, мы богаты и можем делать, что захотим. Даже уехать в Париж.

— А ты хочешь в Париж? — улыбнулся Фернан.

— Я? Нет. Просто к чему тебе служба, если нам есть на что жить?

Фернан задумался, а потом мягко опустил руку на ее плечо.

— Иногда лишь прикосновение жаркого ветра к лицу, вкус морской соли на губах, сияние солнца в глазах позволяет ощущать себя свободным. Ты говоришь о деньгах? Я умру, ничего не делая. Многие люди мечтают жить тихо и мирно, никому не вредить и при этом быть счастливыми, но зачастую такое просто невозможно.

— Но получается, ты… живешь войной! — воскликнула Жаклин. — И это смысл твоего существования?

Только с отцом она могла столь открыто выражать свои мысли. Он не взнуздывал жизнь, а подчинялся ей. Иногда девушке чудилось, будто на него давит тяжелый, почти невыносимый груз, будто он что-то хранит на дне души, в том ее уголке, где не хранят ничего светлого.

— Это не смысл чего бы то ни было. Это судьба.

Дочь понимала, что в определенном смысле он ушел от ответа. Ведь война — это убийство, а он не был готов признаться ей в том, что убивал. Зато об этом без колебаний сообщила ее мать.

Что-то побудило Жаклин спросить:

— А что ты любишь?

— Не что, а кого. Тебя, дорогая. Дороже, чем ты, у меня нет никого и ничего, да никогда и не было, — с искренней теплотой ответил он, и вспомнив об этом, девушка сказала себе: отец непременно придет им на помощь. Он их не бросит, не оставит в беде. На него их единственная надежда.