Принцессы оазиса

Глава двадцать четвертая

«Мир похож на кожу хамелеона» — так говорят, но только не про пустыню, ибо она никогда ни к кому и ни к чему не приспосабливается, никому не покоряется и ее невозможно изменить.

Могущество пустыни неоспоримо, и она крайне немилосердна к чужакам, против которых, по преданию, восстают даже ее духи.

Фернан Рандель был чужим, но он отправился туда без малейшего страха, отправился, чтобы вызволить свою приемную дочь, хотя на самом деле она родилась именно в песках. И, к сожалению, он не знал иного средства для ее освобождения, кроме жестокого и холодного свинца.

Он воспользовался своим служебным положением и нарушил приказ — поднял полк и пошел войной на арабов, поставив на карту все: и свое положение, и интересы высокой политики. Он сделал это не только ради Жаклин, а еще потому, что какие-то моменты жизни созданы для того, чтобы совершать безумные поступки и круто разворачивать жизнь.

Между тем в оазисе Айн ал-Фрас зрело недовольство поведением молодого шейха. На очередном совете племени Идрису пришлось выслушать едва ли не прямые обвинения в свой адрес.

— Похоже, наш повелитель позабыл заветы предков и предал опыт своего отца, — шептались недовольные накануне заседания, и, к сожалению, этих недовольных было слишком много.

Они сидели против него на жестких подушках, седобородые, степенные, важные, хотя и не привыкшие к роскоши, однако заведомо отрицавшие за юным правителем право на то мирское, что дозволено им самим.

Сейчас они не находили в молодом шейхе ни силы, ни душевной чистоты, свойственной людям, живущим в патриархальной племенной среде, ни религиозного подвижничества, ни гибкости, обретенной под влиянием жизненных испытаний. Это был просто юнец, постыдно павший под воздействием женских чар, притом что женщина была чужой, фактически пришедшей из стана врага.

Идрис увидел все это в устремленных на него взглядах, и у него пересохло в горле.

— Какие вопросы вы намерены обсудить? — с трудом выдавил он.

Презрение во взорах присутствующих усилилось в несколько раз. Похоже, шейх вообще обо всем позабыл!

— Мы хотим знать, почему правитель оазиса Эль-Хасси, наш союзник шейх Мухитдин, до сих пор томится в плену? — произнес один из членов совета племени.

— Потому что европейцы отказываются от обмена, — тяжело произнес Идрис, при этом его глаза в тревоге перебегали с одного лица сидящих вокруг людей на другое.

— Тогда как понимать, что их женщина до сих пор живет у нас? Почему она вообще жива!

Теперь взоры членов совета племени горели, словно огни во тьме. А их души — Идрис это чувствовал — были тверды, как камень.

Молодой человек побледнел. Напрасно он надеялся, что они не заговорят о Байсан, женщине, от чьей любви в его душе взошло солнце, ради которой он был готов бросить все!

Он по наивности думал, будто они сокрыты от посторонних глаз, словно две травинки, выросшие в древних развалинах! Все эти дни он будто витал где-то в облаках, не задумываясь о том, что творится на земле.

Однако последняя брошенная его соплеменниками фраза дала понять, что жизнь самой дорогой ему женщины находится под угрозой. Теперь Идрис видел, что его власть вовсе не является щитом, способным заслонить Байсан от расправы жителей оазиса.

Быть может, ее защитит правда? Аллах всегда стоял за правду, хотя она далеко не всегда является истиной.

— Она не чужая. Те, кто видел ее, знают, что она похожа на Анджум, дочь Гамаля и Халимы, так, как одна песчинка похожа на другую. Это ее сестра-близнец. Эта женщина — нашей крови; ее увезли из оазиса еще ребенком и воспитали в иных традициях, но сейчас она вернулась к нам!

Он совершил еще большую ошибку, потому что все буквально повскакивали с мест, чего, кажется, не бывало еще никогда, и заговорили разом, перебивая друг друга:

— А эти люди, они разве не пришлые?!

— Она сестра той девчонки, что предала нас, сбежав с белым, освободив врага! О чем это говорит?!

— Она не наша, если так долго жила среди белых! Она явилась сюда в европейском платье, она называла матерью француженку, она говорила на чужом языке!

И наконец, прозвучал вопрос, которого Идрис и ждал, и не ждал:

— Что ты намерен с ней делать?!

Он сказал то единственное, что мог сказать:

— Я хочу жениться на ней.

