Принцессы оазиса

Глава тридцатая

Увидев на балу Жаклин Рандель, сестру своей жены, Симон Корто любовался тем, как она двигается, насколько изящны, естественны и просты ее жесты. Наблюдать, как она ступает, как держит руки, как поворачивает голову, было истинным удовольствием. В ней смешались природная грация арабки и воспитание француженки.

Таким же простым и вместе с тем изысканным был и ее наряд. Сборчатый корсаж красиво облегал грудь, а узел волос казался слишком тяжелым для тонкой и нежной шеи.

Симон с трудом верил, что эта девушка выбрала себе в возлюбленные бедуина, пусть даже и шейха. Точно также мало кто сумел бы представить его самого рядом с Анджум.

Байсан с тревогой наблюдала, как Франсуаза пьет шампанское бокал за бокалом и беззастенчиво флиртует с мужчинами. Девушка видела, что и сейчас, после пережитого потрясения, мать сохраняет царственную осанку и сверкающий взгляд. Ей было суждено ощущать себя победительницей даже на руинах собственной жизни.

Байсан вздрогнула, услышав:

— Рад видеть вас, мадемуазель Рандель.

Перед ней стоял Симон Корто.

— Взаимно, лейтенант, тем более я давно хочу с вами поговорить.

Белоснежные лепные потолки и ажурные люстры, свет которых отражался в многочисленных зеркалах, наполняли зал сиянием роскоши, столь милой сердцу местного высшего общества.

Вокруг в каком-то неземном упоении вальсировали пары, но Симон и Байсан ощущали себя так, словно были одни в целом свете.

Молодой человек заметил, что девушка выглядит по-другому, чем во время их последней встречи: и серьезнее, и взрослее. Что-то в ее взгляде, в ее душе обнажилось и теперь напоминало зерно, с которого сошла шелуха.

— Я не стану притворяться и ходить вокруг да около, лейтенант. Где вы взяли то ожерелье, которое мне подарили?

— Я же сказал: нашел.

— Вы лжете. Вы видели женщину, которой оно принадлежит. Это моя сестра. Я хочу ее отыскать. Это жизненно важно для меня.

Усилием воли Симон сохранил невозмутимость, хотя ее слова проникали ему в душу, словно лезвие бритвы — под кожу. Он вспоминал мать этой девушки, ее взгляд поверх пистолета, нацеленного в грудь Анджум.

— Я не понимаю, о чем вы.

Внезапно он заметил, что во взоре, во всем облике девушки, носившей кокетливое французское имя, данное ей чужими людьми, было что-то исступленное, диковатое, нечто от огня и ветра, как и в ее сестре.

— Послушайте же! Таких совпадений не бывает! Вы находите в пыли ожерелье моей сестры-близнеца и приносите именно мне! А где же она сама?! Растаяла, исчезла, стала невидимой?

— Я совершил ошибку, — тяжело произнес Симон, — и могу сказать только одно: я не знаю, где эта девушка. Не всегда стоит стучаться в закрытые двери и пытаться сорвать замок, если нет ключа. Потому что после очень сложно восстановить поломанную жизнь.

— Моя жизнь уже сломана, ничто и никогда в ней не будет прежним. Если я не найду сестру, станет только хуже.

— Может быть вам, но не ей, — ответил лейтенант и, поклонившись, отошел.

Байсан осталась стоять одна. Ее фигура казалась одеревеневшей, а на лице застыла трагическая усмешка.

Девушка подумала о том, что совсем позабыла о скоропалительной женитьбе лейтенанта Корто и не спросила его об этом. Почему его супруги не было рядом с ним? Впрочем, имело ли это значение?

Когда к Байсан подлетела стайка подруг с вопросом, поедет ли она на очередной пикник, девушка ответила отказом. Сейчас ей казалось странным, что она пыталась забыться с помощью развлечений, старалась почувствовать себя своей в кругу сверстников. Байсан холодно держалась с поклонниками, и постепенно они оставили ее в покое. Да и с девушками, без конца говорящими о нарядах и кавалерах, она ощущала все меньше общего. Ее душа навсегда осталась в пустыне, а сердце принадлежало Идрису.

