Ткач

ГЛАВА 21



Рекош знал, что его взгляд должен был быть прикован к жарящемуся на вертеле нуруналу. Между дразнящей песней шипящего мяса, потрескивающим пламенем и соблазнительным ароматом, наполняющим нос, его желудок скручивало от предвкушения. И он был уверен, что его пара была так же голодна.

С тех пор, как он в последний раз готовил, прошло несколько восьмидней, и задача требовала внимания. Большинству вриксов этот процесс был настолько приятен, что они почти не обращали на него внимания, почти инстинктивно готовя еду и одновременно занимаясь разговорами или другими делами. Но Рекош еще не был настолько искусен в этом. Он знал только, что слишком мало времени на прожарку приведет к тому, что его Ахмья сочтет мясо неаппетитным и потенциально тошнотворным, в то время как слишком много приведет к образованию обугленных, несъедобных отходов.

Что касается места, они нашли хорошее укрытие, но это не означало, что он мог пренебречь наблюдением. Позади и с одной стороны они были защищены каменными стенами, поросшими лианами и мхом. С другой стороны под углом росло массивное, уродливое дерево, служившее им стеной и крышей в убежище.

Хотя вход в это естественное помещение имел всего несколько сегментов в поперечнике, этого было более чем достаточно, чтобы опасность проникла внутрь.

Но он не мог оторвать глаз от Ахмьи. Она сидела на толстой ветке по другую сторону костра, наблюдая за мясом и пляшущими языками пламени, не обращая внимания на его внутреннюю борьбу.

На ней снова были ботинки. Он понимал почему: они были прочными, надежными и защищали ее ноги. Ботинки его не беспокоили.

Розовые шелковые покрывала, которые она снова надела, беспокоили Рекоша очень сильно.

Эта простая одежда была плохой даже до тех испытаний, которые выпали на долю Рекоша и Ахмьи. Теперь она была в пятнах и рваной.

И шелк был не его.

Это был истинный источник гнева — его пара была одета в шелк другого врикса, возможно, другого мужчины. Это ничем не отличалось от попыток кого-то другого заявить на нее права. Он этого не допустит, не станет больше терпеть.

Его хватка на палке, удерживающей мясо, усилилась, и дерево протестующе заскрипело.

Эта ткань не заслуживала прикосновения к коже Ахмьи, не заслуживала находиться где-либо рядом с ней.

Отныне только его шелк.

Он издал низкое рычание.

Ахмья взглянула на него и выгнула бровь.

— Я не верю, что это урчал твой желудок.

Рекош фыркнул.

— Это не так.

Уголки ее губ изогнулись в широкой улыбке, и она потянула за край изодранной юбки.

— Ты все еще злишься из-за этого?

Клыки на его жвалах клацнули друг о друга, когда он заставил себя посмотреть на мясо, скрестив руки на груди.

— Рекош! — Ахмья рассмеялась. — Я уже объясняла, почему я ношу это.

Потому что платье, которое он сшил для нее, не подходило для путешествия по джунглям, потому что она не могла видеть его поврежденным или испачканным, потому что хотела, чтобы оно было в идеальном состоянии, чтобы похвастаться им, когда они вернутся в Калдарак.

Ничто из этого не меняло того факта, что она была одета в шелк другого врикса, а не его.

С дразнящим блеском в глазах она сложила руки на коленях и наклонилась вперед.

— Ты милый, когда дуешься.

— Я не знаю этого слова, — выдавил он.

— Угрюмый, ворчливый, сварливый.

Опустив жвала, он перевернул мясо над огнем.

— Я не надутый.

Выпрямившись, Ахмья выпятила нижнюю губу и раздраженно скрестила руки на груди.

Он прищурился.

— Что это? Что ты делаешь?

— В точности копирую то, что ты только что сделал. Дуюсь.

— Прекрати.

Ахмья только снова выпятила нижнюю губу и посмотрела на него широко раскрытыми печальными глазами.

Рекош знал, что она делала. Он знал, и все же… Это выражение лица, этот взгляд зацепили его сердечную нить и потянули.

Нет. Нет, он не позволит ей отвлечь себя. Его настроение было оправданным. И если она не хочет надевать его платье из страха, что оно испортится, он сошьет другое и не оставит ей другого выбора, кроме как надеть его.

