Принцессы оазиса

Глава четырнадцатая

Белые стены и красные крыши домов несказанно оживляли пейзаж, а словно выточенные из слоновой кости и украшенные изящной резьбой минареты и купола мечетей придавали ему вид восточной сказки, чего-то волшебного и удивительно древнего. Вдали виднелись темно-зеленые купы деревьев и источенные ветрами горы цвета песка и ржавчины. Остро пахло морской солью, ветер обжигал лицо и тело. В этом неведомом краю вода была поразительно синей, а солнце — ослепительно ярким.

Берта де Роземильи не находила слов, чтобы описать увиденное. По мере того, как корабль приближался к пристани, взору открывалось все больше чудес.

Наверное, здешние люди были полны кипучей жизненной энергии и отличались бурным темпераментом — не то что она, прибывшая из закованного в серый камень, сумрачного зимнего Парижа.

Смена власти в стране одних приводит к обогащению, а других — к разорению. Семье Берты де Роземильи не повезло: она принадлежала к последним.

Ее отец пустил себе пулю в лоб, а следом сошла в могилу помешавшаяся от горя мать. Какое-то время Берта мыкалась по дальним родственникам, а потом вернулась в опустевший дом. И тут нагрянули кредиторы.

Чтобы рассчитаться с долгами, ей пришлось продать и особняк, и всю обстановку, а потом переехать в район, где жили бедняки. В этой ситуации было только одно преимущество: безвестность. В мире нищеты Берту никто не знал и не замечал, а ей не хотелось сжиматься под сочувствующими или любопытными взглядами знакомых.

Положение могло спасти замужество, но не в ее случае, и дело было не только в отсутствии приданого. Одна нога Берты де Роземильи была от рождения короче другой, и, несмотря на специальный башмак, девушка заметно прихрамывала. В детстве родители окружали ее такой любовью и заботой, что она не придавала значения своему недостатку; разве что не могла бегать, как другие дети.

Только сейчас Берта поняла, насколько ее недуг обременителен и для нее, и для других. Она немного поплакала при мысли о том, что не станет желанной никогда и ни для кого, а после смирилась. Главное было найти способ себя содержать.

Девушка пыталась устроиться на работу, но работы не было. Вернее, на ту, что предлагалась, брали других людей: крепких, здоровых, лучше приспособленных к жизни. В этом грубом мире бывшие аристократки совсем не ценились, а потому вот уже несколько месяцев Берта де Роземильи с нервным трепетом встречала каждое утро и дрожала от страха, не зная, что принесет новый день.

Она обратилась в Благотворительное заведение гувернанток, но и там ей не сумели помочь. Претенденток было слишком много, и никто из богатых людей не желал видеть в своем доме калеку.

Она продала остатки вещей и одежды, сохранив лишь самое необходимое, и старалась растянуть эти жалкие гроши как можно на дольше. Между тем наступила зима с ее отсутствием тепла, света и… надежды. Утро будто слилось с вечером; когда бы Берта ни выглядывала в крохотное окошко своей комнаты, она всегда видела одно и то же: серое, без единого проблеска небо, убогие домишки с дырявыми крышами и лесом кирпичных труб.

А потом пришел день, когда у нее ничего не осталось. Девушка поняла, что придется брать продукты в долг, как это делали многие.

Войдя в лавку, где она всегда покупала еду, Берта застыла в напряженном молчании. Хотя на ее лице, как и на лицах других покупателей, читались безысходность и нужда, она так сильно выделялась среди них своей беспомощностью, слабостью и впечатлительностью, что хозяин обратился в первую очередь к ней:

— Чего вы хотите, мадемуазель Роземильи?

Берта не возражала против такого обращения. В этом квартале приставка «де» казалась неуместной.

— Немного хлеба, пару картофелин и кусочек сала, — пробормотала она, выбрав самую дешевую еду.

