Сделка. Я тебе верю

3

ДАРЬЯ

— Лев Семенович, позволь-ка тебя обнять и поздравить, дорогой мой человек, — зычный голос Семенова заглушает музыку и привлекает к себе не только наше внимание, но и других гостей, в это время обитающих поблизости.

Сияя белоснежными винирами, мужчина наигранно широко разводит руки в стороны, вразвалочку приближается к Шаталову-старшему и стискивает того в захвате, демонстрируя всем и каждому теплейшие отношения. Похлопывает по спине и что-то произносит на ухо, отчего оба громко смеются, затем отстраняется и теперь уже пожимает ладонь, как положено.

— Долгих лет жизни и успешного процветания твоему бизнесу, — на высокой ноте заканчивает короткую поздравительную речь.

Успешного процветания бизнесу.

Про себя повторяю последнюю часть фразы и беззвучно хмыкаю. На счет этого совершенно не сомневаюсь. Исполнится. Иначе и быть не может, учитывая методы, которыми не гнушается свекор, бессовестно оттяпывая чужое состояние у законных владельцев и засовывая в собственный бездонный карман.

Так же, как не сомневаюсь, что Семенов в курсе грязных делишек друга. Многих, если не всех. Знает... знает продажная шкура, имеет с этого свой процент и надежно покрывает. Проще говоря, крышует.

Не зря ж их связывают такие теплые и доверительные отношения. Не зря ж Валентин Петрович живет на широкую ногу не по доходу, обеспечив недвижимостью и жену, и тещу, и дочь, и даже еще не рожденного внука или внучку, а Лев Семенович не боится быть тварью. Не зря ж меня от обоих воротит.

Пока остальное семейство Семеновых здоровается и лобызается с семейством Шаталовых, уделяя наигранное внимание и мне, — пусть минимум, но всё же, ведь иначе нельзя — гости смотрят, — отвлекаюсь на подходящего к нашей группе официанта. Первой тянусь к подносу и забираю бокал игристого.

Не дожидаясь тостов или другой сиропной ереси, от которой сведет скулы или заноют зубы, делаю несколько глотков шипучки и довольно выдыхаю.

Вот так уже легче. Пузырьки пощипывают язык, внутри разливается долгожданное тепло, а в теле, наконец, появляется раскованность, которой сильно не доставало.

«Лучше?» — задаю самой себе вопрос, и сама же отвечаю: «Лучше! Мне ж тут еще полтора часа выстаиваться, а нервы не железные».

— Даша, ты ведь не собираешься напиваться? — до боли знакомый голос портит всю малину.

Обжигая ухо теплым дыханием, Ярослав, как черт из табакерки, возникает совсем рядом, забирает свой фужер у разносчика и, по-хозяйски разместив свою конечность у меня на талии, прижимает к себе поближе

По телу прокатывается холодная поземка отвращения. Стараясь не напрягаться и не отшатываться, остаюсь на месте. А на подкорке, не замолкая, нестерпимо зудит желание стряхнуть с себя липкое инородное тело и отойти подальше.

— Конечно, нет, дорогой. Вокруг одни хищники и твари. Разве ж я могу так рисковать? — отвечаю, растягивая губы в нежной улыбке.

С языка так и рвется оправдательная речь, что я ни разу в жизни не напивалась, но силой воли ее проглатываю.

Если ОН о такой важной детали забыл — что ж, переживу, в очередной раз прояснив для себя его истинное ко мне отношение. Если помнит, но все равно вздумал контролировать — тоже нестрашно. Чем бы дитя не тешилось.

— Значит, хищники и твари... м-м-м… какие интересные умозаключения, — растягивая гласные шепчет на ухо Ярослав.

Со стороны кажется, будто мы мило воркуем. Как раз то, что и должно казаться окружающим. Ради этого меня здесь выгуливают:

А то, что некоторых происходящее слегка, а может сильно, нервирует, как ту же Олюшку, поджимающую ярко-алые пухлые губки, так даже весело.

Пусть чуть-чуть побесится. Лишний жирок сбросит:

Мне ее не жаль. Нисколечко. Она — не глупая малолетка, попавшая в переплет по наивности, взрослая дама. Старше меня. Когда раздвигала ноги, знала перед кем. О последствиях незащищенного секса знала тем более. Так что ж теперь пыхтеть и стараться испепелить законную супругу в моем лице взглядом?

Глупо и нелепо.

Да и не подействует.

Не разведусь. Но не по той причине, о которой, наверное, она думает. Это изверги-Шаталовы меня не отпускают. Не наоборот.

Я им нужна. Пока что... а дальше... дальше только бог поможет.