Сняв мясо с огня, он встал и протянул ей палку.

— Готово. Ешь.

Как только она взяла палку, Рекош отошел в сторону, схватил сумку и открыл ее. Он сунул руку внутрь и порылся в содержимом, пока не нашел чистое шелковое одеяло, спрятанное на самом дне. Он вытащил его, а за ним и свои принадлежности для шитья — иголки, нитки и нож из черного камня.

— Что ты делаешь? — спросила Ахмья.

— Дуюсь, — он развернул одеяло. — Ешь, Ахмья.

Не поднимая глаз, чтобы посмотреть, повинуется ли она, он приступил к работе. Хотя одеяло было не из той ткани, которую он выбрал бы для пошива одежды для нее, оно было соткано из его шелка, его руками, и это все, что имело значение.

Платье возникло в его мыслях, четко и определенно, и он ловко скроил ткань так, чтобы она облегала ее фигуру. Элегантно, но практично. То, в чем нуждалась его пара, и то, что он мог ей дать.

Длинные пальцы без лишних раздумий работали с тканью, вставляя иглы на место, чтобы скрепить детали по шву. Он проверил форму, расправляя платье в талии, представляя свои руки вокруг тела Ахмьи. Теперь он знал его. Очень близко.

Больше никаких догадок. Оно идеально подойдет ей, когда будет готово, он в этом уверен.

После нескольких незначительных манипуляций он продел нитку в иголку и начал шить. Хотя он тщательно выполнял каждый стежок, пальцы двигались ловко, проворно, с инстинктивной уверенностью и непринужденностью. Каждый раз, когда игла протыкала ткань, он мог представить все более отчетливо — его шелк, облегающий гибкое тело его пары в виде этого нового платья.

Он мог представить узоры, бегущие по ткани, подчеркивающие ее естественные изгибы, и его пальцы зачесались от желания добавить эти украшения, но он удержался. Практичное. Функциональное. Сейчас не время для таких деталей.

Каждый стежок был прямым, плотным и точным, когда он работал со швом. Хотя свет от костра был неровным, он не нуждался в нем, чтобы ориентироваться: он мог бы сделать это с закрытыми глазами, в полной темноте.

Сколько ночей он провел без сна, будучи подростком, с мыслями, с ужасом, с воспоминаниями, проносящимися в голове, которые можно было заглушить только сосредоточив внимание на чем-то другом? Сколько раз он брал нить в темноте и концентрировался на ее ощущении, ее силе, ее деликатности?

Когда мир казался таким невероятно большим, таким одиноким, таким пугающим, у него всегда была простота нити, которая поддерживала его. Потому что из этой простоты можно было сотворить такие чудеса.

Люди построили массивное металлическое жилище, приводимое в действие молнией, которая перенесла их сюда с далеких звезд. Даже в разрушенном состоянии оно было завораживающим и внушало благоговейный трепет.

Но ткань, искусно и с любовью сотканная из мельчайших нитей, производила на него не меньшее впечатление. Шелк был всем для вриксов — это тепло и уединение, это истории, это сообщество, когда ткачи работали, разговаривали, щебетали и ворчали.

Он скреплял все вместе. Всех.

Рекош уже подбирался к подолу платья, когда перед его лицом появилась рука, держащая большой кусок мяса.

— Рекош, ешь, — сказала Ахмья.

Он вздрогнул. Игла соскользнула, уколов палец, и он рефлекторно отдернул руку с шипением.

Ахмья ахнула, ее глаза округлились.

— Мне так жаль!

Хотя он не видел и не слышал движения, она, очевидно, встала и обошла костер, чтобы встать рядом с ним.

С тихим щебетанием Рекош повернул палец к огню, проверяя, не блестит ли кровь.

— Боль была небольшой, ви’кейши. Как вы говорите? Пустяковая? — он поднял руку, оставив между указательным и большим пальцами расстояние в нитку. — Но я не хочу испачкать ткань.

— Я не хотела тебя напугать. Просто… — она посмотрела вниз, и Рекош проследил за ее взглядом и увидел палку, которую она держала вместе с куском мяса в другой руке. — Иногда, когда ты работаешь, твой разум улетает куда-то, и кажется, что все вокруг исчезает. Ты забываешь даже позаботиться о себе.

