Сердце степи

45. Кам.Полёт над степью

Зал был предсказуемо круглым, и гнедой, поводя ушами и косясь на огонь светильников, шагнул внутрь. Пляска отблесков пламени на стенах слегка мешала сосредоточиться, а дым благовоний, плывший слоисто над головами присутствующих, щекотал ноздри.

Восторженные тихие возгласы, слившиеся в единый одобрительный гул, слегка отрезвляли.

- А вот и мой подарок, - сказал Руан, давая гнедому дорогу.

Умтан издал пронзительный вскрик хищной птицы в небе над степью, а следом - ржание лошади, и ягет вступил, задавая ритм бешеной скачки в летней траве, что ещё не потеряла зелёный цвет.

Камайя расстегнула плащ. Ткань цвета густой тёмной крови скользнула по крупу гнедого, и тонкий костюм, расшитый мелкими золотистыми брызгами по красной двухслойной вуали, колыхнулся, повторяя очертания гибкого тела. Она спрыгнула с гнедого, и Руан отвёл его чуть подальше, давая ей место.

Крик хищной птицы повторился. Тонкие руки сплетались и расплетались под звуки ягета. Дым плыл, дурманя, и прямо перед ней хасэг в расшитом халате, не отводя жадных глаз от угадывающихся под красной тонкой тканью контуров тела, схватил кусок жирной баранины и сунул в рот, измазав подбородок. Камайя повела бёдрами, потом ещё раз, а потом быстрее, быстрее, стремительнее, и тысячи крошечных блестящих кружочков мелькали, а те, что покрупнее, нашитые на широкий пояс, звенели, вспыхивая искрами огня. Её тело извивалось, как гибкое тело ящерицы. А вот и Бутрым. Небеса… ну и рожа. Бёдра неистово двигались, дрожали золотистые брызги на ткани, и она вдруг взлетающим языком пламени прыгнула в сторону, стремительно, гибко, без разбега, вверх, почти сворачиваясь в кольцо, доставая пятками до затылка, и волнистые волосы взлетели, укутывая её пеленой дыма.

На пол. Она - жаркий ветер, что спрятался в траве, дрожа, но поднимается, поднимается, тревожа росу. Руки - продолжение тела, они вплетаются в музыку, в этот дым, связывают натянутые взгляды степняков, сидящих перед ней, и их пальцы, блестящие от жира, сжимаются, замедляются. Бутрым пронёс кусок мимо рта. Он что, пьян? Ритм ягета стучал в груди, и тело упруго, порывисто прогибалось, без единой ошибки воспроизводя заученные, выверенные, отточенные, доведённые до совершенства движения. Бутрым подался вперёд, ощупывая взглядом то, что мелькало под тонкой пеленой двойной красной вуали, пытаясь разглядеть, но костюм был не так прост.

«Ты - пламя. Ты - ветер. Танцуй!» Она танцевала, и взгляды скользили, привычно, знакомо, только Харан опустил глаза, как всегда. Жирные подбородки, жирные пальцы, пятна вонючего бараньего жира на потных халатах, подошвы расшитых сапог в богато украшенных подушках… Степные дикари. Чей-то взгляд отчаянно жёг кожу. Музыка таяла, и пламя иссякало, гасло. Два гибких извива, и снова на пол, угасая, утекая, успокаиваясь… Всё.

Тишина была долгой, потом кто-то хрипло прокашлялся. Камайя встала, склонив голову, и Руан набросил ей на плечи плащ. Она покосилась на него, и он еле заметно одобрительно кивнул.

- Подарок твой хорош, - хохотнул Бутрым, опрокидывая в себя ещё стакан быуза. - Отведите в мои покои. Конь прекрасный. Поставить на конюшню!

Две девушки торопливо просеменили к Камайе, подхватывая её под руки. Она шла, расправив плечи и опустив голову, под жгущим шею взглядом, от которого кожу свербило.

- Госпожа, пройди сюда, - сказала одна из служанок, показывая на резную дверь.

Камайя шагнула внутрь и поморщилась. Несло кислятиной и несвежим, потным бельём, а ещё чем-то сладковатым, незнакомым, цеплявшим обоняние и маслянистым. Из-под кровати торчал край чего-то, напоминающего ночной горшок, и смрад подтверждал предположения. Гамте. Может, попросить девушек прибраться? Почему он спит на грязном?

- Кто распоряжается покоями Ул-хаса? - спросила она, стараясь не морщиться от брезгливости. - У него есть личные слуги в покоях?

- Есть, госпожа. Ул-хас Бутрым не любит, когда его беспокоят или трогают его вещи.

Девушки вышли, и она, застегнув плащ и подобрав его длинные полы, бросилась к окну, открывая ставень и стеклянную створку. Тепло от полукруглого очага у стены быстро уходило, но вонь тоже уменьшалась. Она вытащила прядь волос и сунула под нос. Земляника… Ароматное мыло из Валдетомо на несколько дней оставляло в волосах запах ягод и лесных трав. В дороге, в шатрах, пропахших бараниной, это бы всё равно не спасло, и Камайя надеялась, что хотя бы в относительно большом городе не будет вони, перебивающий нежный аромат чужой родины, но тут тоже воняло - другим бараном, пьяным, нечистоплотным, с пальцами, измазанными жиром, на который налипли оранжевые зёрна риса, похожие на мерзких личинок.

Она откинула покрывало с кровати и встряхнула одеяло. На пол посыпались какие-то крошки. Простыня даже в свете очага была грязной. Камайя закрыла глаза и сглотнула. Пятьдесят шесть лет… Пьянство, обжорство, нечистоплотность.

Благовония! Тут должны быть благовония!

На столике в углу стояла закрытая курильница. Камайя кинулась к ней. Есть! Дымок поднялся в воздух, и Камайя бросила уголёк обратно в очаг, пристроила щипцы к стене и закрыла ставень. Было холодно, но в это покрывало закутываться вовсе не хотелось.