Ткач

ГЛАВА 24



Пальцы Рекоша пробежали по голове Ахмьи, осторожно расчесывая спутанные волосы.

Он не обращал внимания ни на низкое оранжевое пламя потрескивающего костра перед ними, ни на ночную песню джунглей, ни на глубокие тени за пределами света огня. Только две вещи привлекали его внимание — маленькая человеческая самка, сидящая на его сложенных передних ногах, и все чувства, которые она вызывала в нем.

Прямо сейчас главным из этих чувств было удовлетворение.

Оно казалось таким новым, свежим, хотя он знал, что испытывал его раньше. Счастье… но это было нечто большее. В нем была безмятежность, чувство довольства и самореализации, которое усиливалось неослабевающим, непрекращающимся стремлением к своей паре.

В этот момент он чувствовал себя более удовлетворенным, чем когда-либо прежде. Счастливее, чем когда-либо.

Он разделил волосы Ахмьи на толстые пряди, а его нижние руки сжались на ее бедрах.

Рекош мог бы с радостью остаться здесь, с ней, мог бы построить для них дом и провести остаток их дней вместе в этом тихом месте. Только он и его маленький цветок. Но ни он, ни Ахмья не могли этого сделать. Они не могли бросить свое племя, не могли больше причинять беспокойства.

Это будет их последняя ночь здесь. Их последняя ночь в этих древних, осыпающихся руинах, где их любовь действительно расцвела.

Рекош наполнил свои легкие ее сладким, манящим ароматом и начал заплетать волосы в замысловатую косу. Если бы Восьмерка когда-нибудь забрала его зрение, он все равно смог бы найти Ахмью. Ее аромат был вплетен в его душу. Он был частью его самого.

Огонь затрещал, ненадолго привлекая его внимание к пламени.

Он не был готов уходить. Не был готов делить свое время или внимание с кем-либо еще. Часть его активно искала повода, любую причину, какой бы незначительной она ни была, за которую он мог зацепиться, чтобы оправдать их пребывание здесь.

Но им нужно вернуться. Не только потому, что их друзья и семья были в Калдараке, но и потому, что там Ахмья была в гораздо большей безопасности, чем здесь.

Когда Рекош заплел следующую прядь в косу, Ахмья вздохнула и положила руки ему на передние ноги. Ее пальцы нежно погладили тонкие волоски, пропитывая их своим ароматом. Дрожь пробежала по его телу, оставляя восхитительное предвкушающее покалывание на коже. Ее ладони были теплыми, усиливая жар, который вызвало в нем ее прикосновение.

Тихое хмыканье донеслось от Ахмьи. Рекош замер. Это не было задумчивым или скептическим хмыканьем, не было одним из тех кратких возгласов согласия или удовлетворения, которые часто издают люди. Оно было текучим, плавным, как будто плыло на постоянно меняющемся ветру.

Это была песня.

И это был самый прекрасный звук, который он когда-либо слышал.

Гул прекратился.

— Ты в порядке? — спросила Ахмья.

Он в порядке? Почему она…

Только тогда он понял, что его руки перестали двигаться, замерев в наполовину заплетенных в косу волосах.

— Произнеси этот звук еще раз, — попросил он.

Ахмья хихикнула и погладила его по ногам. Затем она еще раз спела эту песню, за исключением того, что на этот раз ее напев перешел в слова. Они были мягкими и лиричными, поднимались высоко и сладостно, опускались низко и страстно.

Рекош ошибался. Это было самой прекрасной вещью, которую он когда-либо слышал.

Ахмья пела. Он знал, что это такое, хотя звуки, которые она издавала, были совсем не похожи на пение вриксов.

Прислушиваясь, он заставил пальцы снова прийти в движение. Ее слова были английскими, и хотя он знал многие из них, ему было труднее уловить их значение в песне — и каким-то образом это только добавляло ей красоты.

Рекош закрыл глаза. Он с удовольствием слушал бы ее пение всю ночь и весь следующий день.

Он мог бы с радостью провести всю свою жизнь, слушая ее прекрасный голос.

Когда песня закончилась, они посидели в уютной тишине, которую нарушали только потрескивание костра и шелест листьев за пределами их убежища.

— Твой отец все еще в Такарале? — спросила Ахмья.