Когда хозяин назвал цену, Берта через силу выдавила:

— Сейчас мне нечем заплатить. Можно, я отдам деньги… на следующей неделе?

Лавочник сделал паузу. Он видел ее насквозь. Неприспособленное к жизни существо, по иронии судьбы выброшенное в суровую реальность. Однако она держалась стоически, смотрела терпеливо и кротко, потому он сказал:

— Хорошо.

Выйдя из лавки, Берта повернула за угол и поковыляла по мрачной улице, где запах гари от печных труб смешивался с навозной вонью и запахом нечистот.

Войдя в холодную (топить тоже было нечем) комнату с ободранными стенами и колченогой мебелью, девушка опустилась на стул, не снимая ни накидки, ни шляпы.

Берта сидела, уронив руки на колени, и смотрела в пустоту с какой-то отрешенной задумчивостью, тогда как на груди лежала невыносимая тяжесть. Она понимала, что обречена. Судьба избавила ее от заботы о ком-либо, но о ней тоже было некому позаботиться.

Вспомнив о еде, она развернула газету, в которую были завернуты хлеб, картофель и сало. Медленно жуя эту скудную пищу, девушка просматривала столбцы объявлений, среди которых почти не было предложений о работе.

Хотя как раз в этом месте на бумаге осталось жирное пятно, взгляд Берты выхватил слово «требуется». Она не помнила, когда в последнее время кто-то кому-то требовался. Речь шла о месте горничной-компаньонки в одной из французских колоний, жаркой стране, о которой Берта почти ничего не знала.

Девушка задумалась. Горничная-компаньонка — интересно, она годится для такой работы? Вероятно, это путешествие станет поездкой в один конец, но есть ли у нее выбор?

Возможность увидеть море, солнце, диковинные растения, жить в вечном тепле — разве одно это не принесло бы ей радость? Как ни странно, больше всего на решение Берты повлияла именно зима с ее холодом и мраком, когда небеса были убийственно низкими и унылыми, за окнами свистел ледяной ветер, и кружился густой снег.

Мадемуазель де Роземильи написала по указанному адресу. Девушка долго думала, сообщать или нет о своей хромоте, и все же не стала этого делать. Когда она получила ответ, у нее накопилось уже столько долгов, что согласие отправиться на край света стало единственным спасением, тем более что Фернан Рандель обещал выслать деньги на проезд и дорожные расходы.

Тон послания был деловым, даже несколько суховатым, а еще было ясно, что человек писал в спешке, не задумываясь над построением фраз. Берта заметила, что полковник допустил пару орфографических ошибок, из чего можно было заключить, что он человек недостаточно образованный и, конечно, незнатный. Впрочем, это не имело значения.

Получив деньги, Берта раздала долги, а потом занялась покупками. Полковник написал, что его жена и дочь просят ее приобрести в Париже некоторые вещи — всякие женские мелочи и кое-что из одежды. Вероятно, в колонии с этим было плохо. Фернан Рандель приложил к письму два списка, написанных разными почерками. Почерк мадам Рандель — четкий, стремительный, уверенный, резкий — поразил Берту. Похоже, эта женщина никогда ни в чем не сомневалась, а также привыкла к тому, чтобы все подчинялись ее воле.

А вот ее дочь писала хотя и безупречно грамотно, но неразборчиво, словно что-то в ней еще не сформировалось и не созрело. Впрочем, Жаклин Рандель было всего шестнадцать: по сравнению с ней тридцатилетняя Берта ощущала себя едва ли не старухой. Мадемуазель де Роземильи понимала, что у этой девушки все еще впереди, тогда как ей надеяться не на что. В каком-то смысле жизнь проходила мимо нее, и так будет всегда.

В списке были швейный набор с ножницами, зубной порошок и щетки, крем для лица и бальзам для губ, ореховое мыло, экстракт лаванды и вербены, розовая и белая пудра, шпильки, веера, шелковые чулки, нитяные перчатки, отрезы тканей и еще с десяток разных мелочей.

