Сделка. Я тебе верю

7

ДАРЬЯ

Ночь кажется резиновой, тянется и тянется.

Самое печальное, кошмары не снятся. Снится прошлое, но не менее эмоциональное, чем воспоминания, связанные с аварией. По шкале от «мне все пофиг» до «сердце из груди сейчас выскочит» почти на максимуме.

И все из-за Ивана. И из-за его глаз, которые преследуют даже во сне и не отпускают. Смотрят пристально, заглядывают в самую душу, и все спрашивают и спрашивают: «Даша, как ты могла меня предать?»

И всю ночь вместо того чтобы отдыхать я пытаюсь оправдаться, объяснить, что была глупой и наивной, что не могла выстоять против… да всех против: и родителей, и Ярослава, вдруг заговорившего о таком, что щеки огнем горели, и его родителей, убеждающих, что ничего страшного в принципе не произошло и замять скандал можно, если поспешить. Объясняю, как они, окружив, давили. Давили целенаправленно и выверено. Давили с умом и тонким расчетом. Так, что задыхалась, чувствуя себя никем, букашкой ущербной, запутавшейся в паутине ушлых пауков, недееспособной, слабой.

А после оправдания сменяются слезами и упреками, потому что Иван исчез. Исчез, когда был нужен, как глоток воздуха, и даже больше. Как написав одну-единственную смс: «Сейчас занят Перезвоню позже», так и не выполнил обещанное, не перезвонил и ни разу не ответил на сотни других звонков, которыми его атаковала, а позже и вовсе отключил телефон.

Лишь спустя неделю тишины я узнала, что он улетел в Германию к отцу и возвращаться не намерен. Но и тогда не верила словам Шаталова, продолжала звонить любимому. Звонила, пока не услышала бездушный женский голос с фразой, прозвучавшей приговором: «Данный номер больше не обслуживается».

Беспокойный обрывочный сон выматывает настолько, что серое утро встречаю с радостью. Будто наконец отмучилась.

Выбравшись из раскуроченной за ночь постели, первым делом иду в ванную, чтобы смыть с себя навязчивый дурман и липкий пот, пропитавший одежду и покрывший кожу неприятной пленкой.

Горячая вода помогает. Под упругими струями стою долго, пока напряженные мышцы не расслабляются, а окоченевшее изнутри тело не сигнализирует, что достаточно согрелось и готово функционировать в обычном режиме.

Дальше всё привычно. Глазунья из двух яиц, пара ломтиков сыра. Прямо так, в прикуску со сладким чаем. Мытье посуды, загрузка постельного белья в барабан стиральной машины. И наконец чашечка кофе, черного, без молока и сахара, который можно смаковать, сидя на балконе, любуясь просыпающимся городом и растягивая удовольствие.

Люблю воскресенье. Никуда не нужно спешить. Можно спокойно сидеть в квартире весь день и ни с кем не пересекаться. Можно быть самой собой, хоть грустной, хоть веселой, хоть неумытой, хоть ненакрашенной и с грязной головой.

Но сегодня голова чистая. И впервые за долгое время возникает потребность двигаться, идти и дышать свежим воздухом, наслаждаясь последними теплыми деньками и свободой, а не лежать в обнимку с книжкой на диване. Хотя чтение — моя страсть.

Тем более, и хмурое серое утро потихоньку распогоживается, обещая быть сухим, солнечным и ясным.

Недолго думая, перекладываю из повседневной сумки в рюкзак кошелек, добавляютуда бутылку с водой, телефон, пауэрбанк со шнурком и упаковку салфеток.

Проверяю на ноутбуке расписание электричек, делая мысленную зарубку в памяти что у меня в наличие сорок минут:

Быстренько скидываю домашнюю одежду. Натягиваю джинсы бойфренды, белую футболку и сверху такого же цвета толстовку на змейке с капюшоном. На ноги — удобные кроссы. И пока не передумала, захлопываю за собой дверь.