Воцарилось гробовое молчание. То было не равнодушное и успокаивающее безмолвие пустыни — в нем таилась угроза, равная силе самума.

Идрис не знал, что накануне заседания совета племени Кульзум так бурно рыдала в объятиях брата, что эти звуки заглушали даже звон ее многочисленных браслетов.

— Он в открытую спутался с этой! Одна из служанок призналась, что он провел ночь в ее шатре! Они вдвоем уезжали в пустыню! Ясно, чем они там занимались!

— Он не женится на ней, — пытался успокоить сестру Кабир. — К тому же скоро ее все равно заберут отсюда!

— А если нет? За ней никто не приезжает. Похоже, она никому не нужна. Белые взяли ее к себе, но она же не их крови! Она сестра той!

— Вот негодные! — воскликнул Кабир, имея в виду семью Анджум — Не иначе их послали джинны! Ведь они явились ниоткуда!

— Их оазис уничтожили белые, — напомнила Кульзум.

— Да, но почему спаслись только они?

— Потому что Гамаль и Халима — родители близнецов! Им помогли злые силы. На них лежит проклятие. Они принесли в наш оазис несчастье.

Сейчас, на совете племени, Кабир с трудом сдерживался, чтобы не вставить в разговор старших свои веские замечания. Он видел, как сильно обижен и разгневан его отец.

Всю свою жизнь Саид ибн Хусейн аль Салих провел в тени своего старшего брата Сулеймана, а теперь его семья была вынуждена терпеть унижения еще и от Идриса! Сперва тот обрек на верную смерть сына Саида, Кабира, а потом опозорил его дочь Кульзум, невинную девушку, которую теперь никто не возьмет в жены!

Саид был человеком со строгим лицом, густыми бровями и седеющей бородой. Он поднялся с места с достоинством оскорбленного, но не сломленного человека. И что характерно, обошелся без поклона.

— Твой отец, шейх Сулейман, выбрал тебе в невесты мою дочь.

Минутная борьба двух воль иногда бывает сложнее и сильнее, чем вековые трения. Какое-то время Саид и Идрис пристально смотрели друг другу в глаза, а потом последний твердо произнес:

— Выбрал отец, но не я. Не мое сердце.

— Сердце шейха, как известно, принадлежит племени.

— Но не в таких делах.

— Во всем. А тем более — в этом. Где тут чистота крови? Даже если эта женщина, как ты утверждаешь, — арабка, она принадлежит к низшим слоям. Высокое происхождение шейха вменяет ему в закон держаться своих клятв и гнушаться обмана! Ты не должен так поступать.

Все смотрели на юношу. Идрис чувствовал себя так, как если б с него сорвали не только одежду, но и кожу, обнажив трепещущее сердце.

Какие чудесные или наихудшие изменения произойдут с простыми жителями племени, если он женится на Байсан? Никаких. И что случится с этими так называемыми знатными людьми, что окружают его, подобно тому, как хоровод звезд окружает луну? Ничего. Так почему они чинят ему препятствия? И что пользы от власти, лишенной свободы, означающей только бремя?!

«Всякий поступает по своему подобию…» [26] — разве это не истина?!

— Я нарушаю свою клятву. Я женюсь на Байсан просто потому, что хочу этого. И это — не обсуждается. Потому что мое слово — слово шейха.

Идрису почудилось, будто это произнес не он. Он словно услышал голос сердца, потому что если ты отпустил чувства на волю, не ты, а они станут властвовать над тобой. А еще он не мог позволить, чтобы эти люди оторвали ему крылья одним своим, отнюдь не божественным словом.

Все молчали. Прошло несколько минут. Молодому человеку чудилось, будто мысленно они уже стерли его в пыль, и тут в шатер ворвался гонец. Как водится, он упал на колени и уперся лбом в ковер, не смея поднять глаз. Однако весь его вид говорил, что он намерен сообщить нечто важное.

— Я тебя слушаю, — промолвил Идрис, стараясь, чтобы голос не дрожал.

— Воины сообщили, что там — отряд белых!

— Где — там? — с волнением произнес молодой шейх.

— На горизонте. И это не просто отряд, а целая армия! Они буквально заслонили горизонт! Такого не было еще никогда!

Идрис замер. Он не знал, что следует делать, ему не хватало опыта, но эта пауза стоила ему того, что все стали обсуждать произошедшее без него. Было решено послать к белым гонца, даже если это будет стоить тому жизни.

Юный шейх увидел на лицах членов совета племени, взрослых, а по большей части даже пожилых мужчин то, чего никак не ожидал увидеть, — страх.