Берта постаралась выполнить поручение как можно лучше. Ей хотелось показать новым хозяевам, что она бережливая и толковая. Делая покупки, она отстаивала каждое су, так что ей даже удалось сэкономить часть денег. Она аккуратно собрала все чеки и сделала список покупок.

Фернан Рандель предупредил девушку, чтобы она не брала с собой никаких теплых вещей, и велел ей приобрести для себя все необходимое, однако Берта ограничилась двумя простыми ситцевыми платьями и соломенной шляпкой, перчатками и зонтиком.

Когда корабль приблизился к берегу, близ которого вода была уже не синей, а темно-зеленой, с разбегавшимися по ней золотистыми змейками света, Берта начала нервничать. У нее было много багажа, состоявшего в основном из покупок для будущих хозяев, и она не знала, что с ним делать, если ее по какой-то причине не встретят. А еще девушка переживала из-за того, что не написала полковнику о своем недостатке.

Берту встретили не слуги, а сам Фернан Рандель. На вид она дала бы ему лет сорок-сорок пять. Его взор таил в себе некую суровую задумчивость, а в целом он выглядел весьма привлекательным мужчиной: высокий брюнет с правильными чертами лица и военной выправкой.

— Мадемуазель де Роземильи?

— Да, это я, господин Рандель.

Она сжалась под его внимательным, пристальным взглядом, вместе с тем с некоторым удивлением улавливая, что он странно смущен. Он словно боялся показаться косноязычным и грубым, хотя на самом деле его манеры девушка сочла вполне приличными.

Или виной был ее недостаток? Хотя Берта изо всех сил старалась не хромать, конечно, это было заметно.

— Называйте меня «полковник Рандель». Я военный человек. Багаж еще на борту? Я прикажу его вынести и доставить в мой дом. Со мной солдаты — они займутся этим.

— Хорошо, господин полковник. Только вещей довольно много. Я купила все, что было велено.

— Простите, что мы обременили вас этим.

— Мне не было трудно.

— А где ваш личный багаж?

— Вот, — ответила Берта, кивнув на саквояж, который держала в руках.

— Немного, — заметил он, при этом в интонациях его голоса промелькнула приятная мягкость. — Давайте его сюда и пойдем.

Кивнув, Берта поковыляла за ним.

Помогая ей сесть в двуколку, Фернан почувствовал, какая она легкая и хрупкая, и это его тронуло. Франсуаза была стройной, но при этом сильной и гибкой, как пантера. А еще мадемуазель де Роземильи выглядела гораздо моложе своих тридцати лет: ее можно было принять за юную девушку.

Едва Берта уселась рядом с полковником, как тут же ударилась о спинку сидения, потому что кучер слишком резко хлестнул лошадей. В лицо повеял знойный ветер, и полетела пыль. Повозка затряслась по мелким камням. Сперва пейзаж был удручающе голым, нищим, словно обглоданным, но вскоре показались деревья, дарящие широкую зеленую тень, а улицы стали глаже и шире.

— Здесь живут европейцы, — пояснил Фернан Рандель и добавил: — Наверное, я должен немного рассказать о своей дочери.

Берта снова кивнула. Ей хотелось узнать о девушке, с которой придется тесно общаться, можно сказать, существовать бок о бок.

— Жаклин недавно закончила местный пансион. Она любит читать и, насколько мне известно, мало склонна к занятиям рукоделием. Предпочитает прогулки на свежем воздухе, особенно верховые.

Берта залилась краской, а потом выдавила:

— Простите, что не написала вам… о моей хромоте.

Ей почудилось, будто он тоже слегка покраснел, а потом как можно более непринужденно произнес:

— Полагаю, это неважно. Вы будете нужны Жаклин в доме. А для верховых прогулок у нее есть подходящая компания — моя жена.

