Принцессы оазиса

Глава двенадцатая

— Я получил только один ответ на свое объявление, — сказал Фернан Рандель.

— И от кого? — спросила Франсуаза.

Сидя за туалетным столиком, женщина расчесывала волосы. Супруги собирались на устраиваемый губернатором прием в честь одного из государственных праздников. Фернана тревожили служебные дела, и у него не было настроения посещать всякие празднества, но для Жаклин это был первый выход в свет после пансиона, а полковник не мог пренебрегать интересами своей дочери.

Франсуаза надела приличествующее возрасту и положению платье цвета темного серебра и замысловатые тяжелые украшения, тогда как для Жаклин был приготовлен бирюзовый наряд, а прическу предполагалось украсить живыми цветами.

— От какой-то дамы.

Франсуаза приподняла брови.

— Дамы?

— Она происходит из благородной, но разорившейся семьи и пребывает в бедственном положении.

Франсуаза расхохоталась.

— Невероятно! Мы, живущие на окраине мира, нанимаем в прислуги аристократов из Парижа! Подумай, разве она годится в горничные?!

— Она пишет, что умеет делать все, что нужно. А если она к тому же образованна и умна, Жаклин не будет с ней скучно. Горничная-компаньонка — разве не об этом ты мечтала?

— А сколько ей лет?

— Судя по всему, около тридцати.

Франсуаза презрительно фыркнула.

— Старая дева?

— И, вероятно, без надежды на замужество. Но так даже лучше. Полагаю, молоденькая девица быстро подцепила бы здесь какого-нибудь офицера, и мы бы остались без прислуги. Жалованье ее устраивает. И, конечно, нам придется оплатить ей проезд.

— А как ее зовут?

— Мадемуазель де Роземильи.

— Де Роземильи?! — повторила Франсуаза и вновь рассмеялась.

На самом деле у Фернана были хорошие предчувствия. Письмо было написано хотя и на дешевой бумаге, но ровным и аккуратным почерком. В нем не было ничего замысловатого, отдающего притворством. Оно было грамотным и в то же время простым. Почему-то полковнику представлялась скромная, честная женщина, воспринимающая жизнь без прикрас и иллюзий.

— Если Жаклин согласится, я отвечу этой женщине, — сказал он жене, и та пожала плечами.

— Хорошо.

Вошла Жаклин. Светлый наряд смягчал ее жгучую красоту и подчеркивал юность.

— Вы готовы? — спросила она, и Франсуаза поднялась с места.

— Да. Кстати, папа нашел тебе горничную. Какая-то дама, вернее, старая дева. Она написала ему из Парижа.

Вспомнив «копченую рыбу», девушка сморщила нос.

— Старая дева? Если она похожа на мадемуазель Кадур…

— Что-то подсказывает мне, что она совсем не такая, — вставил Фернан.

— Видать, ее дела совсем плохи, если она готова покинуть столицу и приехать сюда, — сказала Франсуаза и обмахнулась пуховкой.

— Когда-то я сделал то же самое, — заметил полковник.

— Но ведь ты, мама, родилась здесь? — сказала Жаклин.

— Да. И никогда не мечтала о других краях.

Они вышли во двор и уселись в коляску. Особое возвышенное волнение заглушало все остальные чувства Жаклин. Она едет на бал, где будут ее подруги по пансиону и наверняка много неизвестных и привлекательных молодых людей! Девушка впервые по-настоящему ощущала себя свободной; ее душа была открыта для новой радостной жизни.

Они ехали по широкой алее, усаженной деревьями, чьи соцветия напоминали алые свечи. Вдали виднелись выжженные солнцем холмы и поля, похожие на крохотные редкие зеленые лоскутки.

Коляска остановилась перед высоким зданием, над которым был поднят французский флаг и откуда доносилась торжественная музыка. То был дворец кого-то из бывших мусульманских правителей этой страны.

Внутри было полно господ в темных сюртуках и накрахмаленных белых сорочках, военных в мундирах и дам с их легкомысленными нарядами с кружевами, воланами, оборками и тюлевыми драпировками. В этой стране вечного лета платья всегда были легкими, а шляпки напоминали клумбы.

Сам зал выглядел великолепно. Пол был выложен цветным мрамором, стены и потолочные своды покрыты росписью — верблюды, павлины, пальмы цветы. Ни одного изображения человека, кроме огромного портрета императора, висевшего в простенке между двух витражных окон.