Как бы они ни притворялись перед собой, власть белых была велика. Именно потому, что они обладали силой. Не силой ума или души, но силой оружия. Никто не желал смиряться с этим, однако это было правдой. Французы с легкостью могли уничтожить любой оазис.

Очнувшись от мимолетных мыслей, Идрис услышал крики:

— Надо узнать, чего они хотят!

— Они отказались обменять шейха Мухитдина на эту девчонку! Не иначе как решили просто уничтожить всех нас!

Юный шейх молчал. Ему оставалось только ждать.

Гонец вернулся живой и невредимый. Европейцы во главе с их командиром требовали освободить белую девушку, которая вовсе не являлась белой. В противном случае они грозили стереть с лица земли оазис Айн ал-Фрас и убить всех его жителей.

— Возможно, во всем этом кроется преднамеренный обман, но у нас нет выбора! Нам придется ее отдать — иначе они не уйдут, — решили члены совета племени.

Идрис вошел в шатер Жаклин поздним вечером, когда месяц прорезал темное небо тонкой серебряной жилкой. Девушка сидела на подушках и выжидающе смотрела на возлюбленного своими прекрасными глазами. При мысли о том, что, возможно, он больше никогда не заглянет в эти глаза, у юноши тоскливо заныло сердце.

— Там французы, целая армия, — просто сказал Идрис. — Они хотят уничтожить оазис.

— Думаю, это мой отец, — прошептала Жаклин.

— Он тебе не отец! — молодой человек невольно повысил голос, а его глаза сверкнули. — Вспомни, твое племя было истреблено европейцами; по воле Аллаха спаслись лишь твои родители и сестра! Кто мог сотворить такое? Не этот ли человек — дабы похоронить прошлое, замести все следы!

Выдержав паузу, девушка спокойно произнесла:

— Я не верю, что он способен на подобные зверства.

— Не веришь? Он только что угрожал стереть мой оазис с лица земли!

— Он не знает, как со мной обращаются, он волнуется за меня, как волновался бы любой человек, чью дочь держат в плену!

— Ты хочешь вернуться?

— Я не вижу другого выхода. И дело не только в моем отце. Между нами слишком много препятствий. Люди в оазисе недовольны тобой. Мое присутствие и наши отношения угрожают твоей власти.

— Ради тебя и нашей любви я готов снять с себя власть, стать простым бедуином, — сказал Идрис.

Жаклин поднялась с подушек, подошла к Идрису и обвила руками его шею. Она улыбнулась, но в ее улыбке сквозила обреченность.

— Это слишком большая жертва. Я ее не приму. И… я боюсь, что если сейчас ты поступишь так, как сказал, то потом возненавидишь меня.

— Лучше скажи, что ты не желаешь менять ту жизнь на эту, что те люди тебе дороже, чем я!

Жаклин чувствовала, что не успела дойти до того предела, когда уже нет дороги назад, как понимала, что так и не сумела мысленно расстаться со своей прежней жизнью. Да, было время, когда ей казалось, будто безумные мгновенья страсти сокрушили несокрушимое, разрушили все барьеры, но теперь она была вынуждена очнуться.

Идрису чудилось, будто боль насквозь прожигает сердце. Обстоятельства оказались сильнее их любви. Он вспомнил, как отец говорил: «Рука Бога всегда могущественнее человеческой».

Он забыл, что святая обязанность сына — покоряться велениям своего отца. Сулейман ибн Хусейн аль Салих завещал ему править оазисом справедливо и мудро. Он послал сына учиться, чтобы тот обрел силу ума и укрепился в вере.

Молодой человек представил, как отец глядит на него с Небес, и ему стало стыдно. Бог послал ему испытание в виде девушки в одеянии, сотканном из лунного света, и он его не выдержал — уступил магии страсти, пал жертвой любовных чар.

На их род, род шейхов, были наложены нерушимые земные оковы, которые он не был волен сорвать. Нельзя потворствовать желанию, которое противоречит долгу, — как он мог об этом забыть!

Правда таилась на поверхности. Благодаря белым людям эта девушка стала чужой для своего народа; человек, которого она называла своим отцом, хладнокровно уничтожал жителей этой страны, тешил свое самолюбие теми возможностями, какие ему давала власть над туземцами.

Кто знает, быть может, именно этот полковник убил его отца!