«Жена?» — повторила про себя Берта и тут же подумала: «Странно, что он так выразился. Разве она не мать Жаклин?»

Они замолчали. Фернан Рандель искоса поглядывал на мадемуазель де Роземильи, над чьей фамилией потешалась Франсуаза. Вокруг ее гладкого белого лба трепетали завитки густых русых, отливающих шелком волос, брови резко преломлялись, придавая лицу несколько трагическое выражение, а серо-голубые с темным ободком глаза были мечтательны и ясны. Во всем ее облике сквозили нежность и чистота.

Сперва Фернан встревожился, потому как знал, что Франсуаза ни за что не потерпит в доме красивую женщину. Скромность, серьезность и утонченность мадемуазель де Роземильи показались полковнику очаровательными, но он чувствовал, что его жене это не понравится. Ведь и он, и она, и Жаклин представляли себе жалкую блеклую старую деву.

Однако, увидев ее хромоту, он успокоился. Фернан знал: Франсуаза сочтет эту девушку неполноценной. От такой мысли ему стало и легко и вместе с тем — немного стыдно.

— В силу своего недостатка я училась дома, — сказала Берта, не подозревавшая о его мыслях. — Умею играть на пианино, знаю несколько языков.

— Здешние люди зачастую малообразованны и не ценят таких вещей, — заметил Фернан. — Возможно, вы не вполне представляли, куда едете.

— Не подумайте, — поспешно произнесла девушка, — я не белоручка. Я всему научилась. Я думаю, мне тут понравится.

— Надеюсь, хотя это отнюдь не страна мечты, как может показаться на первый взгляд.

— Тут много солнца.

— Слишком много. И оно убивающее, а не животворящее.

«Он несчастлив, — решила Берта и подумала: — Интересно, почему?»

Она вспомнила стремительный, острый почерк его жены, а потом выбросила это из головы. Она приехала сюда, чтобы зарабатывать на жизнь, она не надеялась стать своей в чужой семье и не собиралась вникать в ее тайны.

Кроме того, вокруг было слишком много нового и интересного. Они въехали в один из старых арабских кварталов, обнесенный толстыми глинобитными стенами с кое-где сохранившимися круглыми сторожевыми башнями. Дома были украшены орнаментом из нанесенных известью полос и геометрических фигур.

У порогов харчевен в тени смоковниц сидели арабы с коричневыми лицами и в белых одеждах и пили кофе. Берта видела лавки-мастерские, увешанные узорчатыми ножнами, связками женских браслетов, множеством амулетов от сглаза, наборными серебряными поясами и Бог весть чем еще.

— Как правильно называется этот край?

— Магриб — «Там, где закат» — такое название дали средневековые географы и историки землям, расположенным к западу от Египта. Оно и поныне сохранилось в арабском языке.

Полковник Рандель немного рассказал о стране, и Берта почувствовала, что он говорит о ней хотя и без любви, но и не с враждебностью. Ему редко приходилось выбирать, его жизнью правила необходимость: это она почувствовала с первой минуты.

Когда они подъехали к дому, где ей предстояло работать, пульс Берты участился. Жилье полковника и его семьи оказалось довольно скромным; во всяком случае, тут не было ничего вычурного. В саду росло много деревьев и кустов, веранду окружали каменные вазоны с пышными шапками красных, желтых, белых и розовых цветов.

На веранде появилась высокая, стройная, темноволосая женщина. Подойдя ближе, Берта увидела ее лицо. Оно поражало выражением властной силы; однажды увидев, его нельзя было забыть. Вместе с тем она как будто мало заботилась о своей внешности, потому что ее кожа была обветренной и смуглой. Впрочем, такая красивая женщина, наверное, могла не задумываться о том, как она выглядит.

— Здравствуйте, мадам Рандель, — промолвила Берта.

Ее голос прозвучал безжизненно и тихо, и она тут же заметила, как один из уголков рта жены полковника пополз вниз.

