Ткач

ГЛАВА 12



Огонь в сердце Рекоша только усиливался с каждым шагом прочь от Ахмьи, с каждой холодной каплей дождя, падающей на его шкуру, с каждым ударом его сердец. Он не мог избежать этого жара, тот не ослабевал.

Стебель пульсировал, зажатый в ловушке ладонью, которой он обхватил его. Боль за приоткрытой щелью была глубоко укоренившейся мукой, которая затуманивала его разум от желания.

Зарычав, он, пошатываясь, остановился и сильнее надавил на стебель. Дрожь пробежала по нему, заставив встать дыбом тонкие волоски на шкуре, и вода брызнула с тела, когда он резко выдохнул. Каждая боль, которую он испытывал вчера, теперь была еще сильнее, но ничто не могло преодолеть жар.

Он никогда не чувствовал ничего подобного. Он никогда не был так поглощен желанием, так движим похотью. И у него никогда не было такого, чтобы его стебель внезапно… с силой вырвался наружу.

Каждый инстинкт требовал, чтобы он вернулся к Ахмье. Вернуться и заявить на нее права единственным способом, который имел значение — связав и войдя в ее влажную, теплую щель, оставив на Ахмье свои следы, снаружи и внутри. Его конечности дрожали, а шкура зудела от желания вернуться.

Красная дымка по краям зрения рассеялась, и сердце забилось быстрее.

— Нет! — прорычал он, качая головой.

Хотя он никогда этого не испытывал, он знал, что это такое. Брачное безумие. Его инстинкты пытались захватить контроль, угрожая довести до звериных притязаний на свою пару. Рекош наконец понял.

Но он не позволит безумию овладеть им. Он не откажется от контроля, если это поставит под угрозу его маленький цветок.

Достаточно того, что она была дважды ранена под его защитой. Даже подумать, что он сам может причинить ей вред…

Нет. Он не мог этого сделать. Не стал бы.

Его стебель запульсировал, словно выражая несогласие. Рекош обхватил его пальцами и сжал, шипя сквозь клыки. Хватка усилила боль в сердцах. Он закрыл глаза, наклонил голову и вдохнул. Дождь лил со всех сторон в беспорядочном ритме, контрастируя с ровным, но стремительным биением его сердец.

Ни одна самка никогда не действовала на него подобным образом. Запахи самок-вриксов могли свести с ума, когда те были охвачены похотью, и Рекош чувствовал возбуждение, вызванное этими феромонами, но никогда не поддавался их влиянию. У него никогда не возникало искушения поддаться.

Один вдох аромата Ахмьи почти погрузил его в брачное безумие. Один вкус ее нектара — и он почти потерял себя. Если бы она не оттолкнула его, он, несомненно, сделал бы это.

Рекош наполнил легкие воздухом джунглей. Дождь и влажная земля пересиливали большинство других запахов, но он все еще чувствовал ее аромат на своей шкуре, все еще ощущал ее вкус.

И будь проклят его язык, но он жаждал большего.

Рычание зародилось в его груди, когда дрожь снова пробежала по телу. Ее щель была такой горячей, такой влажной, такой… восхитительной. Одного вкуса было недостаточно. Никогда не будет достаточно.

Рекош снова вздрогнул, стряхивая воду со шкуры, и сделал еще один вдох, потом еще и еще.

— Я должен быть ее щитом, — сказал он. — Ее защитником. Ее проводником. Ее безопасность превыше всего.

Хотя он знал, что эти слова были правильными, их было нелегко произнести. Он хотел ее каждой клеточкой своего существа. И все же в этих джунглях, которые и так были полны опасностей, его желание было для нее еще одной угрозой. Серьезной угрозой.

Наконец, его стебель расслабился. Он медленно опадал, пульсируя с каждым ударом сердцец, пока полностью не скрылся в щели. Рекош не сразу убрал руки, удерживая их на месте, когда боль расцвела, ее лепестки раскрыли зияющую дыру в его груди, по форме напоминающую его маленький цветок.

Только Ахмья могла заполнить эту пропасть.

Она отскочила от меня…

Однако поначалу Ахмья не отстранилась, а прижала его еще крепче. Ее пальцы запутались в его волосах, голос был хриплым, а аромат был пропитан ее собственным желанием. Он окутал его, соблазнил сильнее, чем феромоны, которые могла бы создать любая самка врикса.

Она хотела его.

Он осторожно поднял нижние руки. Застежки плотно сомкнулись по обе стороны от щели, заставляя ее закрыться. Его стебель не шелохнулся.