Что-то потеплело в груди Рекоша, сосредоточилось в области сердца. Она заметила. Означало ли это, что… что она наблюдала за ним так же долго, как он наблюдал за ней? То, что она обращала внимание, так глубоко заботилась о нем, значило для него больше, чем он мог выразить.

И все же он не хотел беспокоить ее. Не хотел, чтобы она беспокоилась о нем и его благополучии. Как ее пара, он был обязан заботиться о том, чтобы ее существование было как можно более беззаботным.

Его жвалы опустились, и он слегка опустил платье.

— Я не хотел огорчать тебя, Ахмья.

— Я не огорчена, — она встретила его взгляд и улыбнулась. — Я могу покормить тебя, пока ты работаешь. Тебе нужно есть гораздо больше, чем мне.

— Ты накормишь меня, моя найлия?

Ахмья кивнула и поднесла кусок мяса к его рту.

Из груди Рекоша вырвалась нежная трель. Он открыл рот и высунул язык, втягивая мясо внутрь. Оно уже потеряло большую часть тепла, но вкус все еще был приятным.

В большей степени из-за того, как оно было ему предложено.

— Спасибо, — сказал он.

Он возобновил работу, разделяя внимание между шитьем и своей парой. Теперь, когда она разрушила дымку его сосредоточенности на работе, он не мог не замечать ее близости и аромата, который оставался ярким, несмотря на запахи жареного мяса и дыма. И каждый раз, когда она предлагала ему еще кусочек, он открывал рот и с готовностью брал его.

Сделав последний стежок, Рекош обрезал нитку, вынул иголки из шва и перевернул платье, прежде чем развернуть его для осмотра.

— Ты действительно злился на меня? — спросила Ахмья.

Опустив платье, Рекош наклонил голову и посмотрел на нее.

— Злился на тебя?

Она указала на свою одежду.

— За то, что надела это.

Это было похоже на ловушку, накинутую вокруг его сердца и туго натянутую.

— Ахмья, как я могу злиться на тебя? Ты моя ви’кейши, моя найлия. Моя жена.

Она улыбнулась и застенчиво опустила взгляд, ковыряя пальцами мясо на палке.

Рекош положил палец ей под подбородок и снова приподнял ее лицо.

— Я злюсь только из-за того, что эта ткань прикасается к тебе сейчас.

— Ты же знаешь, что эта одежда и врикс, который ее сшил, ничего для меня не значат, верно?

— Это… инстинкт, — он нежно погладил ее по подбородку. — Вриксы делают шелк. Даже врикс, который не умеет ткать, может предоставить нити и знать, что во что бы они ни были вплетены, это сделано из него. Это… частица того врикса. Так что видеть тебя в этом — как будто другой врикс прикасается к тебе, распространяя на тебя свой аромат. А ты моя, Ахмья. Моя, чтобы обнимать, моя, чтобы прикасаться. Я бы не позволил другому самцу дотронуться до тебя, и я не могу позволить этой ткани касаться тебя.

Он почувствовал тепло ее румянца под пальцами, и ее взгляд смягчился. Она прижалась щекой к его руке.

— Теперь я понимаю.

— Хорошо, — он отложил инструменты в сторону, обернул платье вокруг предплечья и осторожно взял у нее палку, положив ее на ближайший камень. — Теперь…

Рекош схватил Ахмью за запястье и притянул ближе. Это движение вывело ее из равновесия, она ахнула, и он поймал ее, погладив ладонью по заднице, теперь его рука была поверх оскорбительной ткани.

Она рассмеялась.

— Что ты делаешь?

Вдыхая ее аромат, он издал трель. Это был последний раз, когда запах чужого шелка портил его.

Рекош будет наслаждаться только ей.

Отпустив ее запястье, он просунул пальцы верхних рук под розовый шелк ее верхнего и нижнего одеяния. Звук рвущегося шелка, раздираемого его когтями, был одним из самых приятных, которые он когда-либо слышал. Он сорвал с нее ткань.

Ахмья сделала короткий, резкий вдох, прижав руки к телу, чтобы прикрыть наготу.

— Рекош!

Он бросил рваный розовый шелк в огонь. Пламя запрыгало и закружилось, его свет усилился по мере того, как загорался шелк. Отвратительный запах, похожий на запах паленых волос, наполнил воздух.