— С приездом, мадемуазель. У вас есть рекомендательные письма?

— Нет, сударыня. Я еще нигде не работала.

— Тем не менее вы решили, что справитесь.

Не зная, что сказать, Берта растерянно пожала плечами, и стоявший позади полковник пришел на помощь.

— Мадемуазель де Роземильи купила все, что заказали вы с Жаклин. Скоро багаж будет здесь.

— Похвально, — без всякого выражения произнесла Франсуаза и, повернувшись к ним спиной, добавила: — Проходите в дом.

— А где мадемуазель Рандель? — рискнула спросить Берта.

— Она у подруги. Скоро вернется. Идите сюда, для вас приготовлена комната.

Комнатка была небольшой, можно сказать — тесной, но Берте понравилась обстановка: комод темного дерева, напольная ваза, узкая кровать с москитной сеткой и небольшой туалетный столик. Девушка поставила в угол саквояж и сняла шляпу. В затененном помещении было нежарко, а благодаря плотно закрытому окну — очень тихо.

Пока она осматривалась и приходила в себя, супруги Рандель встретились на веранде.

— Мне пора на службу, — сказал Фернан. — Буду вечером.

— Мне надо с тобой поговорить!

— Это не может подождать?

— Нет.

— У меня не больше пяти минут.

— Вполне хватит.

По взгляду Франсуазы Фернан понял, что ему не придется услышать ничего приятного. И не удивился, когда жена заметила:

— Эта женщина не написала о том, что она калека.

— Не каждый способен открыто заявлять о своих недостатках. Наверное, она боялась, что ей откажут, — сказал Фернан и заметил: — Наша дочь опасалась, что приедет унылая старая дева, но мадемуазель Роземильи совсем не такая.

— Разве?

Полковник предпочел уклониться от прямого ответа.

— По крайней мере, мы ясно видим, в чем причина того, что она не замужем.

— Не только в хромоте. В том числе и в отсутствии денег. Представляю, чего ей стоило сломать свою гордость и пойти в услужение!

— Но она справилась с этим, не так ли? Она образованна, скромна, целомудренна. Чем не компания для Жаклин?

— Женщина усмехнулась.

— Почему ты уверен в том, что она девственница? У тебя есть доказательства?

Полковник постарался не выдать смущения.

— Мне кажется, это и так понятно.

— В тридцать лет целомудрие уже не является достоинством, — отрезала Франсуаза. — Это свежесть, покрытая плесенью.

Фернан вздрогнул. Как она могла рассуждать о свежести, если от нее всегда веяло пороком!

— Я не вижу причины отказываться от ее услуг.

Женщина подозрительно прищурилась.

— Вижу, она тебе нравится.

— Это неподходяще слово, но если ты хочешь его употребить, то надо исходить из того, понравится ли она Жаклин.

Когда муж ушел, Франсуаза направилась в дом и бесцеремонно вошла в комнату Берты. В конце концов, все здесь принадлежало ей, бразды правления жизнью этого дома и его обитателей всегда были в ее руках.

Девушка поднялась с кровати, на которую присела отдохнуть, и едва заметным движением расправила платье. Мадам Рандель сверлила ее взглядом, отчего Берта то краснела, то бледнела. Она ощущала себя подавленной куда более решительным характером и сильной волей этой женщины.

— Как вас зовут? — сполна насладившись паузой, спросила Франсуаза.

— Берта.

— А полное имя? Жильберта, Альберта?

— Нет. Просто Берта.

— Вы аристократка?

— Теперь уже нет.

— Хорошо, что вы это понимаете, — безжалостно заметила Франсуаза и не преминула добавить: — Учтите, если вы приехали на поиски жениха, мы не станем вам помогать.

— Уверяю, что нет.

— Вы три раза подряд произнесли «нет», а это хуже, чем «да», — усмехнулась Франсуаза, и Берта выдавила:

— Да. Простите, сударыня.