Из Рекоша вырвался прерывистый вздох облегчения, и он сжал кулаки. Ему нужно было сосредоточиться. Нужен не топор, рубящий подлесок широкими полосами, а копье, тонкое и прямое. Не молот, а игла. Точная, контролируемая, выверенная.

Она принадлежала ему. Это не изменится. Она была его целью, его смыслом, его сердцем. И то, что он стоит тут в одиночестве, не послужит ей на пользу.

Рекош открыл глаза.

Дождь продолжался, оставляя воздух прохладным и туманным, и Клубок казался мирным. Он знал, что безмятежность — всего лишь маска, тонкая вуаль, скрывающая опасность и хаос под ней, но это не мешало ему ценить относительную тишину.

Развернувшись, он направился к убежищу, хромая при каждом шаге, походка все еще была неровной из-за поврежденной передней ноги. Кость не была сломана, он знал это наверняка, хотя не мог предположить глубину повреждений. У такого целителя, как Диего, нашлись бы подходящие слова, чтобы описать травму.

Когда он переносил вес с конечности, она причиняла ему гораздо меньше боли, чем многочисленные раны, которые он получил от кузахов. Шкура в местах заживления была тугой и зудящей, и горела всякий раз, когда растягивалась от движений.

Боль не нова.

Да, не нова. Он немало натерпелся, когда был ребенком, и гораздо больше во время войны с Зурваши. Но Ахмья… Ахмья была его радостью. Никакая причиненная ему боль никогда этого не изменит.

Он заметил ее сквозь просвет в зелени прежде, чем она увидела его, и не мог не изучать. Она сидела на мягкой растительности на полу убежища, все еще с обнаженной кожей, выглядя такой маленькой и хрупкой. И все же от него не ускользнуло, как блуждали ее глаза, оглядывая все вокруг. Не упустил он и нож, который она держала плашмя поперек своих стройных ног.

Его пара была умной и способной гораздо больше, чем она думала.

И пустота внутри него наполнилась чем-то светлым и теплым — гордостью и восхищением.

Приближаясь к укрытию, он постарался задеть ногами растение, зашуршав листьями.

Ее лицо резко повернулось, а глаза округлились, когда она подняла нож, зажатый в дрожащем кулаке. После того, как Ахмья увидела его, напряжение спало, и она опустила руку, положив оружие.

Рекош поднял жвалы и пересек последние несколько сегментов, разделявших их. Сразу за навесом он сложил руки вместе и отвесил низкий поклон.

— Пожалуйста, прости меня, ви’кейши. Мои нити… начали распускаться.

Она нахмурилась.

— Ты в порядке?

Выпрямившись, Рекош кивнул. Когда она снова была у него перед глазами, желания снова всколыхнулись, но потеряли свою свирепость и непреодолимую настойчивость. По крайней мере, сейчас.

— А ты?

— Да. Я просто беспокоилась о тебе, — она поманила его рукой. — Спрячься от дождя, Рекош.

Он пригнулся и вошел в укрытие, пробираясь сквозь падающий сверху поток воды. Покачав головой, он стряхнул излишки воды со шкуры всеми четырьмя руками.

Сердца замерли, когда он увидел разложенные в пространстве предметы — содержимое его сумки. Видела ли она? Обнаружила ли она его брачный дар? Внутри него снова разлился жар, совершенно отличный от прежнего, пробирающийся под кожу и ускоряющий пульс.

Взгляд Рекоша упал на кожаный сверток, все еще лежавший точно так, как он его завязал.

Нет. Она не видела.

Каждый раз, когда он собирался преподнести ей свой подарок, заявить о себе, вмешивалась судьба. И теперь, когда они были одни, когда Ахмья наконец принадлежала только ему, он не мог этого сделать.

Было бы так легко произнести эти слова, подарить ей платье. Наконец-то увидеть ее одетой в его шелк.

Но он знал, что поступить так означало бы отказаться от того контроля, который ему удалось вырвать у самого себя. Зрелище, как его шелк ласкает ее гибкое маленькое тело, разрушит хрупкую сдержанность, и инстинкты, которые он только что усмирил, снова вырвутся на волю. Он спарится с ней. Не будет ни сопротивления, ни отрицания. Какая-то часть его жаждала этого.

И все же он не мог, не хотел им подчиняться. Он не стал бы рисковать причинить вред своей Ахмье.

Он подождет еще немного.

Жар покинул его вместе с медленным, едва контролируемым выдохом.

— Я достала все из твоей сумки, чтобы оно могло высохнуть, — сказала Ахмья, обходя его сзади. — Я… надеюсь, ты не против?

Рекош повернул к ней лицо. Она стояла рядом, длинные черные волосы рассыпались по плечам, прикрывая маленькую грудь, а руки беспокойно теребили живот. Даже ее крошечные пальчики на ногах, такие странные и в то же время такие восхитительные, шевелились на земле.