Жаклин несказанно обрадовалась, увидев Ивонну и еще нескольких знакомых девушек. Они немедленно принялись болтать, делясь новостями.

В ожидании начала торжества Франсуаза присела на банкетку и принялась обмахиваться веером, а к Фернану подошел один из его сослуживцев.

Это был недавно прибывший в страну и назначенный в штаб молодой офицер Симон Корто. Порой высшее командование выкидывало такие фокусы, хотя Фернан крайне неодобрительно относился к воякам, не знавшим местных обычаев, не приспособленных к климату.

В этом случае полковник не щадил подчиненных и стремился как можно скорее испытать их в деле, ибо слишком многие полагали, что служба в этой стране — легкий способ получить повышение и заработать денег.

Большинство таких, как этот лейтенант, чаще думало о героизме, чем о смерти, хотя именно она в качестве полноправной хозяйки царила на поле боя. Отправляясь на войну, будь готов к тому, что тебя убьют: об этом в военном училище иногда почему-то забывали говорить. Молодые солдаты надеялись, что отсутствие опыта восполнят неустрашимость, сообразительность и боевой пыл. И гибли один за другим.

На первый взгляд, Симон Корто производил впечатление вдумчивого, серьезного человека, но Фернан мало доверял тем, кто еще не прошел крещение пулями.

— Завтра явитесь в штаб, — сказал полковник, коротко ответив на приветствие. — Я слыхал, вы весьма преуспели в военной теории, а теперь поглядим, что вы можете на практике.

— Бедуины воинственны?

— По природе — нет. Но случается, мы вынуждаем их защищать свои земли. Кстати, вы хорошо устроились?

Симон Корто скромно улыбнулся.

— Вполне. Я понимаю, что прибыл не на курорт.

— И все-таки, полагаю, вам придется труднее, чем вы думали. У вас очень светлая кожа, глаза и волосы. А в этих краях на редкость безжалостное солнце.

— Думаю, я привыкну.

— Зачем вы вообще сюда приехали? — резковато спросил полковник, которого раздражала видимая беспечность подчиненного.

Симон тут же допустил в своем ответе еще одну большую ошибку:

— Я давно желал побывать в такой стране. Меня с детства влечет ко всему экзотическому, противоположному нашему миру.

Фернан нахмурился. Этот юноша вел себя так, будто готовился отправиться в увлекательное путешествие!

— Если вы хотите узнать, куда на самом деле попали, поезжайте с отрядом в разведку.

Симон Корто вспыхнул.

— Почту за честь, господин полковник!

Усмехнувшись такой реакции на приказ, Фернан сказал:

— Близ оазиса Эль-Хасси произошла перестрелка, надо проверить обстановку. Завтра вы получите подробные инструкции, а пока развлекайтесь. Перед вами все местное высшее общество. Полагаю, здесь вы будете чувствовать себя в своей тарелке.

— Господин полковник, а кто та загадочная восточная красавица? — спросил Корто, не заметив иронии, прозвучавшей в последних словах начальника.

С начала вечера он обратил внимание на девушку, чьи глаза напоминали черные вишни, а кожа была непривычно смуглой.

— Это моя дочь, — промолвил Фернан, и от неожиданности лейтенант отступил назад.

— Простите.

— Насколько я знаю, вы приехали сюда без семьи?

— Да, я не женат.

— С невестами тут плохо, потому что женщины наперечет, — сказал полковник и отошел.

Лейтенант видел, как Фернан Рандель приблизился к красивой женщине средних лет, в чьем взоре сквозили решимость и железная воля. Вероятно, это была его жена. Что ж, пожалуй, стоит забыть о черноокой красавице, которая, несмотря на то, что ее родители тоже были смуглы и темноволосы, не походила ни на одного из них.

Между тем, чем оживленнее становилось в зале, тем больше Жаклин теряла воодушевление. Сперва молодой офицер пригласил Ивонну, потом настал черед и других девушек. Всегда имевшая успех у мужчин Франсуаза тоже танцевала почти без отдыха.

Но хотя женщин в зале по традиции было меньше, чем мужчин, никто не выразил желания вальсировать с Жаклин. Возможно, молодых людей смущало присутствие ее отца или их отпугивала ее необычная внешность?

— Позвольте пригласить на танец самую прекрасную девушку в этом собрании! — раздался мужской голос, и Жаклин очнулась от своих мыслей.

