Принцессы оазиса

Глава двадцать пятая

Разумеется, Жаклин ждала встреча с матерью и с Бертой де Роземильи, которая была взволнована не меньше Франсуазы. Конечно, на какое-то время мадемуазель Рандель сделалась знаменитостью. Всем не терпелось послушать ее рассказ о том, как она побывала в плену у бедуинов. Но только ей не хотелось ни о чем рассказывать.

Если кто-то и замечал ее замкнутость и подавленность, то приписывал это перенесенным ею испытаниям. Подруги были внимательны к ней, старались развлечь, не понимая, насколько отныне она от них далека.

Ивонна и другие девушки, похожие на стайку легкокрылых пестрых бабочек, как и прежде, говорили о том, что модно в Париже в этом сезоне: о зонтиках, отделанных бахромой, с ручками из слоновой кости, о расписных веерах. О том, что перчатки должны безукоризненно гармонировать с туалетом, что черные кружева изысканно смотрятся на светлых платьях, а белые — на темных.

Все они мечтали о благородных кавалерах и грезили о Париже, тогда как перед глазами Жаклин стояло песчаное пространство, где даже легкий ветерок обдавал жаром, огромные веера пальм, бедуины, лошади, верблюды и шатры, шатры, шатры. И мечтала она только об Идрисе, хотя и знала, что это напрасно.

Сидя у Ивонны дома в кругу легкомысленных барышень, девушка думала о том, что их жизнь течет своим чередом, тогда как в ее судьбе будто что-то остановилось. Она словно стояла перед закрытыми дверями, которые никогда не откроются. Прошлое может очень сильно ранить именно невозможностью стать настоящим.

Жаклин спрашивала себя, что бы сказала Ивонна и другие подруги, узнав, что она не француженка, а арабка, что у нее есть и другое имя, не такое броское и яркое, сверкающее, словно звезда в ночи, зато настоящее, родное? Что она носила одежду бедуинки, сняв и чулки, и панталоны, и нижнюю юбку, — то есть ходила почти голой?

Что она полюбила араба и что она уже не девственница? Что она может рассказать им, но никогда не расскажет о том, как способны соединяться тела и души двоих, а их сердца биться в едином сладостном ритме.

Порой за любовь приходится платить отверженностью, отчаянием, горем. И при этом продолжать воспринимать ее как величайший дар судьбы.

Когда девушка видела местных служанок, приходивших в их дом, она с трудом сдерживалась, чтобы не сказать: «Я — одна из вас!» Она тайком слушала их разговоры, и арабский язык казался ей неземной музыкой.

Жаклин часто просыпалась с мыслью, что не знает, как ей быть и куда идти. Она желала разыскать сестру, но где? И как сохранить эти поиски втайне от матери?

Фернан Рандель по-прежнему жил отдельно от семьи. Девушка не замечала, чтобы мать сильно огорчалась по поводу его отсутствия. По-видимому, Франсуаза полагала, что рано или поздно он вернется. «Преданный дворовый пес не может убежать далеко» — вот как она рассуждала.

Девушке причиняли боль мысли о том, что она никогда не была по-настоящему близка с женщиной, решившей, что она должна стать ее дочерью. Фернану она смогла рассказать правду, но Франсуазе — нет. Жаклин было страшно даже подумать об том.

Иногда Жаклин приходило в голову, что было бы, если б Франсуаза выбрала не ее, а Анджум? Ведь они казались совершенно одинаковыми! Тогда бы все было наоборот. И кому из них в этом случае достался бы Идрис? Скорее всего, как и сейчас — никому.

Девушка возлагала большие надежды на разговор с Симоном Корто, но и тут ее постигло разочарование. То ли в связи с учениями, то ли по какой-то иной причине полк, в котором он служил, был временно переброшен в другое место.

Сперва Жаклин подумала, что это было сделано специально и не кем-нибудь, а Фернаном Ранделем, но во время очередной встречи с отцом она узнала, что его отстранили от командования и что он ждет, как решится его судьба.