— Не годится даже на тряпки, — сказал он.

Уже забыв об этом презренном шелке, Рекош опустил взгляд, чтобы насладиться обнаженным телом своей пары.

Он был так сосредоточен на создании нового платья — на том, чтобы она надела его, — что упустил из виду эту часть процесса.

Длинные черные волосы ниспадали на стройные плечи, скрывая след от укуса, который он оставил, но остальные его отметины были на виду. Слабые синяки и маленькие царапины рассказывали историю о его руках на ее теле, сжимающих и разминающих плоть, когда они совокуплялись. Его пальцы сжались от страстного желания снова обнять ее таким образом.

Он уставился на руку, которую она прижала к груди. Даже после того, как они соединились так интимно, после того, как она так глубоко приняла его стебель, после того, как его руки исследовали каждую частичку ее нежных форм, Ахмья сохранила свою застенчивость. И он находил это милым.

Взгляд Рекоша метнулся к ней. Он не мог притворяться, что знает все секреты, которые обитают в умах людей и скрываются в их взглядах, но он понимал нерешительность, промелькнувшую в ее глазах.

Ни один из них не произнес ни слова в течение удара сердца, тяжело растянувшегося мгновения. В ее глазах вспыхнул новый огонь, сильный, устойчивый, решительный.

Ахмья глубоко вздохнула, расправив грудь и плечи, и опустила руки по швам.

— Ах, кир’ани ви’кейши, — промурлыкал Рекош, его взгляд опустился на ее маленькие, дерзкие груди с коричневыми сосками. Он коснулся их тыльной стороной пальцев. Она задрожала, и на его глазах соски затвердели, превратившись в маленькие бутоны, быстро и идеально реагируя на его прикосновения.

Она со стоном прикусила нижнюю губу ровными белыми зубами.

Тончайший шелк не мог сравниться с ощущением ее нежной кожи, и ничто не могло сравниться с трепетом от наблюдения — от ощущения — реакции ее тела на него.

Сердца Рекоша забились немного громче, немного быстрее, когда он провел рукой от ее сосков вокруг груди, слегка обводя мягкие холмики. Жар ее плоти вливался прямо в его тело и усиливался с каждым ударом его сердец.

— Как ты расцвела для меня… — он скользнул руками вниз по ее животу, почувствовал, как Ахмья задрожала, услышал ее прерывистое дыхание, и что-то шевельнулось у него внутри. Сладкий, манящий аромат танцевал в воздухе, привлекая его пальцы ниже, еще ниже. Одна рука переместилась к ее бедру, в то время как другая продолжила движение прямо вниз.

Когда его пальцы коснулись темных завитков на верхушке ее бедер, Ахмья прошептала:

— Рекош…

Этот аромат, аромат Ахмьи, усилился, становясь все более головокружительным, и стебель Рекоша запульсировал, прижимаясь к внутренней стороне щели. Голод ревел в нем громче, чем любой зверь.

Он крепче сжал застежки, закрывая щель от этого давления, и опустил руки. Как он мог этого не предвидеть? Как он мог ожидать, что избежит искушения, когда она будет раздета перед ним, когда он будет прикасаться к ней, вдыхать ее запах?

Если он позволит этому продолжаться, если позволит руке опуститься хотя бы на толщину нити ниже, он не сможет остановиться. Он впадет в очередное безумие.

Он никогда не ощущал такой тоски, такой потребности, какую испытывал к своей Ахмье.

Когда он спросил Кетана, каково это — спариваться с человеком, Кетан дал лишь загадочный ответ: «Не похоже ни на что». Этот разговор заинтриговал Рекоша еще больше, чем когда-либо, у него появилась тысяча новых вопросов и ни одного ответа. Это была тайна, которую он был полон решимости разгадать сам.

И теперь он знал. Теперь, когда он спарился со своим человеком, своей Ахмьей, своей найлией, он знал, что «не похоже ни на что» — единственный ответ, который Кетан когда-либо мог дать. Он знал, что нет слов, которые могли бы правильно описать этот опыт.