Они не успели закончить разговор: с веранды послышался звонкий голос, потом раздались шаги, отворилась дверь, и перед Бертой предстала восточная красавица в европейском платье, очень естественно облегавшем ее прелестный стан.

У Жаклин Рандель было тонкое лицо, высокие скулы, медовая кожа, быстрые искорки в глубине больших черных глаз и воистину роскошные волосы, заплетенные в две толстые косы. Берта представляла ее совсем другой.

Слегка приобняв за талию и небрежно поцеловав дочь, Франсуаза сказала:

— Это та самая мадемуазель де Роземильи. Я оставлю вас. Поговорите. С твоим отцом я все обсудила, но решение будет за тобой.

Некоторое время они смотрели друг на друга — существа из разных миров. Потом Берта промолвила:

— Я буду рада оказаться вам полезной, мадемуазель Рандель.

Почему-то она ожидала, что у Жаклин окажется какой-то акцент, но та произнесла на чистом французском:

— Вообще-то, это была идея моих родителей.

Это прозвучало довольно застенчиво. Она не знала, как общаться с внезапно появившейся в ее жизни незнакомкой, и ее собеседница тоже. Берта понимала, что очутилась в довольно странной семье. Она была достаточно проницательна, чтобы это почувствовать.

— Мне очень жаль…

В ее словах звучали искренность и затаенная боль, и Жаклин тут же промолвила:

— Нет-нет, я только хотела сказать, что недавно вышла из пансиона, а там мне никто не прислуживал. Я привыкла все делать сама.

Берта де Роземильи вспомнила, как чуть не зарыдала от страха, когда впервые взяла в руки полный горячих угольев утюг, чтобы самой погладить себе платье. Как лопалась кожа на нежных руках, когда она стирала свое белье.

Берта пыталась представить долгую дорогу обратно и… не могла. Еще сложнее было вообразить себя оставшейся здесь, но без работы, и ковыляющей от порога к порогу в жалкой надежде стать для кого-то полезной. Тем не менее она твердо произнесла:

— Только вы можете решить, необходимы ли вам мои услуги. Мне бы не хотелось быть для кого-то обузой, да еще получать за это жалованье.

Жаклин неловко улыбнулась. По своей натуре она напоминала не мать, а скорее отца.

— Но ведь вы обо всем договорились в переписке с моими родителями?

— Не обо всем. К сожалению, я должна предупредить, что я не могу сопровождать вас на верховых прогулках, — сказала Берта и сделала по комнате несколько шагов. — Это у меня с рождения. Впрочем, пешком я способна преодолевать довольно большие расстояния. Только не быстро.

Жаклин смотрела на нее сочувственно, даже жалостливо. Каждый раз, когда Берта ловила такой взгляд, в ее душу словно забивали невидимый гвоздь, но она научилась справляться с этим.

— И ненужно! Обычно я езжу верхом с мамой. А она скачет так, что за ней невозможно угнаться!

В тоне Жаклин слышалась участие и забота. Она была загадочной, чужой, ни на кого не похожей, но зато человечной.

— А кто выполняет другую работу? Готовит, стирает, моет полы?

— Местные женщины. С белой прислугой тут плохо.

Берта невольно оглянулась, и Жаклин пояснила:

— Мама предупредила их, чтобы они старались не попадаться нам на глаза. Вообще-то я ничего не имею против, но…

Она пожала плечами, и Берта не нашлась, что сказать.

— Так вы останетесь? — спросила Жаклин.

— Вы хотите этого?

Чуть помедлив, девушка промолвила:

— Я не возражаю.

Вскоре прибыл багаж; мадам Рандель и ее дочь занялись покупками, а Берта получила возможность передохнуть и разобрать свои немногочисленные вещи.

Она умылась, переоделась, причесалась и сразу почувствовала себя гораздо лучше. А потом ее пригласили на ужин.