А еще отец обмолвился, что неоднократно посещавший их дом лейтенант поспешно сочетался браком с какой-то неизвестной девушкой, что очень удивило Жаклин. Хотя, наверное, тут было нечему удивляться, потому что живущие в колонии мужчины использовали любой шанс, чтобы обзавестись спутницей жизни.

Иногда она тайком вынимала ожерелье Анджум и разглядывала его. Это украшение соприкасалось с плотью ее сестры, сестры, которая казалась дразняще неуловимой. Ее след постоянно ускользал, и если б не ожерелье, Жаклин могло бы почудиться, что Анджум вовсе не существует на свете.

Зрелые люди способны переживать горе в одиночестве. Юным такое не под силу. Пришел момент, когда Жаклин почувствовала, что ей необходимо с кем-то поделиться.

Поразмыслив, девушка выбрала в наперсницы Берту де Роземильи. Почему? Потому что та была неприкаянной и одинокой. Потому что ее судьба тоже казалась необычной, хотя и не в такой степени, как судьба Жаклин. Потому что она была старше и производила впечатление рассудительного, умного и душевного человека.

Все произошло в будничной обстановке, когда Берта, как всегда по утрам, расчесывала волосы Жаклин. Окна в комнате были открыты. Не успевшая испариться роса сверкала, как бриллианты, в переплетении тянувшихся по стенам виноградных лоз. Деревья в саду плавно раскачивались и будто шептались, когда по ним пробегал легкий ветерок. Рисунок их стволов напоминал чеканные узоры на арабских браслетах. В изумрудной листве чирикал и свистел целый хор беспокойных и радостных птиц. Над яркими клумбами кружили шмели и стрекозы.

— Вы ни о чем меня не расспрашивали, Берта. Почему? — вдруг произнесла Жаклин.

Движения рук мадемуазель де Роземильи замедлились.

— Что вы имеете в виду?

— То, что было со мной в оазисе.

— Я полагала, вы достаточно настрадались, чтобы ворошить эти воспоминания.

— Там и тогда я не страдала. Я страдаю здесь и сейчас.

Берта отложила гребень и слегка склонилась над девушкой. В ее серых глазах появилось выражение участия и тревоги.

— Что случилось? — просто спросила она.

— В оазисе я полюбила. И я потеряла невинность.

— О! — только и произнесла Берта.

— Вернее, не потеряла, а отдала единственному мужчине, который мне нужен. И я ни о чем не жалею, — добавила Жаклин.

— Кто он? — прошептала Берта.

— Тамошний молодой шейх. Бедуин. И я сама тоже не француженка, а арабка.

Она рассказала все. Берта была потрясена, она не знала, как оценить случившееся. Жаклин жестоко обожгла жизнь. Однако она познала дерзкие порывы страсти, бурное желание, ей довелось услышать слова, от которых по жилам бежит неукротимый огонь. Ей было суждено увидеть суровые просторы пустыни, ощутить ее проникающее в душу молчание.

— Я чем-то могу вам помочь? — это было первое, что пришло в голову Берты и то, чего ждала Жаклин.

— Да, — твердо произнесла та. — Отыскать мою сестру.

Берта воскресила в памяти тот день, когда она сломя голову примчалась (если только можно было так выразиться, учитывая ее хромоту) к полковнику, чтобы сказать, что она встретила девушку, поразительно похожую на его дочь!

Она хорошо запомнила реакцию Фернана Ранделя. Он предпочел сделать вид, будто ей все почудилось.

— Мне кажется, я видела вашу сестру. Это было в то время, когда вы находились в оазисе. В какой-то миг мне почудилось, будто это вы! Я пришла к вашему отцу, — тут Берта слегка покраснела, — и он постарался уверить меня, будто я ошиблась!

— Мои… родители не были готовы к тому, чтобы я узнала правду, — сказала Жаклин. — Думаю, мой отец и сейчас не хочет, чтобы я отыскала Анджум. Что ж, пусть для него все остается как есть.

— Насколько я понимаю, вы не скажете им об… Идрисе?

— Нет. Никогда. Это останется моей тайной.