И все же, как бы сильно он ни жаждал снова оказаться внутри своей пары, почувствовать, как ее киска обхватывает член, он знал, что потерял контроль во время их совокупления. Он был груб, и ее неопытное тело болело. Хотя она заверила его, что это была приятная боль, ей нужно время, чтобы отдохнуть и восстановиться.

Он отложит в сторону свое желание и даст ей это время. Он дал бы ей все, в чем она нуждалась, невзирая на дискомфорт или трудности, которые ему пришлось бы для этого вынести.

Рекош с усилием убрал от нее руки. Он тут же поймал себя на том, что борется с желанием прикоснуться к ней снова, и его ладони задрожали. В этот бурный момент он почти мог поклясться, что Ахмья потянулась к нему, словно собираясь последовать за руками…

Нет. Должно быть, это игра мерцающего света, не более того.

Он отдернул руки, развернул платье и поднял его.

— Руки вверх, ви’кейши, — сказал он.

Ахмья прерывисто выдохнула, прежде чем поднять руки над головой.

Желая, чтобы его сердца успокоились, а стебель смягчился, он натянул платье ей на руки, стараясь не обращать внимания на прикосновение шкуры к ее коже, когда тянул его вниз по ее телу.

Она встала в прежнюю позу, как только платье оказалось на месте.

Убрать от нее руки отняло у Рекоша почти всю силу воли. До Ахмьи он никогда не осознавал, насколько сильными — и противоречивыми — могут быть инстинкты. Он должен был защищать ее, обеспечивать и нуждался в спаривании с ней. Он жаждал облачить ее в свой шелк, но каждый раз, когда видел в нем, его охватывало непреодолимое желание сорвать одежду с ее тела и снова заявить на нее права.

Сейчас это желание бушевало. Но он отринул его, сделав еще один шаг назад и пробежав взглядом по своей паре, чтобы оценить работу. Платье облегало ее фигуру, но было достаточно свободным, чтобы можно было легко надеть и снять. Подол доходил ей до колен, а юбка была достаточно широкой, чтобы не стеснять движений при ходьбе, беге или лазании.

— Как оно тебе? — спросил он.

Ахмья провела ладонями по ткани к бедрам. Платье соскользнуло вниз по ее телу, обнажая мягкую плоть грудей и тугие соски.

Рекош сжал кулаки, и боль внутри него усилилась.

Она со смешком подхватила верх платья и потянула его обратно, встретившись с ним взглядом.

— Приятно на ощупь, но я думаю, мне нужно что-то, что лучше держало бы его на месте.

— Что-то, что держало бы его на месте… — его жвалы отвисли, когда он изучал платье. Он подогнал его под ее тело, но сделал немного свободнее, чтобы ей не приходилось с трудом надевать и снимать его. Конечно, без застежек оно не могло идеально держаться на ней.

Создание человеческой одежды было новым и захватывающим испытанием для Рекоша. Несмотря на то, что большую часть жизни он провел за ткачеством и шитьем, он многого не знал об одежде, которую предпочитают люди, и ему предстояло научиться. Он приветствовал обучение, находя удовольствие в сопутствующем ему творчестве. Его взгляд остановился на ее обнаженных плечах.

— Ах…

Рекош отвернулся, подобрал с земли запасные лоскутки ткани и взялся за нож. Решение было таким простым, как же он не подумал об этом до того, как дарить ей платье?

С осторожностью, которая противоречила его волнению, он нарезал обрезки на более тонкие полоски, которые разделил на две группы по три. Взявшись за концы, он быстро и прочно сплел полоски в шнуры.

Закончив, он сократил расстояние между собой и Ахмьей.

— Замри на минутку, кир’ани ви’кейши, — Рекош просунул пальцы под верх ее платья, слегка оторвав его от кожи, и закрепил короткие шнурки на ее плечах. — Так хорошо?

Улыбаясь, Ахмья провела пальцами по одной из плетеных лямок и кивнула.

— Мне нравятся.

Рекош издал трель. Пришив бретели к платью, он обрезал излишки шелка и отступил, чтобы оглядеть ее.

Как могли бы сказать Терновые Черепа… Под светом луны и звезд его найлия была прекрасна. Но была еще одна вещь, которую он мог бы сделать для платья — что-то, что украсило бы его и в то же время выполняло практическую функцию.

Наклонившись, он взял самый длинный из лоскутков ткани и нарезал на несколько полосок, взгляд метнулся к его паре, когда она провела руками по платью.