На веранде был накрыт стол, вокруг которого стояли четыре плетеных кресла. Буквально на расстоянии вытянутой руки от перил росло несколько старых деревьев, на узловатых стволах которых обладающий воображением человек нашел бы очертания людей, животных и каких-то фантастических существ. Плотная масса листвы создавала вокруг террасы густую тень.

Полковник принес бутылку вина, а Жаклин — кувшин с фруктовым соком. Берте было неловко оттого, что к ней относятся как к гостье, но, должно быть, то был единственный в своем роде вечер.

Она с удовольствием выпила сока, оказавшегося невероятно вкусным и свежим. В Париже ей не доводилось пробовать ничего подобного. А потом Фернан налил ей вина.

Было подано местное блюдо — густая похлебка из козлятины с луком, чесноком, перцем, кардамоном и кинзой. Фернан продемонстрировал манеры местных жителей, ловко зачерпывая блюдо сложенной совочком лепешкой. Смеющаяся Жаклин не отставала от отца, и Берта находила в ней живую, развитую и остроумную девушку.

Франсуаза ела медленно, изящно пользовалась столовыми приборами и вообще вела себя как светская дама.

Каждый из них исполнял свою роль. Но если Фернан делал это искренне и с чувством, то в душе Франсуазы таилась насмешка. Она снисходительно наблюдала за мужем.

Фернан расспрашивал Берту о жизни в Париже, о тяготах пути. Она отвечала вежливо, но односложно, и когда ужин закончился, испытала явное облегчение.

Все встали и вышли из-за стола. Поняв, что на сегодня ее общение с семейством Ранделей закончено, и поблагодарив их, Берта ушла к себе.

То же самое сделал полковник. Фернан надеялся спокойно почитать или подумать, а после мирно отойти ко сну, но его планы нарушила вошедшая в комнату Франсуаза.

В доме быстро темнело; сумерки окрасили пространство в серые тона и словно размыли контуры мебели и вещей. На этом фоне выражение лица Франсуазы, взгляд ее темных глаз казались по-особому пронзительными и резкими.

Подойдя ближе, она положила руки на грудь мужа. Жар ее рук словно прожигал его кожу сквозь тонкую ткань сорочки.

— Сегодня ты вел себя как мужчина, в поле зрения которого появилась новая женщина, — насмешливо произнесла она.

— Неужели ты думаешь, что я…

— Мог бы увлечься столь жалким существом? — перебила Франсуаза.

Повернувшись, Фернан зажег лампу, и о ее стекло тут же со стуком стали биться мотыльки.

— Не в моих привычках говорить о людях подобным образом, какие бы недостатки они ни имели. Мадемуазель де Роземильи попала в другой мир, ей надо помочь освоиться.

— Это не твоя забота. Ты не должен о ней беспокоиться.

— Я и не беспокоюсь. Единственное, что меня волнует, так это судьба Жаклин.

— Тут не о чем волноваться.

— Она живет не своей жизнью.

Вопреки ожиданиям, Франсуаза согласно кивнула.

— Той, которую мы ей дали.

— Да.

— А этого мало? Ей открыт целый мир! Она может делать все, что захочет!

Многого из того, что есть на Востоке, нет больше нигде. Здешние люди тоже казались совершенно особенными. Большинство европейцев считало арабов по-детски непосредственными, почти первобытными или, напротив — до крайности изворотливыми, хитрыми, но они не были ни теми, ни другими. Фернан не раз говорил, что их душу невозможно постичь. Они, как никакой другой народ, были слиты с природой и со своим Богом. Оторвать их от этого означало отделить мясо от костей.

Фернан подумал о бессознательных человеческих поступках, вызванных не затаенными мыслями и чувствами, а просто инстинктом и, чуть помолчав, тяжело обронил:

— Иногда при мысли о том, чего она может пожелать, мне становится страшно.