Возможно, ему следовало испытывать стыд за то, что он не смог позаботиться о своих вещах, но он мог только гордиться ею.

Его жвалы изогнулись в улыбке.

— Да. Это хорошо, Ахмья. Ты сделала то, что должен был сделать я.

— Ты был истощен и ранен, — нахмурившись, она указала на его левую переднюю ногу. — Ты все еще ранен.

— Небольшая рана, — сказал он с придыханием. — Могло быть и хуже.

— Но ты не можешь наступать на нее, Рекош.

Ахмья наклонилась и подняла одно из из своих шелковых одеяний, но не раньше, чем Рекош заметил легкую дрожь ее нижней губы и слезы, навернувшиеся на глаза. Она подошла ближе, лавируя между его левыми ногами, и накинула влажный шелк на заднюю часть его тела, вытирая воду со шкуры.

Из его горла вырвалась тихая трель. Никто никогда не заботился о нем подобным образом, по крайней мере, с тех пор, как он был птенцом, но чтобы Ахмья делала это для него…

Это было то, что пары делали друг для друга. Простой, интимный способ служить друг другу. Показать свою заботу.

— Ты пострадал из-за меня, — сказала она тихим и безжизненным голосом. — Эти звери напали из-за меня.

Рекош повернулся к ней, взяв за подбородок одной рукой и заставив посмотреть на него. Ее глаза заблестели, и слезы, которые собрались в них, потекли по щекам. Он не хотел видеть ее слез. От этого все внутри него сжималось и переворачивалось, весь мир казался неправильным.

Он издал огорченное жужжание.

— Не из-за тебя, Ахмья. Потому что они были голодны. Потому что мы были одни. Потому что я плохо смотрел, — он провел костяшками пальцев по ее щеке, вытирая одну из сбежавших слез. — И мы упали из-за меня.

Ахмья покачала головой, прижимая шелк к груди. Отпустив ткань, она обвила пальцами его запястье, потянув его руку вниз.

— Ты защищал меня, — она коснулась его предплечья, ниже закрытых шелком следов от укусов. — Все твои раны из-за того, что ты защищал меня.

Он наклонил голову ближе к ней. Ее запах заполнил его ноздри, и отголоски ее вкуса ощутились на его языке, но он не позволил себе поддаться ни тому, ни другому.

— И я с радостью буду носить шрамы. Носить их, как самый лучший шелк.

Он посмотрел вниз и легонько провел пальцем нижней руки по одному из розовых шрамов на ее животе, отчего ее кожа задрожала.

— Потому что мои шрамы означают, что у тебя больше их не будет.

— Рекош… — Ахмья взяла его руку в свою и приподняла, прижавшись лицом к его ладони. Уткнувшись в нее носом, она прерывисто вздохнула. — Я не хочу быть причиной того, что тебе все время причиняют боль.

Ее кожа была мягкой, теплой и гладкой, и Рекош наслаждался ее прикосновением. Ему страстно хотелось провести руками по большему ее количеству, почувствовать, как напрягаются и расслабляются ее мышцы, изучить каждую частичку ее тела на ощупь.

— Нет, — сказал он. — Я дружу с Кетаном, Уркотом и Телоком. Большая часть моей боли — из-за них. И из-за игл.

У нее вырвался смешок. Рекоша всегда интриговали звуки, издаваемые людьми, но смех Ахмьи? Он тек прямо к его сердцам, танцуя в них с теплом и удовольствием, пронизывающим душу.

— Уверена, ты часто колешь пальцы иголками, — она повернула лицо и прижалась губами к подушечке его большого пальца.

Внутри Рекоша все замерло.

Поцелуй.

Это был не тот поцелуй, который он видел у Айви и Кетана, но он знал, что означает прикосновение человеческих губ. Знал, что это простой, но сильный жест — такой же интимный, как у вриксов прикосновение к головному гребню, если не больше.

И это было подобно дуновению ветерка над тлеющими углями в его сердцевине, разжигая их снова в пламя.

Глаза Ахмьи вспыхнули, а щеки порозовели. Отпустив его, она поднесла шелковую ткань к его плечу и продолжила вытирать.

— Мне просто не нравится видеть, как тебе больно, и меня бесит, что я ничего не могу сделать, чтобы остановить это.

Внутри Рекоша закружилась буря, когда последствия этого поцелуя вступили в противоречие с чувством вины и уязвимости в ее голосе. Застежки сильнее сжались вокруг щели, а жвалы опустились.