Кульзум не тосковала по своей родине — стране солнца, песка и ветра. Считалось, что бедуины крайне привязаны к своему оазису, но ей он вовсе не казался земным раем.

Сама того не желая, привезя Кульзум в город, Хасиба открыла ей другой мир. По законам ислама женщина принадлежит мужчинам своей семьи, но здесь она увидела нечто иное. Гузун была стара, жила одна и тем не менее даже она могла самостоятельно прокормиться за счет предприимчивости и ума. Анджум вышла замуж за белого мусульманина, и непохоже было, чтобы он ее подавлял или заставлял много работать.

Оазис — это улей, где человек никогда не остается наедине с самим собой или с тем, с кем хочет остаться. В этом смысле городская жизнь тоже отличалась от жизни в пустыне. У Анджум и ее белого мужа, имени которого Кульзум никак не могла запомнить, была своя, пусть маленькая, но уютная комната, куда никто не решался входить. Видя, как Анджум выскальзывает оттуда по утрам, чтобы приготовить мужу завтрак, глядя, с каким удовольствием она это делает, Кульзум невольно завидовала ей. Больше она не решалась держаться с ней пренебрежительно и разговаривать свысока.

В оазисе человек отрезан от остального мира, и его воображение крайне скудно, тогда как в городе открывался огромный простор желаниям и мечтам. Девушке нравились жилые здания и мечети, многочисленные лавки и продававшиеся в них товары: необъятные рулоны тканей всех цветов радуги, расшитые бисером и блестками яркие одежды, ароматические масла. Кульзум опьяняли запахи города, приторно-сладкие, пряные, острые, горькие, бодрящие или навевающие негу. Ее волновали благородные украшения чистейшего серебра, словно сделанные из лунного света, массивные золотые, призванные оттенить знойную красоту восточных красавиц, и чеканные медные.

И мужчины здесь были другие — хорошо одетые, гордые, уверенные в себе.

Неотъемлемой частью характера Кульзум была практичность, и она выбрала Наби. Выбрала и разумом, и сердцем. Ей нравился этот застенчивый, красивый и умный юноша. С таким не будет скучно, он не станет подчинять ее себе, он наверняка многого добьется в жизни, да и ночи с ним, наверное, будут приятными. Он не имел родственников в городе, значит, его жене не станут докучать свекровь и невестки.

Наби продолжал обучать Симона арабскому языку и основам ислама, потому у Кульзум имелась возможность видеться с ним. Как бедуинка, она не прятала лицо и всячески старалась украсить себя. А также пускала в ход все известные ей уловки: томный взгляд из-под длинных насурьмленных ресниц, долгий вздох, изящное движение рукой, сопровождаемое мелодичным звоном браслетов, кокетливое покачивание бедрами. Улыбалась тонкой загадочной улыбкой, словно обладала чем-то большим, чем казалось на первый взгляд.

Наби пребывал в смятении. Он всегда знал, что рисунок судьбы — это что-то непредсказуемое. Иногда его узоры складываются постепенно, а порой возникают так быстро, как из раны появляется кровь.

Красота девушки манила его, хотя о ее душе он не знал ничего. А его в большей степени привлекала именно человеческая душа. До сих пор Наби казалось, что главная радость человеческого сердца — это вера, притом что, несмотря на обучение, а потом и преподавание в масхабе, юноша продолжал считать, что ни одна религия не доминирует над другой, как нет религии более совершенной, чем все остальные.

Юноша никогда не задумывался над тем, стоит ли познавать что-то новое: он однозначно считал, что стоит. Но касалось ли это сердечных тайн и… женщины? В стихах любовь была источником величайшего счастья и мучительных страданий, а в жизни?

До сей поры он был счастлив, открывая своим ученикам свет божественного слова, рассказывая о том, как устроен мир и какова его история. Глядя на мальчиков, которые сидели на ковриках, скрестив ноги, и внимательно, почти не дыша, слушали его слова, Наби ощущал свою нужность и понимал, что его место именно здесь. Вспоминая годы своего пребывания в масхабе, он старался относиться к ученикам справедливо, и они его обожали.