— Вы не боитесь, что у вас родится ребенок?

— Я уже знаю, что ребенка не будет.

Они замолчали. Берта думала о том, что эта девушка воистину ходила по краю пропасти, по лезвию ножа. Она не побоялась играть своим добрым именем, она считала, будто то, что многие люди называют грехом, прекрасно, она утверждала, что ей удалось испытать нечто дивное. Она оказалась способной на невероятный, дикий, безумный порыв.

Голос крови, любви и страсти бросил ее в объятия человека ее народа, но обстоятельства жизни, воспитание, судьба оказались сильнее.

На следующий день под предлогом того, что им надо посетить рынок, Жаклин и Берта отправились туда, где жили арабы. Две девушки в соломенных шляпках с ниспадающими на плечи шелковыми лентами, в скромных и легких платьях: они выглядели бы незаметными в европейских кварталах, но только не тут. Местные жители бросали на них подозрительные взгляды и что-то бормотали себе под нос.

Это был иной мир. Здесь пахло специями, дублеными кожами и верблюжьей мочой. По напоминавшим каменные коридоры улицам, где глиняные лачуги стояли так тесно, что между ними не было видно просвета, бродили тощие козы, ослы и куры, бегали шелудивые собаки, дерущиеся из-за отбросов.

Тут скрипели колодцы, журчали фонтаны, и слышались резкие голоса. Тротуаров не было, и прямо посреди дороги играли дети, играли камнями, палками, чем придется. Иные улюлюкали вслед белым женщинам, а один даже бросил в неверных пригоршню пыли.

В конце концов, Берта решила, что это все это небезопасно. Если с ними что-то случится, никто не будет знать, где их искать. Они могли бесконечно блуждать по лабиринтам узких пыльных улиц: шансы вновь случайно увидеть Анджум были ничтожно малы. К тому же она могла надеть покрывало.

Им нужна была помощь мужчины. Отца Жаклин, Фернана Ранделя.

Зная его позицию, Жаклин отказывалась обращаться к нему. Но другого выхода не было.

Когда они вернулись домой, Берта вытащила из старого замшевого кошелька бумажку с адресом полковника. Вероятно, придется пойти к нему одной. Подумав об этом, девушка невольно смутилась.

Почему Фернан Рандель ее поцеловал? Она показалась ему настолько жалкой? Он хотел, чтобы в ее убогой жизни хотя бы что-то произошло? Чтобы она могла сказать себе «меня все-таки целовал мужчина»? Он не видел в ней личности, а только старую деву, коей нечем прокормиться, несчастную калеку на которой никто никогда не женится?

Первое время девушка ощущала вину перед Франсуазой, но потом это прошло. Она ничем не спровоцировала поступок полковника, это стало для нее полной неожиданностью. И даже если она думала о Фернане Ранделе больше, чем следует, он не мог этого знать.

Берта оделась скромно, как одевалась всегда, однако выбрала наряд к лицу. Серо-зеленое, словно листья шалфея, платье было расшито крохотными лилиями. Тонкая лента маленькой шляпки проходила по затылку, под пышными волосами. Девушка взяла с собой и зонтик из тафты, чтобы затенить лицо, и, если понадобится, скрыть краску смущения.

Калитка оказалась незапертой. Перед домиком был разбит крохотный садик, где росло несколько цветущих кустов и старых деревьев. По белым стенам тянулись виноградные лозы; их усики тихо постукивали в крохотное оконце. Под крышей виднелось несколько ласточкиных гнезд. В этом жилище, внешне совсем не похожем на обиталище военного, было что-то умиротворяющее и трогательное.

Прежде чем постучать в дверь, Берта несколько раз заносила и опускала руку. Потом наконец решилась.

Из-за двери не донеслось ни звука. Наверное, полковник был на службе. Но появиться там, снова пройти под взорами солдат, Берта уже не могла.

Она собиралась повернуться и уйти, когда дверь распахнулась. Фернан Рандель стоял против света, и девушка плохо видела его лицо, однако ей почудилось, что у него мрачные задумчивые глаза.