— Ты действительно помогла, Ахмья. Один кузах умер благодаря тебе. Он причинил бы гораздо больше боли.

В ее глазах появилось еще больше слез. Она сжала губы, прежде чем встать перед ним и провести шелком по его груди. Хотя она не ответила, он знал, о чем она подумала. Слова, которые она произнесла ранее, всплыли в его памяти.

Все, чем я когда-либо была — это обузой.

Его грудь болела из-за нее, и эта боль пульсировала в сердцах.

— Ах, кир’ани ви’кейши, — он обхватил ее затылок верхней рукой и накрыл ее руку нижней, прижимая ту к своей груди.

Она подняла лицо, и темно-карие глаза встретились с его.

Он знал боль в ее взгляде. Понимал эмоции в его глубине, сомнения.

— Когда я был птенцом, я был маленьким, — сказал он. — Более маленьким, чем мои братья и сестры. Другие вриксы не были добрыми ко мне. Они говорили, что я… тонкий, слабый, что меня легко сломать. И они причиняли мне боль. Словами, руками, когтями и ногами.

— О, Рекош…

— Я знаю, Ахмья. Знаю, каково это, — Рекош прижал ее руку к своим сердцам. — Я был маленьким и слабым, и они заставляли меня чувствовать себя бесполезным. Я следовал за своим отцом, чтобы спрятаться от других вриксов, избегать их. Но я нашел… цель. Нашел свое применение, свое умение. Нашел ткачество. Нашел первые шепоты. И когда я узнал, то понял, что другие были неправы. Я не был таким, как они, но и не был бесполезным. Они были более крупными, более сильными, поэтому я придумал другие способы стать лучше.

— Ты воительница не телом, — он положил руку между ее мягких грудей, туда, где сильно и размеренно билось ее сердце, — но духом.

Губы Ахмьи приоткрылись, и ее сердце ускорило ритм, когда она подалась навстречу прикосновениям. Ее пальцы сжались, царапая его шкуру тупыми ногтями, и она положила другую руку поверх, прижимая к своей груди. Довольный рокот прокатился по его телу.

— Но что я могу дать племени? — спросила она. — Какая от меня польза?

— Когда я встретил Уркота, Кетана и его брата и сестру, я узнал кое-что еще. Мы всего лишь нити. По одной их легко перерезать. Их легко разорвать, — он пошевелил пальцами обеих рук, переплетая их с пальцами Ахмьи. — Но как племя, наши нити сплетены. Каждая нить делает другие сильнее. Само по себе слово может не обладать силой, но, вплетенное в историю или клятву, оно может побудить врикса сделать то, что сделать невозможно. Врикс в одиночку — человек в одиночку — может бороться за выживание, но как племя мы можем все.

Рекош провел рукой от ее затылка к щеке, убирая выбившиеся пряди волос и заправляя их за маленькое округлое ухо.

— С каждой опасностью, с которой ты сталкиваешься, с каждым испытанием, которое ты терпишь, к твоему плетению добавляется еще одна нить. Ты становишься сильнее, и племя становится сильнее.

Ее нижняя губа задрожала.

— Я понимаю твои слова.

Затем ее лицо сморщилось. Рыдание вырвалось наружу, когда она бросилась к Рекошу, обвивая его руками. Ее тело сотрясалось от плача.

Грудь Рекоша сжалась, когда он обнял ее всеми четырьмя руками. Слезы намочили его шкуру, сводя на нет работу, которую она проделала, чтобы высушить его, но они были теплыми по сравнению с дождем. Мягкая кожа тоже была теплой, и ее невозможно было игнорировать.

Так же невозможно игнорировать, как и ее сладкий аромат.

Он сжал челюсти и, все еще держа Ахмью, опустился на пол убежища. Эта близость ничего не изменила. Ощущение ее тела рядом с ним не отвлекало его от того, что было важно. Сейчас самое время утешить ее, пока она уязвима, а не поддаваться желанию и инстинкту.

Он поднял Ахмью и начал баюкать в объятиях. Она дрожала и плакала, а он обнимал ее, нежно проводя когтями по волосам и тихо напевая.

Что-то причинило боль его Ахмье. Кто-то причинил ей боль. Глубоко, глубоко внутри. Даже если он не знал, как были нанесены эти невидимые шрамы, он распознал их последствия.

Постепенно ее плач стих, и сотрясавшая ее дрожь успокоилась. Прерывистое дыхание стало глубже, ровнее, спокойнее.

— Ты в порядке, кир’ани ви’кейши, — сказал он. — Я с тобой. Всегда.

Ахмья потерлась щекой о его грудь.

— Спасибо. Спасибо, что заставил меня почувствовать, что я что-то значу.