Надо ли впускать в свою жизнь женщину, приводить в смятение собственное сердце и лишать тело благородного целомудрия? Можно ли жить земной любовью, не теряя священной связи с высшим миром? Он не был в этом уверен.

Хасиба и Кабир продолжали искать Кульзум, разделившись и будто соревнуясь друг с другом. Ночи они проводили в караван-сарае, и эти ночи становились все более страстными. Они обходились без разговоров, без нежных слов, без долгих чувственных ласк. Обоим была свойственна молниеносная, дикая манера сближения, и оба быстро достигали вершины.

Кабир решил не думать о будущем, не задавал себе вопросов, что станет делать с этой женщиной дальше, — он просто наслаждался настоящим моментом.

Однажды Хасибе все-таки повезло повстречать Кульзум — это случилось на рынке. Девушка была жива-здорова, она ходила вдоль торговых рядов вместе с какой-то старухой. Сестра Кабира была одета хотя и опрятно, но бедно, однако ее глаза сияли радостью; казалось, она и думать забыла про свой оазис и про своих родных.

Когда старуха и девушка, нагрузив плетеные корзины, направились к выходу с рынка, Хасиба последовала за ними.

Она окликнула Кульзум лишь тогда, когда та собиралась войти в калитку. Девушка оглянулась и тут же шарахнулась, как от чумы.

— Что тебе надо?!

Хасиба смотрела прямо и дерзко.

— Тебя.

— Меня?! А где мои украшения? Ты их украла!

— Все было не так. Я объясню, — спокойно сказала Хасиба. — Тетку я не нашла. Зато встретила каких-то негодяев, которые все у меня отобрали. Что ж ты не отцепила от седла сумку? Я и думать забыла о ней! А потом я угодила в одно ужасное место, откуда меня вызволил твой брат.

— Кабир в городе? — прошептала Кульзум.

Казалось, она вовсе не рада этому.

— Да. Он тебя ищет. И я тоже искала! Стала бы я это делать, если б была в чем-нибудь виновата?

— Ты расскажешь ему, где я?

— Конечно.

— Он хочет увезти меня в оазис?

— Не знаю. Наверное, — ответила Хасиба и улыбнулась коварной улыбкой.

Тут Гузун, до этого молча слушавшая их разговор, заметила:

— Если приехал твой брат, путь забирает тебя. У тебя нет своего мужчины, а тот, кто платит за твое содержание, делает это по душевной доброте.

Кульзум проплакала вплоть до того часа, когда появился Кабир. Он буквально ворвался в дом, принеся запах ветра и пыли. Он явился, чтобы разрушить тот прекрасный мир, какой его сестра уже почти создала в своем воображении.

— Что это за дом? Почему ты тут живешь?

— Меня приютили добрые люди.

— Это чужие люди. Собирайся, мы возвращаемся в оазис!

— Почему я не могу остаться? Здесь живет Анджум со своим мужем.

Кабир в гневе сплюнул.

— Анджум?! Эта спасительница неверных! Она тоже здесь? Представляю, что это за притон! Отвечай: ты потеряла девственность?!

— Нет! Ни один мужчина и пальцем до меня не дотрагивался! — воскликнула Кульзум, и по ее лицу вновь полились слезы. — Кабир! Вспомни, мы с тобой всегда были близки! Я не хочу возвращаться в оазис. Мне надоели пыль и песок! К тому же там меня ждет только позор. В лучшем случае отец вновь пожелает устроить мой брак с каким-нибудь стариком! Скажи, в чем моя вина?! Это все из-за проклятого Идриса! Я не набивалась ему в жены — так решил шейх Сулейман. А его сын взял и отказался от меня ради неверной!

— Чтоб его душа сгорела в огне! — процедил Кабир, а после заметил: — Отец разрешил оставить тебя в городе только в том случае, если ты вышла замуж за достойного мужчину.

В глазах Кульзум вспыхнуло пламя надежды, и она, запинаясь, произнесла:

— Такой мужчина есть. Полагаю, он согласится взять меня в жены.