— Да. вот такие умозаключения, Ярослав, — киваю мужу, перестав наконец доводить его любовницу прямым взглядом и пустой улыбкой. — Только ты ошибаешься. Они не интересные, а печальные. Мне искренне жаль, что первых здесь считанные единицы, в основной же массе присутствуют вторые:

Выдав свою правду, приподнимаю бокал, будто предлагаю отличный тост, и сама же выпиваю.

— Твари? — уточняет Шаталов, сводя брови к переносице, хотя явно понял ответ с первого раза.

Не зря ж в глубине промелькнуло высокомерие и легкое пренебрежение, пусть он и постарался моментально его спрятать.

— Именно так, одни твари, — киваю и всовываю в его свободную руку пустой фужер.

— Ты ж не будешь возражать, если я пойду прогуляюсь в дамскую комнату? Хочу носик попудрить.

Не дожидаясь ответа, звонко чмокаю воздух возле гладковыбритой щеки, подмигиваю и удаляюсь.

Игристое, конечно, хорошо, но свежий воздух, где поблизости нет этих гадов, мне нужен больше.

Быстро справившись с программой-минимум, споласкиваю руки под холодной проточной водой, проверяю перед зеркалом внешний вид и наличие помады на тубах и, удовлетворившись увиденным, покидаю уборную.

В зале во всю идет чествование юбиляра прибывающими гостями, но присоединяться к Шаталовым не спешу. Сами отлично справляются. Тем более, Семеновы продолжают околачиваться рядом. Куда уж мне к ним мешаться?

Не ныряя в центр веселья, чтобы не привлекать внимание, перемещаюсь по краю зала и, добравшись до ранее облюбованных настежь распахнутых французских дверей, ведущих на широкий балкон-террасу, выхожу на свежий воздух.

Вечерняя прохлада заставляет довольно выдохнуть, а понимание, что кроме меня на балконе никого больше нет, еще и улыбнуться.

Красота! Вот бы тут всё оставшееся время провести. Я б даже без званого ужина обошлась, не расстроилась.

Желая подольше оставаться незаметной, смещаюсь в сторону от полоски света, падающей из зала, и облокачиваюсь на широкие мраморные перила.

На улице уже смеркается. Периметр частной территории гранд-отеля освещается подсветкой в виде больших пузатых шаров, насаженных на копья кованного забора.

Но это нисколько не отвлекает от прекрасного вида на реку. Даже наоборот подчеркивает красоту газона из клевера, плавно спускающегося к воде, а там завершающегося широкими мраморными ступенями и небольшим пирсом.

— Хорош, красавчик. Я бы его... м-м-мм.

Томный женский голосок отвлекает от любования бликами, скользящими по темной воде, и помимо воли заставляет прислушаться.

Разворачиваюсь и осматриваю двух дамочек лет тридцати или чуть более. Они стоят у входа на балкон. На границе света и тьмы, лицом к залу, поэтому меня, прикрытую тенью теплого вечера, не замечают.

— Ты про того блондинчика рядом с Шаталовыми? — приподнимая бокал с шампанским, вторая задает направление, куда стоит смотреть.

— Аха. Горячий мужик, согласись?

— Ну да, ничего так.

— Ничего? — фыркает первая возмущенно. — Шутишь, подруга? Да он — ходячий секс просто. Я на него только гляжу, а у меня уже мурашки по всему телу табуном несутся.

— Кать, ты вообще-то замужем, — с улыбкой старается ее приземлить вторая. — И я, кстати, тоже, если забыла.

— 0Й, Юль, ну и что такого? — тут же, хитро щурясь, маневрирует первая. — Я ж его не в койку тащу, а просто эстетически наслаждаюсь редким экземпляром.

— Еще скажи: нагуливаешь аппетит, чтобы потом прийти домой и досыта «наесться» тем, что есть в наличии.

— А вот и скажу. Мой-то домашний экземпляр в отличие от этого мачо давно в ширпотреб превратился. Твой львенок, кстати, тоже. Не обессудь.

— Да я и не спорю.

Девушки переглядываются и задорно смеются, а затем отходят, чтобы с кем-то поздороваться.

Пользуюсь моментом и покидаю балкон. А заодно бросаю взгляд в ту сторону, куда так долго пялились гостьи Шаталовых, и почти не удивляюсь, понимая о ком шла речь.

Иван Тихомиров. Высокий, подкаченный. Блондин с темно-синими глазами и такой острой линией челюсти, что об нее, кажется, можно порезаться.

У меня в груди тоскливо ноет. Это перманентная боль, с которой я живу последние пять лет и, наверное, буду продолжать жить дальше. Не зря ж говорят, первая любовь не забывается. А у однолюбов еще и не проходит. Никогда.