— Ты собираешься испортить меня, не так ли? — спросила она.

— Испортить тебя? — пальцы замерли, Рекош склонил голову набок, нижние челюсти задергались. — Как бы ты… испортилась?

Ахмья со смешком покачала головой.

— Не испортить, как портится еда. Испортить, как баловать. Эм… осыпать меня кучей красивой новой одежды и подарков.

Рекош защебетал, переплетая длинные полоски шелка.

— Да, я буду портить тебя. Я не успокоюсь, пока не подарю тебе каждую звезду на небе.

— Я просто шучу, Рекош! Мне не нужны подарки, — она подошла к нему и поцеловала в головной гребень. — Мне нужен только ты.

Успокаивающее тепло растеклось по его сердцу. Он схватил ее за подбородок, прежде чем она успела отстраниться, и повернул к ней лицо.

— Все, что тебе нужно, все, что ты хочешь. Все. Я дам это тебе, Ахмья. Ты — все, что мне нужно.

— Я твоя, Рекош, — она провела пальцами вверх по его предплечью, пока не обхватила запястье, затем медленно провела его рукой вниз по своему горлу к груди, прижимая его ладонь к сердцу. — Пока мое сердце не перестанет биться.

Рычание вырвалось из его груди. Отложив свою работу в сторону, он обнял Ахмью и притянул ее к своему телу, прижимаясь головным гребнем к ее лбу, в то время как его застежки обхватили ее ноги.

— Ты останешься моей даже после того, как мы испустим наш последний вздох, кир’ани ви’кейши.

Заложив руку ей за голову, он грубо коснулся ртом ее мягких губ, полный решимости пометить ее всеми способами.

Рекош не раз чуть не потерял Ахмью. Восьмерка, казалось, была полна решимости доказать, что она не предназначена для этого мира. Но она была. Она принадлежала ему, и он отказывался думать о жизни без нее, особенно теперь, когда наконец-то заявил на нее права. Он сделает все необходимое, чтобы удержать ее рядом с собой, даже если для этого придется бросить вызов богам.

Он отстранился, чтобы посмотреть на свою прекрасную пару. Глаза Ахмьи приоткрылись, как будто она вышла из легкого оцепенения. Губы покраснели от грубого поцелуя, а глаза казались темными безднами в тенях, отбрасываемых костром позади нее. Он бы с радостью потерялся в них навсегда.

Аромат Ахмьи заполнил его легкие, прилип к тонким волоскам, пропитал его целиком. И его тело отреагировало на ее сладость, на ее тепло, на ее прикосновения. Ноющий член прижался к щели, которая, как он чувствовал, приоткрылась.

Стиснув зубы, Рекош отодвинулся от нее. Пространство, которое он создал между ними, казалось невероятно огромным и холодным.

Ничего не изменилось. Ей все еще нужно время.

Застежки плотно прижались к щели, и он едва сдержал рычание от боли в члене.

— Позволь мне закончить, — сказал он, желая, чтобы сердце успокоилось, а тело расслабилось, — чтобы мы могли отдохнуть.

Ахмья усмехнулась.

— Хорошо.

Когда он потянул за частично заплетенный шнур, она отступила. Он ничего так не хотел, как притянуть ее спиной к себе, задрать платье и погрузить член глубоко в ее горячую, влажную киску, почувствовать, как ее тело обвивается вокруг него. Вместо этого он сосредоточился на ощущении шелка и движениях пальцев, выражая истинное желание только низким, хриплым рычанием.

Но как бы он ни старался сосредоточиться на своей задаче, он слышал нежное, любопытное напевание Ахмьи, звук ее ботинок по земле, когда она удалялась все дальше, шорох шелка на ее коже и шелест шевелящейся растительности.

Она сделала внезапный резкий вдох.

Волосы на его ногах встали дыбом, а веревка выпала из рук, когда он поднялся и повернулся к ней, ища источник угрозы.

Но никого не было. Была только Ахмья, стоявшая у каменной стены и державшая в руках занавес из лиан и мха.

Она поманила его рукой, глаза ее горели от возбуждения.

— Рекош, иди посмотри!