— Кто он? — резко произнес Кабир.

— Учитель в мусульманской школе.

— Он знатного рода? Ведь ты принцесса оазиса!

Что-то подсказывало Кульзум, что Наби происходит из простой семьи, и она ответила:

— Не знаю, но разве умение читать и толковать священные книги не приравнивается к знатности? Должность муаллима очень почетна.

Не обученный грамоте Кабир пожал плечами. Как большинство необразованных людей, он настороженно относился к тем, кто обладал обширными знаниями, и куда больше ценил умение состязаться в верховой езде или стрелять из ружья.

— За кем замужем эта Анджум? — спросил он.

— За белым, принявшим ислам. Он служит во французской армии.

— Европеец, посмевший насмеяться над нашей религией! — с возмущением воскликнул молодой человек. — Да я бы зарезал его! Ладно, я подумаю насчет твоего брака, а пока пойдем отсюда!

Кульзум отпрянула.

— Я никуда не пойду!

— Что значит, не пойдешь?! — вскричал Кабир. — Ты совсем повредилась умом! Поселилась в одном доме с этой приблудной, освободившей белого пленника! Идрис бросил тебя ради ее сестры! Эти близнецы принесли нашему оазису только беды!

— Мне не нужен Идрис! Хорошо, что я за него не вышла. Я не хочу быть с мужчиной, который равнодушен ко мне, только ради того, чтоб называться женой шейха! Невеликое счастье навеки похоронить себя в оазисе, где вокруг одна лишь пустыня!

Кабир оторопел. Вот что делает с людьми город! Кульзум прожила здесь совсем немного, но уже считает, что способна сама распоряжаться собой и даже выбирать мужчин, научилась строить причудливые замки грядущей жизни, забыв о том, какова реальность!

Он схватил сестру и потянул за собой. Она отбивалась, как одержимая, и тогда он занес руку, намереваясь ее ударить.

Внезапно открылась какая-то дверь, и оттуда появился человек в форме. Это был тот самый француз, которого Кабир и Хасиба нашли и привезли в оазис: молодой человек узнал его по очень светлым волосам и глазам.

К изумлению Кабира, тот заговорил по-арабски:

— Оставь девушку.

— Я ее брат!

— Но не хозяин. Ты не имеешь права ее бить. Я же вижу, что она не хочет с тобой идти.

За спиной француза появилась Анджум, и Кабир сразу заметил, как сильно она изменилась. В ее взгляде появилось достоинство, страх исчез, а все потому, что ее защищал этот неверный.

Эти двое его ненавидели. Анджум из-за того, что он издевался над ней, а француз — потому что по его вине он сделался пленником и не погиб только благодаря предательству этой девчонки.

— Ты не сможешь мне помешать! — в ярости вскричал Кабир.

— Еще как смогу, — хладнокровно произнес лейтенант, достал пистолет и взвел курок. — Ты слыхал арабскую поговорку: «Лев нападает на сильных, а шакал — на слабых»? Ты и есть тот шакал. Убирайся отсюда!

Вне себя от злобы, Кабир отпустил сестру и ушел, пригрозив появиться снова.

Анджум подняла с пола плачущую Кульзум. Внезапно она ощутила острую жалость к этой девушке. Идрис не должен был так поступать. Кульзум подчинялась законам ислама, а он их нарушил. Она пострадала безвинно.

Анджум заварила чай, добавив туда обладающую мятным вкусом траву аухихет. Эта трава, входящая в состав различных успокоительных снадобий, росла в пустыне. Там она не стоила ровным счетом ничего, но в городе Анджум заплатила за нее довольно дорого. Она не сдержалась, ибо в этой траве был вкус родины.

— Сейчас твои страдания подобны черной туче. Но ведь любая туча когда-то прольется дождем!

— Я должна поговорить с Наби, — сдавленно проговорила Кульзум.

Симон и Анджум переглянулись с безмолвным пониманием.

— Когда он придет, я пришлю его к тебе, — коротко произнес лейтенант.

Анджум проводила Кульзум в ее комнату, откуда та не выходила до самого вечера.