До станции дохожу пешком, вместо усталости чувствуя лишь бодрость и прилив сил. В пустой кассе меньше чем за минуту покупаю билет и, не желая мерзнуть в зале ожидания, где и летом, и зимой одинаково прохладно, иду на платформу.

В полупустом вагоне занимаю место у окна, вставляю в уши любимые ОпеРlus, выбираю плейлист с любимыми треками и ни за что не цепляющимся взглядом рассматриваю мир за немного пыльным стеклом электрички.

Пятьдесят минут спустя в компании пары десятков по большей части дачников покидаю нутро вагона и по памяти выстраиваю маршрут держа путь в сторону городского парка отдыха. Нахожу его, практически ни разу не сбившись, и все оставшееся до вечера время гуляю.

Кайфую от тишины и звуков природы, когда углубляюсь на малопосещаемые тропинки. Вернувшись в оживленную часть, с интересом таращусь на родителей и их отпрысков, окучивающих нескончаемые карусели и аттракционы. В одном из прудов кормлю заранее купленной булкой многочисленных уток. За белкой, прыгающей между сосен и елей, просто наблюдаю — желающих подкинуть ей орешков хватает и без меня. А позже, перекусив в одной из многочисленных уличных кафешек, занимаю лавочку у воды и принимаю солнечные ванны, заодно долго любуюсь проплывающими мимо лодками и катамаранами.

Жизнь вокруг бьет ключом, повсюду веселье, разговоры, писк детей, но это не напрягает. Впервые за долгое время я не чувствую себя инородным телом среди счастливцев. Я тоже живу, улыбаюсь, глядя на веселье остальных и с удивлением встречаю мальчонку лет пяти. Он подбегает ко мне, хлопая темными стрелами ресниц, и очень решительно протягивает палочку со сладкой ватой.

— Это вам! Вы красивая, — заявляет с детской непосредственностью и, всунув в мои руки неожиданный презент, также быстро убегает.

Провожаю его слегка растерянным взглядом и встречаюсь глазами с мужчиной, работающим в палатке с говорящим названием «Сахарная жизнь», который и готовит сладкое лакомство.

— Просто подарок, — заверяет меня тот, когда я жестом показываю, что могу расплатиться. Подмигивает, желая хорошего отдыха, а затем, будто это в порядке вещей, переключается на подошедших к нему покупателей. И больше на меня не смотрит.

Качаю головой, но продолжаю улыбаться. И, кажется, впервые за последние лет десять или пятнадцать ем сахарную вату, не задаваясь лишними вопросами — по возрасту мне это занятие или нет.

Все неважно. Главное, я отдыхаю, и мне хорошо.

Домой возвращаюсь около девяти вечера, когда на улице давно обосновались сумерки. Не глядя по сторонам, пересекаю двор. В теле легкая усталость, в голове долгожданный штиль, а на душе радость, что доверилась интуиции и поехала отдохнуть, а не провела выходной день в четырех стенах.

— Привет, Даша.

Вырастающая из темноты фигура заставляет затормозить, не доходя до подъезда лишь пару шагов.

— Здравствуй, Ярослав.

Ответное приветствие звучит ровно, но по хорошему настроению проходит первая трещина. Ну что ему сейчас-то от меня понадобилось?

— Ты где была?

Моргаю. Это что-то новенькое. Если же брать в расчет то, что мы давно не живем вместе и можем не видеться неделями — вопрос звучит до боли странно.

— С чего вдруг интерес?

Поправляю лямку рюкзака и обнимаю себя за плечи. В присутствии мужа постоянно хочется всячески закрыться и защититься, пусть он никогда и не применял силы. Постель — не в счет, там просто не совпадали наши темпераменты. Никак. Никогда:

— С того, что я тебя больше часа здесь жду.

Ого, претензия. Вот только разве я просила?

Недоумеваю. Уточняю же суть.

— Зачем?

— Хотел пригласить на ужин.

И все тот же вопрос:

— Зачем?