Перед ней стоял отец. Ответив на его улыбку, Жаклин опустила ресницы. Он всегда хорошо ее понимал! И как приятно было танцевать именно с ним, а не чувствовать на себе чужой взгляд, не испытывать прикосновение незнакомых рук!

Фернан угадал настроение дочери. Жаклин смотрела в зал с ожиданием, недоумением и чуть заметной обидой. Она не должна была находиться здесь, ей вообще не полагалось знать, что где-то устраиваются приемы и балы, но из нее сделали то, что сделали, и возврата назад не было.

Полковник подумал о Симоне Корто. Пожалуй, он зря спугнул лейтенанта. Надо было дать ему шанс.

Через несколько дней после похорон шейха Сулеймана к Кульзум подошел Кабир. Его лицо было серым от страха.

— Идрис хочет прогнать меня из оазиса! Он задумал обречь меня на погибель! И все из-за этой девчонки!

— Откуда ты знаешь? — встревожилась девушка. — И может ли такое случиться? Разве наш отец позволит!

— Как только Идрис станет шейхом, у него будут развязаны руки. Он очернит меня на совете племени и потребует моего изгнания. Чтобы избежать позора, отец сам откажется от меня!

— Что же делать?

— Поговори с ним. Попроси за меня. Ведь ты его невеста!

Кульзум не знала, что сказать. Она вообще не была уверена в том, что Идрис на ней женится. Ведь со дня приезда он не сказал ей ни слова! Зато не однажды виделся с Анджум.

Правда, Кульзум знала, что эта девушка никогда не сможет стать женой Идриса. Никто не допустит такого, потому что как народ подчиняется шейху, так и шейх подчиняется народу. В оазисе жизнь любого человека, а особенно жизнь правителя, ограничена строгими законами родовой принадлежности.

И все же ей было очень жаль брата, потому она ответила:

— Я постараюсь тебе помочь.

Кульзум надела парадную рубашку с золотым шитьем по подолу и сандалии с красивым переплетом, нацепила на шею серебряный кулон в форме ромба с красными бисером в центре и прикрепила по обеим сторонам лица подвески из тонких сверкающих пластин.

Хотя нравы бедуинов нельзя было назвать свободными, на общение молодежи не существовало строгих запретов. Замужним женщинам не полагалась разговаривать с другими мужчинами, но на девушек такое правило не распространялось, тем более, если речь шла о женихе и невесте.

Кульзум подкараулила Идриса, когда он вел Джамила от колодца. Юноша сам ухаживал за своим конем — так делал и его отец. Арабские лошади были очень доверчивы, но они признавали только одного хозяина.

Кульзум не могла сказать, что любит Идриса, но, безусловно, такой вариант брака был самым выгодным. Мать молодого шейха умерла, значит, его первая жена сразу же станет главной в гареме, а после рождения сына ее будет окружать такой почет, какого не заслуживает ни одна женщина в оазисе.

Когда Идрис приблизился к ней, девушка постаралась сложить губы в улыбку.

— Я хочу с тобой поговорить, — произнесла она с легким поклоном.

Юноша молча смотрел на нее. Кульзум чувствовала, насколько она безразлична ему, видела, что он вовсе не хочет с ней разговаривать. Сердце девушки сжалось, но она пересилила себя и сказала:

— Я сочувствую твоему горю — ведь ты потерял отца!

— Все мы осиротели, потому что лишились шейха.

— Теперь правителем будешь ты.

Идрис кивнул. На его лице по-прежнему не отражалось никаких чувств.

— Я узнала, — голос Кульзум дрогнул, — что ты собираешься наказать моего брата, и я хочу попросить за него.

— Я решил, что делать с Кабиром, когда еще был жив мой отец. Твоему брату придется покинуть оазис.

— Ты обрекаешь его на изгнание?! Но ведь это означает смерть!

Решив прибегнуть к обычной женской уловке, она выдавила слезу, но это не помогло.

— Я знаю, — бесстрастно произнес Идрис.

— Мой брат не сделал ничего дурного, — робко произнесла Кульзум.

— Я видел своими глазами то, что он сотворил! Он опозорил невинную девушку и заслуживает бесславной гибели.

— А если Кабир женится на ней?! — прошептала она, страдая от унижения.

— Не думаю, что она согласится выйти за такого человека.

Девушка сникла.

— Вижу, все напрасно. Между тем я…твоя невеста. Или… уже нет?