Перед приходом молодого муаллима Анджум решилась спросить у мужа:

— Надо ли это Наби?

И Симон ответил:

— Это не наше дело. Пусть поговорят.

Когда после урока он сообщил об этом Наби, тот сильно разволновался. Очевидно, беседа с Кульзум не входила в его планы.

Он вошел в почти голую комнату, где в углу на кошме сидела девушка. Убогая обстановка только подчеркивала ее красоту. Язык юноши словно прилип к гортани; он чувствовал, что не сможет заговорить первым.

— Наби, — тихо произнесла Кульзум, не поднимая глаз, — я хочу с тобой поговорить.

Внезапно на ум юноши пришли строки:

О, роза колодца, дай мне из рук твоих напиться!

Я пью, но не для того, чтобы утолить жажду.

Мне хочется с тобой поговорить.

На сей раз инициатива принадлежала девушке. Это было непривычно, но он не имел ничего против, хотя и боялся того, что она скажет.

— Сюда приходил мой брат.

— Чего он хотел? — прошептал Наби.

— Увезти меня в оазис. Я отказалась, но он появится снова.

Юноша ждал, и Кульзум резко произнесла:

— Ты знаешь мою историю?

Наби не знал, и она рассказала. Она содрогалась от стыда и от гнева, и, сочувствуя ей, он тоже испытывал муки. Юноша не помнил, когда бы так сильно страдал за другого человека.

— Идрис?! Неужели он смог так поступить? Я знаю его по масхабу, он мой друг. Это очень честный и цельный человек.

— А для меня он самый ненавистный на свете мужчина! — зарыдала Кульзум. — Из-за него мое имя трепали по всему оазису; чтобы избавиться от меня, отец сговорился со стариком! Потому мне и пришлось сбежать! А теперь мой брат грозится вернуть меня обратно, туда, где все станут плевать мне в лицо! На мне никто никогда не женится, а ведь я непорочна!

Вдруг она поползла к нему по полу — Наби с трудом сдержался, чтобы не отшатнуться, — и с мольбой протянула руки.

— Я ведь нравлюсь тебе, не так ли? Возьми меня в жены — чем я плоха? Я непростая девушка, я из семьи шейхов! Правда, у меня нет приданого, но если отец узнает, что на мне женился достойный человек, думаю, он что-нибудь даст за мной! Обещаю быть тебе хорошей женой! Я стану любить тебя и заботиться о тебе!

Наби пребывал в полном смятении. Он ощущал себя пылинкой у подножья огромного бархана.

Он мог спасти эту девушку, приняв на себя ее ношу, как это сделал Симон. Тот был счастлив с Анджум — это не подвергалось сомнению, несмотря на то, то они были слеплены из разного теста. Недаром в Коране записано: «Какое бы добро вы ни израсходовали, вам воздастся сполна, и с вами не поступят несправедливо»[28].

Наби смущало одно: Кульзум нравилась ему, его манила ее красота, вдохновляла ее смелость, и вместе с тем он ее не знал.

А вот она знала все и о трудностях выживания, и о том, чего хотела. Судьба научила ее тому, что все слишком хрупко и может оборваться в любую секунду.

— Я небогат, — признался он, и Кульзум неожиданно прочитала стихи:

Одежда из шерсти и сердце без тревог

Милее мне и шелка, и парчи.

Шатер, овеваемый ветрами пустынь,

Милее мне пышных дворцов.

Верблюд, несущий меня по просторам,

Милее мягко идущего мула.

Собака, встречающая путника лаем,

Милее мне изнеженных котят.

Ломоть простого хлеба в убогой хижине

Милее мне пирожных и пирогов.

Сородич мой бодрый, чей строен стан,

Милее мне жирного остолопа.

Наби замер.

— Откуда тебе известны эти строки?

— От женщин моего племени.

— Это стихи древнеарабского поэта Лабида. Где твои бедуинки могли их услышать?!

— Не знаю, — сказала Кульзум. — Наверное, слова разлетаются по свету, как птицы!

Наби понравилась то, что она сказала. Эта девушка обладала природным умом, что в сочетании с живостью казалось очень привлекательным. И все-таки он промолвил:

— Наверное, ты станешь скучать по своему оазису.