Обычно он неплохо ужинал с Олюшкой, а потом и Олюшкой. Не от святого же духа она понесла.

— Ты — моя жена, — объясняет, как недалекой. — Я волновался. Вчера у тебя голова болела, и ты одна уехала домой.

И что? Хочется задать еще один вопрос и в то же время не засмеяться. Жена. Ну да. Ничего, что я два года одна живу, и до этого всё нормально было? А тут испугался? Но ярче обозначившиеся на гладко выбритых щеках желваки советуют передумать его раздражать.

— Я тебе вчера сообщение отправила, что добралась до дома, таблетку выпила, чувствую себя хорошо, — решаю закончить разговор миром и поскорее распрощаться.

Как бы не так. Допрос продолжатся.

— Почему ты на звонки не отвечала? Я пять раз набирал.

— Телефон разрядился, — пожимаю плечами.

Объяснять, что давно купила и поставила в телефон вторую симку, номер которой не знает ни один Шаталов, а ту, что знает, вырубаю каждые выходные, чтобы «дорогая семья» не беспокоила, не собираюсь. Не надо ему этого слышать.

Обидится же.

— И все-таки где ты была?

О боже. Вот пристал. Но легче ответить, чем стоять тут до бесконечности.

— Ездила в Сетунки.

— С кем?

Даже так?

Хлопаю ресницами, и в ответе не скрываю недоумения.

— Одна.

— Ладно, — взъерошивает правой рукой волосы и шумно выдыхает, будто мучавшая целый день изжога его наконец отпускает. — Я хочу подняться к тебе.

— Нет, — отказ произношу четко и неосознанно вскидываю подбородок, собираясь упорствовать до конца. — Завтра рабочий день. Хочу принять душ и поскорее лечь спать.

— Я могу сварить нам обоим кофе, пока ты будешь принимать душ.

По спине пробегает легкий озноб. Дергаю плечами, желая его сбросить, и это не остается незамеченным. Ярослав вновь стискивает челюсти.

— Я не пью кофе перед сном, — игнорирую его недовольство.

— Тогда выпью только я. Тебе заварю чай.

Да что на него нашло?

— Шаталов, поезжай заваривать чай своей любовнице. Или кофе, мне без разницы, — произношу четко, чтобы мое категоричное «нет» до него побыстрее дошло. — Мне ничего не надо.

Добавку «от тебя» проглатываю. И так серые глаза сталью сверкают, будто он ее тоже почувствовал.

— Зато мне надо. Я соскучился, — протягивает руку и поглаживает щеку.

Силой воли заставляю стоять ровно и не отшатываться. Ярослав выглядит таким напряженным, что непонятно, какой фортель он выкинет в следующую минуту.

— Неужели суррогатная мать перестала справляться? — подкалываю на свой страх и риск. — А я слышала, что беременные до секса сами не свои. Врут что ли?

А как иначе обосновать, почему мужика от горячей нимфоманки потянуло на холодную рыбину, как он меня в порыве гнева пару-тройку раз называл.

— Она справ... что? — сам себя обрывает Шаталов и хмурится. — В смысле суррогатная мать?

— А разве нет? — отвечаю вопросом на вопрос.

— Первый раз слышу, — и ведь не врет, судя по удивлению. Даже руки опускает и перестает тянуть к моему лицу. — Где ты такое услышала?

— На юбилее нам кости перемывали, — не спешу сдавать конкретный источник информации.

А ведь странно: откуда Иван узнал подробности? Явно ж не сам придумал. Да и на то, что я Ольгу любовницей назвала — реально удивился.

Значит, как я и думала, Лев Семенович воду мутит.

— Даш, я не знал, — потемневший лицом Ярослав снова качает головой. — Но обязательно во всем разберусь:

— Уж будь любезен, — поддакиваю, заранее понимая, что если Шаталов-старший что-то задумал, то никакой сын его не остановит. Этот урод, если потребуется, по головам пойдет.