— Если мой отец пожелал, чтобы я взял тебя в жены, то так и будет. Доблесть шейха в том, что он держит слово и никогда не меняет своих решений, — сурово произнес юноша.

Кульзум стояла, понурившись, но когда Идрис, обойдя ее, направился к своему дому, заплакала, на сей раз непритворными злыми слезами, а потом в сердцах плюнула ему вслед. Она была унижена и обижена тем, что ее жених ставит нищую девчонку из чужого племени выше принцессы родного оазиса.

Неделю спустя Идрис был провозглашен новым шейхом. Он тут же созвал совет племени, на котором обсуждалось много вопросов, в том числе о защите оазиса от захватчиков и помощи соседям.

Под конец речь зашла о поступке Кабира, и Идрис был непреклонен. Изгнание из оазиса — таким было его решение.

Все понимали, что это гибель. Никто не даст приюта человеку, отвергнутому родным племенем. Пройдет немного времени, и он погибнет от жажды, потом его плоть склюют грифы и разорвут шакалы, а кости занесет песком.

Когда поседевший от горя отец Кабира и дядя Идриса попытался заступиться за сына, молодой шейх сурово произнес:

— Ты хочешь, чтобы он подал остальным пример безнаказанности? Тогда я не удивлюсь, если мужчины один за другим примутся лишать чести наших матерей, жен и дочерей!

У Кабира отняли оружие. Ему не дали с собой ни еды, ни воды. Отныне его судьбу должна была решать пустыня. И, конечно, Аллах.

Как многие люди, оказавшиеся на пороге смерти, ощутившие на своем лице ее зловещее дыхание, юноша был готов заплатить за жизнь любую цену. Упав перед Идрисом на колени, он прохрипел:

— Прости! Не прогоняй! Я не знаю, что на меня нашло! Поверь, я не собирался ее насиловать! Да я ее и не тронул, только порвал одежду! Если ты считаешь, что я ее опозорил, я могу жениться на ней!

— Такой шакал, как ты, ей не нужен, — с убийственным спокойствием произнес Идрис.

Поняв, что все кончено, Кабир злобно закричал:

— А она нужна тебе, эта безродная?! Будь ты проклят! Клянусь, ты еще пожалеешь о том, что ее защищал!

— Убирайся.

Никто не смел провожать изгоя, даже его родные. Они только смотрели, как он, не оглядываясь, удаляется прочь от оазиса.

Кабир шел и шел по пустыне, сам не зная, куда. Так души грешников блуждают по унылым степям потустороннего мира, прежде чем попасть в ад.

Солнце нещадно палило. Небо казалось раскаленным добела, и пески буквально дышали зноем. Не было видно ни одного живого существа, лишь иногда меж обломков камней мелькали юркие ящерицы. Кое-где торчали пучки сухой травы и острые колючки. То было царство безмолвия, пустоты и смерти.

Едва родной оазис навсегда скрылся вдали, Кабира охватило чувство беспросветного отчаяния, безнадежной затерянности среди пустыни. Он знал, что даже если добредет до другого зеленого островка, где живут люди, ему придется объяснять, кто он, откуда и почему бродит по пустыне один. Он не сможет сказать правду, а если солжет, то ему не поверят.

Кабир ненавидел Идриса, ненавидел Анджум. Он хотел напугать и унизить девчонку, он вовсе не думал, что все так обернется!

Юноша заметил стайку птиц, летевших на восток, туда, где рождается солнце. Это считалось хорошим знаком, но он больше не верил в приметы. К тому же ему было трудно понять, почему, если у пернатых есть крылья, они не живут там, где много воды и корма, а кружат над пустыней? Неужели им так важна родина?

С каждой минутой он все острее ощущал беспомощность существа, оставленного сородичами. Тошнотворное чувство сжимало ему желудок, подступало к горлу, и виной всему был дикий страх.

Прошло немного времени, и он уже мечтал о воде. Кабир помнил, как когда-то по дороге в город они с отцом набрели на колодец, полный зловонной протухшей жижи из-за того, что в него упало какое-то животное. Сейчас он согласился бы выпить даже такую воду.

Песчаная рябь искрилась и сверкала под солнечными лучами. Будучи не в силах на нее смотреть, Кабир то и дело прикрывал глаза и брел, как слепой. Он знал, что скоро его мозг наполнится видениями; так что, возможно, перед смертью он еще сможет узреть что-то хорошее. Хрустальные реки с берегами, полными золота и жемчугов. Гурий рая.