— Едва ли! Ведь меня там ждут только бесчестие и позор! — повторила Кульзум.

Ей хотелось жить, не покоряясь судьбе, и при этом служить желанному мужчине даже за кусок хлеба.

— Я женюсь на тебе, — промолвил юноша, и это прозвучало, как клятва.

Тем же вечером Наби вошел в покои муаллима Ризвана и попросил позволения вступить в брак.

Муаллимы часто бывали женаты: в этом смысле не существовало запретов, тем более создание семьи считалось первейшим долгом каждого мусульманина. И все же наставник был недоволен.

— До этого ты использовал свой досуг для углубления познаний в религии, науке и литературе, а что будет теперь? — произнес он.

Наби смущенно улыбнулся.

— Стану меньше спать — только и всего.

Муаллим Ризван покачал головой.

— Ты искушаешь судьбу. Для человека нет ничего сложнее, чем найти и угадать свой путь. Аллах благосклонно отворил перед тобой двери. И он же дает тебе искушение. Женщина — какой бы прекрасной она ни была — ядовитый цветок, полный шипов. Она захочет подчинить себе твою душу, спутать мысли и завоевать твое тело. Станет пить твою кровь и вытягивать соки. Ты будешь принадлежать не себе, а ей. А когда появятся дети — и им тоже. Тебе будет не до наук.

Наби подумал об отце, который выбивался из сил, чтобы прокормить большую семью. Тот в самом деле не думал ни о чем другом: у него просто не хватало на это ни времени, ни сил. Юноша был готов поверить, что совершает ошибку, и все же ответил:

— У меня нет другого выхода.

Потом он поговорил с Кабиром, и тот, скрепя сердце, дал свое согласие. Таким образом он умывал руки и сбрасывал с себя бремя, возложенное на него отцом. Он взял с Наби обещание, что тот снимет для себя и Кульзум отдельное жилье, а не поселится у Гузун.

Свадьба была на диво скромной. Приготовившие плов и обрядившие невесту Анджум и Гузун не присутствовали на бракосочетании, поскольку Кабир не желал их видеть.

Согласно традиции, ладони Кульзум были покрыты узорами из хны — лабиринтами линий, служивших своеобразным талисманом, оберегающим от злых сил, символом счастья. Девушка сияла, не видя никого, кроме своего жениха. Под порывом любви вся гордыня и спесь слетели с нее, как слетает с деревьев осенняя листва.

Потом Наби отвел Кульзум в маленький домик, окруженный крохотным садиком. Здесь им предстояло жить.

Юноша ненадолго оставил девушку, а когда вернулся, его сковала робость. Что-то словно мешало ему пошевелиться, вздохнуть. Взгляд Наби скользнул по лежащей в постели Кульзум.

— Пожалуй, я посплю тут, — пробормотал он, кивнув на кошму в углу комнаты, и к его ужасу, девушка разрыдалась.

— Что во мне такого? Почему ни один мужчина не желает меня!

— Ты неправа…

— Если нет, тогда раздевайся и ложись рядом.

Как бы сильно ни смутило юношу это предложение, он повиновался. Когда Наби ощутил прикосновение к своему телу нежных девичьи грудей, его словно опалило пламенем.

Юноша почувствовал то, чего всегда очень смущался, что возникало само по себе просто потому, что он был взрослым. Но сейчас это имело другую, весьма конкретную причину.

Наби боялся, что не сумеет сделать то, что должен, но Кульзум обвила его своими дивными руками и… Это оказалось восхитительным и ни на что не похожим. Несколько мгновений они будто совершали некий примитивный танец, после чего юноша испытал непостижимо бурное освобождение.

Словно в порыве благодарности, девушка несколько раз поцеловала его грудь и шею. Юноша сделал то же самое с ней и почувствовал, что ей это очень понравилось. Они уснули в объятиях друг друга, потому что Кульзум не желала его отпускать.

Когда Наби проснулся, стояло позднее утро. На сегодня муаллим Ризван освободил его от уроков, и молодой человек мог не спешить.