Сердца забились так сильно, что могли соперничать с раскатами грома, и он фыркнул. Сила, мгновенно наполнившая мышцы при звуке, который он принял за возглас отчаяния, заставила его ноги дрожать, когда он шагал, чтобы присоединиться к своей паре. Не успел он преодолеть и половины короткого расстояния, как любопытство взяло верх, и предвкушение пронзило его грудь.

— Что там? — спросил он.

— Мне показалось, я здесь что-то видела. Сначала подумала, что свет костра играет со мной злую шутку, но потом увидела это, — держа лозы приподнятыми, она отодвинулась в сторону, чтобы позволить ему осмотреть стену. — Они похожи на символы.

Рекош наклонился ближе к стене и провел пальцами по поверхности. Он мог только чувствовать крошечные бороздки в камне, очень неглубокие, но слишком правильные и плотно расположенные, чтобы быть естественными.

— Это надпись, — рассеянно сказал он, придвигая лицо еще ближе к отметинам. Хотя время стерло символы, превратив их в лишь воспоминания о себе, тени, отбрасываемые светом костра, сделали их достаточно четкими, чтобы Рекош смог распознать паутинные формы и узоры. — Надпись на языке вриксов.

Отступив назад, он ухватился за растительность и осторожно отодрал лианы и мох, обнажив более широкий участок камня.

Нет, не камня, камней.

Когда растения были убраны, отдельные камни, из которых состояла стена, были гораздо более заметны, хотя пространство между ними было заполнено грязью, мусором и мхом.

— Эта стена была построена вриксами давным-давно, — сказал он.

— До этого момента мы даже не замечали, — она прижала руку к стене. — Я думаю, джунгли захватили это место.

Ахмья оглянулась через плечо, глядя в сторону источника.

— Когда мы впервые поднялись сюда, скальное образование напомнило мне ступени… Но, возможно, это и есть ступени.

Он повернулся, чтобы проследить за ее взглядом. Отблеск костра погрузил все за пределами их убежища в кромешную тьму, даже для его глаз. Но когда он подумал об этом сейчас, то понял, что в этом месте было что-то очень продуманное, в расположении различных камней и скальных образований.

Задумчиво хмыкнув, Рекош встретился взглядом с Ахмьей. Ее глаза светились энтузиазмом, от которого у него заныло сердце.

— Помоги мне, ви’кейши. Осторожно.

Вместе они убрали еще больше растительности. По мере того как открывалось больше камня, появлялось и нечто новое — рельефные изображения над надписью.

— Они похожи на вриксов, — сказала Ахмья.

— Это вриксы. Они похожи на изображения в Такарале, где в некоторых туннелях есть резьба, изображающая королев и воинов древности. Но эти…

— Их так много, — Ахмья встала на цыпочки, чтобы указать на один набор фигур. — Эти похожи на Терновые Черепа.

Рекош склонил голову набок.

— Да. А эти… Они похожи на теневых охотников.

Изображенные здесь вриксы были разделены на несколько групп, члены каждой из которых имели внешние отличия, хорошо видимые даже на этих относительно грубых, поврежденных временем рельефах.

— Как называют других вриксов? — спросила она.

— Я знаю о нескольких, — говоря это, он указал на резьбу, которая, по его мнению, соответствовала другим видам вриксов, каждый из которых, казалось, был показан здесь. — Огнеглазые родом из земель, где заходит солнце. Танцующие на Ветру меньше ростом и, как говорят, двигаются бесшумно и быстро, как сам ветер, но никто не видел их уже много лет. Я также читал о Скрывающихся в Камнях, Ткачах Мха и Певцах Дождя, но о них мало что известно.

Он скользнул взглядом по открытым рельефам, наблюдая за танцующими на них тенями.

— Но я не вижу Духовных Странников. Они обитают глубоко под скалами, глубже, чем мы, теневые охотники Такарала. И известно, что они воюют со всеми вриксами.

Ахмья пристально посмотрела на него.

— Почему?

— Потому что они голодны. По пище, по плоти, по тому, что есть у других вриксов, а у них нет, — Рекош скрестил руки на груди и забарабанил пальцами по бицепсам. — Когда я был подростком, нас предупреждали о Духовных Странниках. Не копай слишком глубоко, не забредай слишком далеко, иначе тебя может схватить Духовный Странник и съесть.

— Это… ужасно.