У Берты запылали щеки, и без того слабые ноги сделались ватными.

— Мадемуазель де Роземильи! Что-то случилось? Входите, — спокойно произнес он.

Девушка замялась. Она рассчитывала поговорить с ним на улице.

— Зачем стоять на солнце? Поверьте, вам ничего не грозит, — добавил полковник.

Берта вошла. Ей не сразу удалось разглядеть обстановку — перед глазами плясали огненные звезды. Она опустилась на какой-то стул, и полковник сел напротив. Сейчас на нем не было мундира, только светлая сорочка с расстегнутым воротом, и так он выглядел намного моложе, чем ей казалось прежде. Она вдруг заметила, что в его густых темных волосах почти нет седины, что его фигура по-молодому подтянута и стройна, а небольшие морщинки совсем не портят лицо.

Решив, что если она станет тянуть и мямлить, то сделает только хуже, Берта постаралась как можно короче и четче изложить, зачем она пришла.

— Значит, Жаклин вам все рассказала. Что ж, это ее право. Я признателен вам за то, что вы хотите помочь моей дочери, — помолчав, промолвил Фернан. — Однако я вовсе не нахожу эту идею удачной. Жаклин вернулась в наш мир, она сделала выбор. Та, другая девушка, ее сестра, — бедуинка. Едва ли они найдут общий язык. К тому же правду могут узнать в обществе, а это совсем ни к чему.

— На самом деле мадемуазель Рандель страдает больше, чем вам кажется. Между близнецами всегда существует тесная, почти мистическая связь. Они как две половинки, — рискнула сказать Берта.

— За все эти годы я ни разу не замечал ничего подобного; Жаклин не подозревала о том, что у нее есть сестра, — возразил полковник, но потом, чуть помедлив, заметил: — Впрочем, я подумаю над этим. Благо сейчас у меня много времени — я отстранен от службы.

— Вас наказали? — с участием и тревогой произнесла Берта.

— Надеюсь, что это временно. Я воспринимаю вынужденное безделье как отпуск, которого у меня не было вот уже много лет.

Девушка сама не знала, что заставило ее спросить:

— И что вы намерены делать в отпуске?

— Пока я еще не решил.

В комнате повисло молчание. Казалось, полковник не знает, о чем еще разговаривать с Бертой.

На самом деле большую часть времени Фернан лежал на кровати и глядел в потолок. Он бы мог сказать этой девушке: хорошо, когда сомнения и страхи имеют имя. Но иногда человек не знает, чего боится и чего хочет. И такое ощущение — самое ужасное, что случается в жизни. Физическую боль еще можно перебороть. Куда сложнее справиться с болью душевной.

Все чаще Фернану казалось, что он никто и ничто. Ибо он никогда не совершал того, что было способно сделать его счастливым.

Между тем Берта обвела глазами спартанскую обстановку. Простая деревянная мебель, узкая кровать, жестяной чайник. Аккуратно, чисто, но как-то безлико. Здесь витал дух одного единственного человека; похоже, больше сюда никто не заходил.

— У вас есть кто-то, я имею в виду…

Он понял.

— Слуги? Нет. Конечно, на службе у меня есть и адъютанты, и денщики, но только не дома. Я все привык делать сам. Ведь я вырос в приюте.

— Правда? Значит, вы добились всего без чьей-либо помощи?

Полковник усмехнулся.

— Нет, я просто женился на Франсуазе. Ее отец занимал важный военный пост.

— Но ведь вы вступили в брак не ради этого?

— Нет, но так получилось.

— Сюда не залетает песок, — заметила Берта после неловкой паузы.

— Да. Здесь хорошо отдыхать от пустыни, от ее власти; ведь в этих краях кажется, будто она везде, — сказал Фернан, поднимаясь со стула, а потом вдруг спросил: — Надеюсь, Франсуаза не знает, куда вы пошли?

— Нет. Когда я выходила, мадам Рандель была в своей комнате, — ответила Берта и подумала: «Он ушел от своей жены, но внутренне так же зависим от нее».