Однако в реальной жизни его не ждало ничего, кроме бесславной гибели. Все желания, планы оказались миражом. Кабир заплакал от безысходности и пронзительной душевной боли, а когда слезы иссякли, ощутил странную опустошенность, постепенно переходящую в безразличие. Смерть так смерть.

Кабир очнулся от того, что кто-то пинал его в бок. Оказалось, он лежал в скудной тени бархана, и его почти занесло песком.

Вокруг толпились вооруженные всадники. Тот из них, который спешился и бесцеремонно толкал юношу ногой, держал в руках флягу.

— Дайте! — из последних сил прохрипел Кабир, протягивая трясущиеся руки. — Я хочу пить!

— Не спеши. В песках вода дороже золота, а мы тебя не знаем. Кто ты такой? Почему бродишь по пустыне один? Заблудился?

Кабир понимал, что ему совершенно нечего терять. Он лишился поддержки и защиты племени. Каждый встречный мог поступать с ним, как вздумается: унизить, избить, убить.

— Меня изгнали.

— За что?

— Я совершил дурной поступок.

— Да ну? И какой?

Кабир замялся.

— Новому шейху нравилась одна девушка, а я… В общем, он решил, что я отнесся к ней неподобающим образом.

— И только-то? — усмехнулся мужчина. А после спокойно сообщил: — А вот мы занимаемся действительно нехорошими вещами. Грабим караваны, угоняем скот. Среди нас немало настоящих преступников, многие вообще стоят одной ногой в аду, так что ты попал в не слишком подходящую компанию. Как тебя зовут?

Юноша назвал себя.

— Я — Дауд. А это — мои люди, — сказал главарь и кивнул на молчавших мужчин.

Он протянул Кабиру флягу, и тот принялся жадно пить.

— Из какого ты оазиса?

— Айн ал-Фрас.

— Я знаю, где это. Но мы обходим то место стороной — там много воинов.

— Главного из которых я хотел бы убить! — процедил Кабир.

Дауд неодобрительно покачал головой.

— Месть? В наших делах лучше иметь холодное сердце. Не любить, не ненавидеть. Что ж, если хочешь, поехали с нами. У нас есть своя стоянка.

Кабир кивнул, потому что у него не было выбора. Юноше все еще не верилось, что он останется жить, что к нему вернутся силы. Чести, наверное, уже не будет, но, в конце концов, можно попробовать существовать без нее. Сейчас главными для него были вода, еда и какое-нибудь пристанище.

Доехав до места, он окончательно пришел в себя. В здешнем оазисе был колодец и небольшая пальмовая роща. Кое-где палатки заменяли укрытия из веток с натянутыми на них лоскутами ткани или кожи. Все было устроено и сделано на редкость небрежно. В этом разбойничьем лагере витал дух убийственного равнодушия и лени.

По дороге Кабир разглядел своих спутников. Плохо одетые, неопрятные, но хорошо вооруженные, явно привыкшие к насилию. Юноша понимал, что по общественному положению он стоит гораздо выше этой грубой своры, и на всякий случай дал себе слово молчать о том, кто он такой.

Кабир с удивлением заметил в лагере женщин. Он не знал, это чьи-то жены, служанки или пленницы, и не решился спросить. С виду они занимались такой же работой, какая выпадала на долю бедуинок в его родном оазисе.

Он вновь напился воды и умылся. Получил кусок вареной козлятины, правда, почти без соли и приправ; однако молодой человек был голоден, потому съел все и дочиста обглодал кости.

Пустыня остывала, а небо меркло. Постепенно оно сделалось похожим на туго натянутое серое полотно с редкими розоватыми проблесками.

Кабир мечтал об отдыхе без малейших дум о завтрашнем дне и обрадовался, когда Дауд отвел его к скромному убежищу из веток и тряпок. Внутри не лежало даже кошмы или шкуры, только тонкий песок. Это было унизительно, но терпимо. В конце концов, пока он ничем не заслужил возможности здесь остаться. Эти люди спасли ему жизнь, и он был обязан помнить об этом.

Он опустился на песок и закрыл глаза, но вдруг почувствовал, как внутрь забрался кто-то еще. Кабир тут же вскочил, жалея, что при нем нет никакого оружия, и остолбенел, увидев, что это… девушка.