Французы украли их земли, они вырезали арабские семьи! На советах племен всех оазисов звучали слова о том, что только сами бедуины способны вернуть то, что им принадлежит, а потому должны бороться изо всех сил, позабыв о насущных делах и уж тем более — о любовных утехах.

Потому, когда Жаклин сказала «прости, но я действительно не готова причинить им боль», Идрис коротко ответил:

— Хорошо. Собирайся. И уходи.

Она молча сняла одежду бедуинки и облачилась в европейское платье. Казалось, весь оазис глядел на нее, когда она шла вслед за Идрисом к тому месту, где была привязана Айми. Но ей было все равно. Жаклин не стала прощаться с Гамалем и Халимой, ибо они так и остались для нее чужими людьми.

При расставании они с Идрисом не сказали друг другу ни слова. Однако мысленно Жаклин поклялась: «Что бы ни случилось и как бы далеко друг от друга мы ни были, ты навсегда останешься в моем сердце».

Когда девушка села в седло и, не оглядываясь, поехала вперед, юноша неподвижно стоял, опустив руки вдоль тела. Казалось, его полураскрытые губы шепчут молитву. Идрис желал восстановить свои душевные силы, укрепить уверенность в себе, оживить надежду, хотя и не знал, возможно ли это после того, что он потерял.

Суета земного мира нескончаема, и именно в ней человек обретает свою долю. Уповать на Небеса можно далеко не во всем. А еще следует помнить, что реальность всегда сильнее мечты.

Спустя несколько мгновений Жаклин послала лошадь вскачь. Она не стремилась побыстрее доехать до отца, ей просто хотелось поскорее оставить позади то, что наложило нерушимую печать на ее душу и тело.

После дней, когда она носила рубашку, девушка задыхалась в европейской одежде. Пот, стекавший с ресниц, слепил ей глаза, и на губах появился солоноватый привкус. Или то были запоздалые слезы?

Когда Жаклин увидела фигуру, отделившуюся от темной солдатской массы, она сразу поняла: отец. Много лет он был для нее самым любимым человеком на свете. Она не собиралась его предавать.

Подъехав к ней, он сразу спросил:

— Девочка моя, ты в порядке?!

В его голосе были тревога, боль и… бесконечная любовь.

— Да.

Жаклин выдавила это с трудом, потому что перед глазами все еще стоял юноша с гордой осанкой вождя и бесшумной поступью воина, исполненный древнего благородства, мягкой непринужденности и грациозной силы. Юноша, поведавший ей о том, что пустыня переживает бесчисленное множество повторявшихся жизней. Она бывает юной невестой в весеннем цвету, зрелой красавицей и иссохшей старухой. Ей свойственна суровая поэзия и обнаженная правда.

— С тобой хорошо обращались?

— Да.

— Ты рада возвращению?

Жаклин молчала. Потом она взглянула в его лицо, лицо человека, который ее любил и никогда не желал ей зла. Они были разной крови, но он всегда делал все для того, чтобы стать ей родным и близким.

— Я рада, папа.

Она произнесла это естественно, искренне, и он вздохнул с облегчением.

— Я тоже безумно рад!

Фернан и Жаклин ехали рядом, и хотя вокруг было полным-полно людей, девушка не замечала никого из них. Ей казалось, будто они с отцом одни в этой казавшейся бесконечной пустыне, одни во всем свете.

— Как… мама?

— Конечно, она очень волнуется.

Девушка подумала о Франсуазе, пытавшейся вбить ей в голову мысль о том, что арабы — низшая раса, грязные дикари. Она делала это для того, чтобы ее приемная дочь навсегда утратила свои корни, никогда не нашла дорогу назад.

Знала ли Франсуаза, что каждое арабское племя, каждая семья обладают собственной асабийей, передающейся из поколения в поколение? Было ли ей известно, как много значат ее сила и древность? Что эту связь невозможно ни уничтожить, ни разорвать?

— Ты действительно хотел сжечь оазис и убить всех его жителей? — вдруг жестко произнесла Жаклин, обращаясь к Фернану.

Тот заметно смутился.

— Я не знал, как пойдет дело. Предполагалось, что это только угроза.

— Но ты когда-нибудь делал это? Ты отдавал такие приказы?

— Ты полагаешь, я способен убивать женщин и детей?

— Но ты всегда воевал против арабов. Ты их презирал, ненавидел?

— Нет. Я чтил их культуру и веру. Я всегда считал, что они имеют право на уважение и национальное достоинство. Я выучил их язык, хотя это было нелегко.

— Я тоже знаю арабский, — неожиданно для себя произнесла девушка.