— Так и есть. Но именно страх призван защищать птенцов. Истории, написанные в Такарале, также рассказывают о них. Многие королевы прошлого сражались с Духовными Странниками, которые выползали из глубочайшей тьмы в атаку. Уркот знает больше, чем я. Копатели должны всегда наблюдать и прислушиваться к признакам присутствия Духовных Странников, и их учат этому еще в детстве.

— Они часто нападают?

— В течение моей жизни я не слышал об их нападениях. Но я слышал о вриксах, пропавших без вести в глубоких туннелях, и их больше никто не видел. Их судьбы остались навсегда неизвестны. Каждый раз, когда это происходит, ходят слухи о Духовных Странниках, но никто не может сказать наверняка.

— Почему здесь не изображены Духовные Странники? — спросила Ахмья, оглядываясь на резьбу.

Рекош провел пальцами под выцветшей надписью на стене. Читать было нелегко, и он не смог разобрать все, но этого было достаточно, чтобы сделать предположение.

— Я думаю, это было место… дружбы. Где собирались разные вриксы. Резьба в Такарале показывает, что другие вриксы только воюют, но эти не сражаются. Они живут в мире, как сейчас мы с Терновыми Черепами. Духовные Странники не знают мира, не знают дружбы. Они знают только голод. Поэтому их здесь нет.

Рекош перевел взгляд на свою пару. Она нахмурила брови, проводя пальцами по рельефам, и он увидел печаль в ее глазах.

— В чем дело, кир’ани ви’кейши?

— Вся эта резьба почти стерлась. Я заметила ее случайно. Время и природа стирают то, что здесь было когда-то, — она огляделась. — Это место превратилось в руины, затерянные во времени, забытые. Я полагаю, что когда-то это было красивое, радостное место, где вриксы со всего мира делились историями и торговали. Но все это ушло в прошлое.

Жвалы Рекоша опустились, и он повернул голову, чтобы снова вглядеться в темноту. Трудно было представить, каким это место могло быть когда-то. Невозможно представить всех разных вриксов, собравшихся здесь, когда он никогда не видел собственными глазами никого, кроме теневых охотников и Терновых Черепов. И все же он чувствовал печаль.

С самого рождения Рекоша и ему подобных учили, что другие вриксы — их враги. Что единственный контакт между ними может быть в форме войны, потому что они боялись силы теневых охотников, потому что они жаждали того, чем обладал род Рекоша, потому что они завидовали великолепию Такарала. Но, несмотря на общее кровавое прошлое, Терновые Черепа приняли племя теневых охотников Рекоша в свой дом и с радостью завязали новую дружбу с Такаралом.

И это заставило Рекоша задуматься, действительно ли другие вриксы желали воевать с теневыми охотниками… или его вид желал воевать со всеми остальными. Действительно ли прошлые королевы Такарала были такими благородными и честными, как утверждали истории.

Что, если Зурваши была не исключением, а неизбежным развитием.

— Этого места больше нет, но оно было, — сказал он, возвращая взгляд к Ахмье. — Это означает, что узы могут быть сплетены заново. Это случалось раньше, и это можно сделать снова. Печаль этого места — также надежда, не так ли? Нити между Калдараком и Такаралом уже наладились.

— Это надежда, — согласилась Ахмья, проводя кончиками пальцев по острым точкам, изображенным на головном гребне Тернового Черепа. Она усмехнулась. — Терновые Черепа не такие страшные, когда их показывают вот так. На самом деле они довольно милые.

Он фыркнул и ударил кулаками в грудь.

— Я милый. Они… колючие.

Ахмья ухмыльнулась ему.

— Ты тоже можешь быть колючим. На самом деле ты довольно колючий, когда ревнуешь.

— Я не ревную, Ахмья.

Она бросила на него насмешливый взгляд.

— Ты только что сорвал с меня одежду и сжег ее, потому что это был не твой шелк. И, клянусь, ты собирался сбросить Коула с дерева, когда на днях пришел навестить меня.

Рекош повернулся к ней всем телом, взяв ее за подбородок одной рукой и глядя в глаза.

— Я не ревную. Я собственник. Ты моя. Ничто и никто не встанет между нами, моя найлия, — защебетал он. — Даже если мне придется сбросить их с дерева.