Непроницаемо темные глаза, ожесточенное выражение лица, которое она не пыталась скрыть, густые волосы, изящные руки, тяжелая грудь, тонкая талия и крутые бедра. Настоящая гурия!

Юноша решил, что по какой-то необъяснимой случайности она ошиблась и попала не в то жилище, но девушка отрывисто произнесла:

— Меня прислал Дауд. Давай, делай, что надо, и я уйду.

Посмотрев на него в упор, она рывком стянула через голову рубашку и осталась голой.

Это было то, о чем Кабир не смел и мечтать, однако он оробел. Он вспомнил Анджум, смешанное с ненавистью вожделение, свою грубость, ее стыд и страх. Сейчас он испытывал совершенно иные чувства.

— Если ты не хочешь, я не буду, — прошептал он, и она с досадой произнесла:

— Да не все ли равно: ты или кто-то другой!

— Как тебя зовут? — спросил он.

— Тебе это нужно?

— Наверное.

— Хасиба. А твоего имени мне не надо, — заявила она, и все же молодой человек сказал:

— Меня зовут Кабир.

Девушка легла на песок, и юноша склонился над ней. Трогая ее, он старался преодолеть робость и скрыть свою неопытность. Каждый мускул его тела был напряжен до предела, он не верил, что сейчас произойдет то, о чем он столько мечтал! Все же на свете случаются чудеса! Идрис послал его на смерть, а он спасся и вот-вот станет мужчиной!

В теле Кабира полыхал пожар, а мозг был затуманен. И за что, почему ему такой подарок?! Ведь он только-только явился сюда, и у него ничего нет!

Он не хотел отпускать Хасибу, но она взялась за одежду.

— Ты еще придешь? — с надеждой спросил он.

— Если ты подаришь мне украшение.

— Украшение? — растерянно повторил Кабир. — Прежде я дал бы тебе все, что ты пожелаешь, но сейчас у меня ничего нет.

— Достанешь. Так принято.

Что-то в ее голосе и выражении лица заставило его произнести:

— Тебе это нужно?

Чуть помедлив, она ответила:

— Нет. Все, чего я хочу, так это сбежать отсюда. Это страшное место. Хотя если кто-то узнает о моих словах, то меня убьют.

— Я никому не скажу, — пообещал Кабир и спросил: — А как ты сюда попала?

— Дауд и его люди напали на наш караван. Мои родители погибли. А меня захватили в плен и привели сюда. Дауд взял меня первым. Потом были другие. Я по многу раз переспала со всеми. Сегодня он велел мне прийти к тебе.

У Хасибы был остановившийся, помертвевший взгляд, а ее руки теребили ткань одежды.

Кабир знал, насколько страшны корсары пустыни. Встретившись в пути, бедуины предупреждали друг друга о мирных намерениях определенными знаками, но разбойники нападали сразу, причем из укрытия, исподтишка.

— Но ведь я не сделал тебе больно? — нерешительно спросил он.

Он хотел дождаться от нее признания, что ей было хорошо, но Хасиба коротко промолвила:

— Нет.

— Я знаю, что от этого у женщин бывают дети, — сказал Кабир, вспомнив, что не видел в лагере ни одного ребенка.

— Тут есть одна старуха — она дает нам травы. Конечно, бывает, что дети все же рождаются, но тогда их сразу убивают. Здесь они никому не нужны.

Молодой человек вздрогнул, начав понимать, что никакое это не спасение, что он угодил в ловушку. Он не желал превращаться в то, чем были эти люди. И все сильнее ненавидел Идриса, который обрек его на это. А еще ему очень нравилась Хасиба.

— Ты не пыталась сбежать?

— А куда? В пустыню? Они догнали бы меня и убили. Или я сама умерла бы в песках.

— Ты не бедуинка?

— Я жила в городе.

Кабир посмотрел на нее с невольным уважением. Сам он покидал оазис всего два раза в жизни.

— Я не разбойник, — сказал молодой человек, — я не такой, как они.

— Ты когда-нибудь лишал человека жизни? — спросила Хасиба.

— Нет.

— Они научат. Если ты угодил в это место, придется жить по их законам. Будешь убивать, насиловать, грабить.

Кабир понял, что это и есть наказание Аллаха за извращенные желания, за то, что он дурно поступил с Анджум. Больше ему никогда не быть принцем оазиса, его ждет другая, унизительная, грязная, жестокая и страшная судьба.