Пол, потолок и стены комнаты испещряли мерцающие звездочки золотистого цвета, проникавшего сквозь прорези в листьях деревьев. В крошечном садике на разные голоса заливались птицы.

Кульзум открыла глаза. Она продолжала обнимать мужа. Казалось, она опутала его сетями, из которых невозможно освободиться.

— Ты убедился в том, что я непорочна? Ты рад?

Она смотрела и спрашивала горячо и настойчиво, и Наби смущенно пробормотал:

— Да, очень.

Ее лицо сияло. По бедуинским обычаям, кусок белой материи, на котором спят в первую ночь молодые супруги и где остается кровавое пятно, водружается как почетный стяг над брачным шатром и еще несколько дней полощется на ветру. Но Кульзум было довольно того, что о ее невинности знает супруг.

Еще вчера Наби боялся, что эта, ставшая его женой девушка, как бы она ему ни нравилась, способна помешать чему-то важному. Сегодня юноша ощущал себя по-новому. Кульзум умудрилась войти в его жизнь, и он верил, что она научит его воспринимать мир по-иному: с чувственным восторгом. Докажет, что по ночам способны рождаться не только страницы, испещренные письменами, но и скрижали любви.

Молодой человек был готов поверить, что можно жить земной любовью, не теряя связи с чем-то высоким.

Кульзум приготовила ему завтрак и при этом так старалась угодить, что Наби был несказанно тронут. Ему предстояло многое понять. Вероятно, женщина может быть счастлива в пределах одной маленькой комнаты и кухни, если эта комната и кухня принадлежат ей. Он вернул Кульзум честь, создал ей положение, равное тому, какое имеют другие женщины.

Молодой человек не помнил, чтобы кто-то и когда-то так заботился о нем. Разве что мать? Он давно покинул отчий дом, но только сейчас сполна осознал, что в глубине души долгие годы был обездоленным и одиноким, потому что никакие книги не заменят живого человеческого чувства.

Прежде Наби полагал, что любовь к женщине — уголек, брошенный из бездны ада, а сейчас ему казалось — это лепесток, прилетевший из сада Аллаха.

Он не учел одного: с первой же ночи Кульзум поняла, что сможет главенствовать — если не во всем, то во многом. А еще он не знал, что там, где взращивают любовь, чаще всего пожинают ревность. Хотя Кульзум очень гордилась тем, что у нее такой умный муж, она втайне ревновала его к книгам, до которых он был сам не свой. Открывая очередной том, он уносился в такие дали, куда ей не было доступа, и зачастую Кульзум не могла до него достучаться.

Когда Наби возвращался из масхаба, соскучившаяся за день молодая жена принималась щебетать и болтать о чем попало, и, разумеется, он ее слушал. Потом она подавала ему ужин, а затем тянула в постель. Она жаждала засыпать в его объятиях, потому ему удавалось сесть за книги лишь поздним вечером, когда уже слипались глаза.

Однажды Кульзум намекнула, что желает получить в подарок какие-нибудь украшения, потому что хочет выглядеть не хуже других женщин. Не помешает и новое платье. Наби выполнил ее просьбу. В тот месяц он не сумел выслать отцу деньги, зато наконец написал, что женился на девушке из оазиса, бедуинской принцессе, написал, хотя знал, что отец никогда не поймет, почему эта принцесса оказалась бесприданницей.

И все же, если б его спросили, стал ли он счастливее или нет, он бы ответил да, потому что сполна осознал, что нет ничего печальнее сиротства человеческого сердца.

В тот день, когда Кабир собирался отправиться обратно в оазис, Хасиба сообщила ему, что беременна.

— И что ты намерена делать с ребенком? — спросил он, потому что так и не решил, что ему делать с самой Хасибой.

— Рожу! — дерзко сверкая глазами, заявила она. — А потом выброшу на улицу, потому что мне будет нечем его кормить. Или привезу в Айн ал-Фрас и подкину к твоему шатру. Пусть его воспитывает твоя жена!

Тяжело вздохнув, Кабир сделал паузу, а потом коротко произнес:

— Собирайся. Ты едешь со мной.