Фернан улыбнулся.

— Ты так быстро его выучила?

Взор Жаклин был устремлен вдаль; она казалась отрешенной, а еще в ней угадывалась некая суровая стойкость, способность противостоять всему на свете. Прежней беззаботной, наивной девушки больше не было, и Фернан это почувствовал.

— Я не учила. Я просто вспомнила.

В лице полковника отразилась невыразимая мука. Его губы дернулись, а руки сжали поводья. Это проклятое прошлое все время стояло за его спиной; он всегда знал, что когда-нибудь ему придется оглянуться назад, и оно покажет свой звериный оскал или злую усмешку. Ему не было суждено прожить жизнь, в которой все спокойно, определенно и предсказуемо.

— Ты все знаешь, — глухо произнес Фернан.

— Да.

— Откуда?

Тон Жаклин оставался бесстрастным.

— Моя настоящая семья добралась до этого оазиса, когда от их жилья осталось одно пепелище. Здешнее племя приняло их. Когда там появилась я, бедуины поразились моему сходству с сестрой, вот тогда и открылась правда. Я ничего не вспомнила, но мне все рассказали.

Мужчина и девушка не смотрели друг на друга, но оба чувствовали одно и то же. Каждый ощущал, как страдает другой.

— Ты… виделась с ними?

— С кем?

— С твоими… матерью и отцом.

Фернан буквально выдавил это. В его глазах застыло отчаяние, а губы сжались в тонкую линию.

— Да. Но мои душа и сердце их не признали.

— А… сестра?

— Ее там нет. Она ушла из оазиса — никто не ведает, почему, и не знает, куда. Но я бы очень хотела ее отыскать.

— Прости, если только сможешь, — тяжело произнес Фернан. — Франсуаза не могла иметь детей. Она все время металась, как будто ей чего-то не хватало. Говорила, что не видит впереди будущего. Мы приехали в оазис Туат к старухе-гадалке. А после случилось так, что Франсуаза увидела тебя и твою сестру. Она всегда была взбалмошной, чуть ли не на грани безумия. Она решила забрать с собой одну из вас, чтобы удочерить. Я был против, однако не сделал ничего, чтобы ей помешать.

— Почему я ничего не помню?

— Не знаю. Наверное, сыграло роль нервное потрясение. Тебя увезли среди ночи, вырвали из привычного мира, и ты была сама не своя.

— Я была вашей игрушкой?

— Я не знаю, кем ты была и есть для Франсуазы, — признался Фернан, — но для меня ты — единственная, безмерно любимая дочь!

Когда Жаклин увидела в его глазах слезы, на нее нахлынула волна нестерпимой нежности, такой, какая, равно как беспредельное отчаяние, способна разорвать душу на части. Усилием воли девушка подавила этот порыв. Ей надо было выяснить все до конца.

— А ты мог бы иметь детей?

— Наверное, да. Но тогда мне бы пришлось оставить Франсуазу.

— Она была богата, а ты — нет. Как получилось, что вы сошлись?

— Это был ее каприз. Возможно, у меня нет ни гордости, ни достоинства, но я всегда и во всем следовал ее воле. Хотя сейчас — не знаю, тяжело ли тебе будет это услышать — я намерен расстаться с нею.

— Почему?

— Всему и всегда наступает предел.

Жаклин молчала. Горечь была слишком огромной, чтобы она могла искренне и сполна ее высказать. Путешествие к истокам оказалось слишком мучительным. Кого она могла в этом винить? Людей, которые ее вырастили и воспитали? Бога, судьбу?

Любовь — это иллюзия, когда стираются все границы. Любовь — это то, чему она отдала бы и прошлое, и настоящее, и будущее. Жаклин чувствовала, что какая-то часть ее души умерла, но какая-то продолжает жить, как побеги на дереве, пусть и вырубленном почти до самого корня.

Она посмотрела на Фернана Ранделя. В жилах этого человека пульсировала кровь, которая казалась ей родной, и она промолвила:

— Я люблю тебя, папа.

Полковник содрогнулся всем телом.

— Ты по-прежнему называешь меня так и считаешь своим отцом?!

— Я буду называть тебя так и считать отцом до конца своей жизни.

Жаклин никогда не видела, как плачет взрослый мужчина, мужчина, прошедший войну и закаленный ею. То были слезы покаяния и очищения, исторгнутые самим сердцем.