Коротко простившись, она вышла на улицу. В небе сгустились облака. Когда они успели набежать? Листья деревьев слегка обвисли, и было очень душно. Ветер с силой пригибал сухую траву, а по дороге мчались клубы пыли. В воздухе словно повисли сумерки. Наверное, будет дождь, а то и гроза.

Берта взялась за калитку, когда услышала:

— Мадемуазель де Роземильи! Постойте! Вот-вот хлынет ливень, а вам нельзя идти по скользкой дороге. И экипажа мы здесь не найдем.

Полковник распахнул дверь и теперь стоял на пороге. Оглянувшись, Берта окинула взором его высокую фигуру с безупречной осанкой военного, и в ее душу неизвестно почему закралось чувство опасности. Возможно, оттого, что ей нравился этот мужчина?

«Скользкая дорога» — в этом было что-то двусмысленное. И его взгляд таил в себе намного больше, чем способны сказать слова. Она колебалась, но в это время небеса разверзлись, и на землю хлынул неудержимый ливень.

Зонтик из тафты явно не спас бы ее от стихии, и Берта вернулась в домик Фернана Ранделя.

Когда они снова сели, полковник без вступления произнес:

— Простите за мой поступок, тогда, в гарнизоне. Поверьте, я вел себя честно. Вы очень красивая женщина, а я одинок.

— Я не красивая женщина. Красивые женщины изящно двигаются и могут танцевать.

— Умение танцевать — не самое главное в жизни. И неужели скромность, такт, душевность, обаяние, гибкий ум, прелестное лицо и чудесная фигура не заменят той самой изящной походки?

— И вы не одиноки, — голос Берты слегка дрожал.

— Конечно, существует военное братство; и вы будете правы, сказав, что у меня есть жена и дочь, и все же внутри я всегда ощущал бесконечное одиночество.

Берта тоже была одинока. В детстве о ней заботились, ее баловали, а потом судьба вышвырнула ее на улицу, как бездомную собачонку.

— Я вас понимаю, — искренне промолвила девушка. — Но вы многого добились и можете жить хотя бы этим.

— Почему тогда мне кажется, будто я прожил свою жизнь зря? Долгие годы сгорели все как один, и не осталось даже пепла. Время неумолимо, оно подтачивает человека незаметно, и в один из бесконечно похожих дней вдруг замечаешь, что ты уже далеко не тот, что прежде.

Послышался оглушительный раскат грома, и девушка вздрогнула. Фернан взглянул на ее нежное лицо, и ему почудилось, будто в его сердце возвращается давно позабытое тепло, а в душе прорастают молодые побеги.

А потом он увидел в окне молнию, извилисто прорезавшую небо, и неожиданно перед ним, словно в таинственном просвете, возник кусок будущего, какое он не чаял вообразить.

— Вам не страшно? Идите сюда, — сказал Фернан и обнял Берту. Он крепко прижал ее к себе, и она не могла вырваться, потому что он был намного сильнее. Она лишь сумела пролепетать:

— Что вы делаете?! Прошу вас…

— Я люблю тебя! — прошептал он в ответ.

Жарко целуя Берту, одной рукой Фернан крепко обнимал ее плечи, тогда как другой расстегивал мелкие пуговки на лифе ее платья. У нее было полотняное, скромное, отделанное узким кружевцем девичье белье, и это несказанно тронуло полковника.

Обнажив ее упругую девственную грудь, он задохнулся от страсти. Он целовал эти белые холмы и розовые бутоны, и стройную гладкую шею, он зарывался лицом в эти пахнущие магнолией волосы и шептал все те безумные и страстные слова, какие жаждет услышать каждая женщина.

В животе у Берты будто сжалась упругая стальная пружина. Она ощущала себя птичкой, угодившей в силки, когда сколько ни трепыхайся, нет никакого спасения. Ей было стыдно не только оттого, что он делал, но и от влечения, которое она испытывала к этому мужчине.