Идрис не плакал при прощании с нею. Потому что, как бы то ни было, его воля сливалась с волей племени, с извечно установленными обычаями и традициями. Они оба принесли свою жертву и должны были получить хоть какую-то награду. Идрис сохранит свою власть, уважение племени, а она?

«Я познала любовь, я изведала страсть, а это суждено далеко не всем людям», — сказала себе Жаклин.

А еще теперь она знала, что у нее есть родная сестра. И два отца, и две матери.

— Ты не винишь меня, моя девочка? — спросил полковник.

— За что, папа? — проникновенно прошептала она.

Он глубоко вздохнул.

— Значит, все-таки мне суждено выдать тебя замуж, и именно меня твои дети будут считать своим дедом!

Жаклин хотелось сказать «там, в оазисе, я полюбила мужчину, я отдалась ему, а больше в этой жизни мне не будет нужен никто», но она не могла. Она знала, что эта тайна навсегда похоронена в ее душе. Не потому, что это разорвало бы сердце ее отца или он бы не был способен понять ее чувства, просто она сама пока что слишком многого не постигла и не смирилась тоже со многим.

Жаклин не видела, каким взглядом смотрит на нее Симон Корто, который тоже был в этом отряде.

Ему хотелось подъехать к ней и сказать «я тайно женат на твоей сестре, я могу прямо сейчас отвести тебя к ней, устроить вашу встречу», но он знал, что следует действовать с предельной осторожностью, а еще догадывался о том, что полковника ждет суровое наказание. Едва ли высшее командование одобрит его попытку использовать армейские силы в личных целях!

Жаклин Рандель и ее отец разговаривали, по-видимому, о чем-то очень важном для них обоих. Их лица были напряжены, они то пристально смотрели друг на друга, то отводили глаза. Симону чудилось, что перед ним грандиозная битва эмоций двух близких и вместе с тем непримиримо столкнувшихся в чем-то людей. Лейтенант многое бы отдал за то, чтобы подслушать их диалог.

— Каждый день я терял какую-то частичку самого себя, ее уносило время, — сказал Фернан, — и только твое присутствие помогало мне хоть как-то сохранять свою душу. В моей жизни было много ошибок, но есть и надежды, надежды, связанные с тобой и твоим будущим.

А после полковник задал волновавший его вопрос:

— Ты расскажешь Франсуазе?

Он получил ответ, которого не чаял услышать:

— Нет. Разве это возможно?

— Благослови тебя Бог!

Фернан боялся, что узнав о том, что Жаклин известна правда, Франсуаза поведет себя как иные самки, к чьему потомству не следует прикасаться. Он не мог сказать своей дочери «твоя мать способна тебя уничтожить», однако это было правдой.

— Она знает, что ты собираешься от нее уйти?

— Я уже ушел. Я снял дом в городе. Я дам тебе адрес, ты будешь ко мне приходить.

— Конечно.

Жаклин выглядела странно рассеянной, она думала о чем-то другом; наверное, о сестре. Фернан вспомнил, как к нему явилась растерянная, взволнованная Берта де Роземильи. Она видела ту самую девушку-бедуинку, сестру Жаклин — та была жива и находилась в городе. Но пока что Фернан был не в силах заставить себя рассказать об этом Жаклин.

— Как звали твою сестру?

— Анджум. А меня Байсан.

Полковник вздохнул.

— Это я помню.

— Кто назвал меня другим именем?

Мужчина пожал плечами.

— Франсуаза, кто же еще? Хотя ее логику бывает трудно постичь, она редко что-либо делает просто так. В детстве это имя совершенно тебе не шло, зато потом оно ограждало тебя, как щит, от подозрений о том, что ты не француженка, а арабка.

Некоторое время они ехали молча, потом полковник спросил:

— Ты станешь говорить кому-нибудь правду?

— Зачем? Да и кто способен это понять?

Простиравшаяся вокруг пустыня мерцала в солнечном свете. Если прищурить глаза, можно было подумать, что это не песок, а земля, покрытая коркой блестящего белого инея. Тени саксаула сплетались в причудливые узоры. На голубом небе не виднелось ни единого пятнышка. И горизонт тоже был пуст.

Будет ли отныне пустой ее жизнь? Захочется ли ей рваться к каким-то вершинам? Жаклин возвращалась в мир, где никогда не сможет существовать так, как это было прежде, потому что все ее мечты угасли, как гаснут свечи. Рок безлик и безнаказан, он способен нанести любой, самый жестокий удар, которому никто не может помешать. После этого остается только смириться и верить в лучшее.