Отпустив девушку, Фернан порывисто произнес:

— Я не лгу, я люблю тебя, полюбил, как только увидел! Меня не смущает твоя хромота, потому что я готов до конца жизни носить тебя на руках! Обещай, что выйдешь за меня замуж, после того, как я разведусь с Франсуазой!

Берту ошеломило это предложение, однако вмиг отрезвило имя супруги Фернана. Что бы ни говорил и ни обещал этот мужчина, он был женат.

Ее лицо мучительно пылало, пока она поспешно, дрожащими руками застегивала платье.

— Я падшая женщина! — в отчаянии прошептала Берта, и Фернан рассмеялся.

— Ты?! Да ты чиста, словно ангел. Ангел во плоти. Потому я тебя и полюбил. А ты меня любишь?

— Женщины не признаются мужчинам в любви, — еле слышно промолвила Берта.

— Ты ошибаешься. И если ты когда-нибудь это сделаешь, я буду безмерно счастлив. Пожалуйста, подумай над моим предложением. И еще: я хочу, чтобы ты пришла снова. Я буду ждать тебя!

Не глядя на него, Берта замотала головой. Кое-как поправив одежду и прическу, она выбралась на улицу.

Дождь прекратился так же внезапно, как и начался. Небо, все еще хмурое от туч, мало-помалу начало проясняться. Всюду стояла такая редкая в этих знойных краях упоительная душистая свежесть.

Берта брела по раскисшей дороге, и ей чудилось, что все показывают на нее пальцем и смеются над ней, потому что им все известно. Бедная, ничтожная, неинтересная и ненужная никому хромоножка, тебя тискал мужчина! И ты так обрадовалась, что даже не смогла сопротивляться!

Она вспоминала все те фразы, которые произнес полковник, когда держал ее в объятиях. Берта никогда не слышала ничего подобного и не думала, что услышит. Она не спешила верить Фернану Ранделю. Возможно, это был всего лишь некий безумный порыв.

Где-то в другом мире и в иной жизни Фернан мог стать ее героем, ее судьбой, но только не сейчас и не здесь. Поэтому ей оставалось лишь запереть сердце на замок и постараться обо всем позабыть.

Оставшись один, полковник упрекал себя за содеянное. Разве так поступают с порядочной женщиной?!

Фернан привык к порочности Франсуазы, для которой постель была привычным делом, но Берта ничего не знала о плотской любви.

Конечно, он истосковался по женскому телу, ведь долгие годы Франсуаза, что называется, держала его на голодном пайке. Она раздразнила его, а потом оттолкнула. Ей было нужно, чтобы он терпеливо ждал и вымаливал. Ей было скучно спать с одним, она желала соблазнять многих. Хотя ни к кому из них она не испытывала никаких чувств.

Возможно, та история с арабом была правдой, и это убило в ней женственность и человечность? Однако, как бы то ни было, Фернан уже не мог испытывать к жене ни жалости, ни сочувствия. Тем более что она сама никогда его не щадила.

Берта казалась ему не только искренней и честной, но живой и страстной. В ее испуганном взоре он видел любовь к нему, любовь, которую она пыталась скрыть. И все же, говорил себе Фернан, ему не надо было так с ней поступать.

А если он ее до смерти напугал? Что если она решила, будто он попросту воспользовался ею, сделал бездушным предметом своих грязных желаний?

Эта девушка без того была унижена тем, что ей, потомственной аристократке, пришлось предать традиции рода и пойти в услужение! И к кому? К мужлану и солдафону, который при первой же возможности полез ее лапать, и к его жене, изводившей эту девушку смесью снисходительности и презрения. А еще к их дочери, которая хотя и была воспитана в местном пансионе, родилась в бедуинском шатре.

Хотя на самом деле все было не так. Своими ласками он желал освободить Берту из невидимого плена, он жаждал видеть ее улыбку и радостный блеск глаз, слышать ее смех. Он хотел взять ее под защиту, постичь ее внутренний мир, навсегда избавить ее от сомнений и страхов. Он мечтал, чтобы она любила его и доверяла ему.

Подумав об этом, Фернан решил завтра же пойти к Франсуазе и завести разговор о разводе.