Его руки снова дрогнули, и он открыл глаза. Но тяжесть, которую он должен был почувствовать от ее вопроса, тяжесть, которую он ожидал, не пришла. Была только печаль, навязчивая песня, шепчущая в его сердце.

— Да, — сказал Рекош.

— Ты навестил его, когда возвращался?

— Да.

Она слегка повернулась, глядя на него краешком глаза и нахмурив брови.

— Что-то случилось?

Рекош отвернулся, уставившись в темные джунгли. Он думал, что с этим покончено. Он думал, что его последняя встреча с отцом была концом, что он отбросил всю привязанность, которую испытывал. Что прощание каким-то образом избавило его от собственной боли.

Каким же он был дураком.

Ахмья повернулась к нему лицом, высвобождая свои волосы из его хватки и распуская косу. Она закинула ногу на его и взяла одну из его верхних рук в свои. Рекош опустил взгляд и уставился в глубокие, обеспокоенные карие глаза своей пары.

— Помни, ты никогда не должен о чем-то говорить, если не хочешь, — она протянула руку и погладила его челюсть между жвалами, лаская кожу большим пальцем. — Я могу сказать, что случилось что-то, что огорчило тебя. Просто знай, что я здесь для тебя. Слушать, говорить или просто быть, если все, чего ты хочешь, — это обнять меня.

Он положил головной гребень ей на лоб и закрыл глаза. Обняв за талию, он прижал ее к себе.

Удары его сердец отмеряли уходящее время, пока он оставался в таком положении, впитывая ее прикосновения, ее тепло, комфорт, который она предлагала. Без нее он, возможно, почувствовал бы, как возрождается старый гнев. Без нее его, возможно, поглотили бы обида и горечь.

Теперь остались только печаль и всепроникающая усталость не тела, а духа.

Рекош медленно, тяжело вздохнул, открыл глаза и поднял голову, еще раз встретившись с ее темными, прекрасными глазами.

— Я расскажу тебе, моя сердечная нить.

Она мягко улыбнулась, прежде чем прижаться губами к его рту. Поцелуй был легким, но нежность, которую он передал, отозвалась эхом в самых глубоких уголках его сердца.

Затем, не сказав больше ни слова, она снова повернулась к нему спиной, взяла его за нижние руки и положила их к себе на колени, накрыв ладонями и переплетая свои пальцы с его.

Тепло расцвело в его груди, распространяясь успокаивающими волнами. Жвалы приподнялись в улыбке. Он нежно провел когтями по ее волосам, расплетая распущенную косу, чтобы начать все сначала.

— Мой милый маленький цветок хорошо меня знает.

И он хотел, чтобы она узнала его полностью. Между ними не было преград, секретов, стыда, сердца и души обнажились и переплелись. С кем-либо другим такая уязвимость показалась бы слабостью. С Ахмьей это была сила. Он не был ни настолько горд, ни настолько глуп, чтобы отрицать, что его пара поддерживала его.

Но от этого не стало легче извлечь правду из его сложных эмоций и облечь ее в слова.

— В наш последний день в Такарале я направился в логово моего отца. Мы не виделись много лунных циклов. И я не могу сказать, действительно ли хотел его увидеть. Нет, чего я действительно хотел, так это показать ему платье, которое я сшил для тебя. Я хотел, чтобы он посмотрел на самый тончайший шелк, когда-либо сотканный руками врикса, и почувствовал гордость за меня, за то, чему он меня научил. Сверток был у меня в руках, и я… не открыл его. Я не показал ему.

— Почему нет? — мягко спросила Ахмья.

Рекош тяжело вздохнул, но продолжал работать пальцами.

— Потому что он был счастлив. Рад видеть меня в безопасности, но больше… Он был счастлив в том логове, счастлив в той новой жизни со своей парой и их выводком, с которыми он хотел, чтобы я наконец познакомился. И когда я смотрел всеми восемью глазами, я не видел там места для себя. Игрушки выводка напомнили мне моих братьев и сестер, и, увидев его инструменты для работы с золотом…

— Что я мог сделать, кроме как напомнить ему о боли и потерях, которые он перенес? Что я мог сделать, кроме как заставить его вспомнить старые раны?

Она сжала его руки.

— О, Рекош…

— Он взял себе новую пару за несколько лет до того, как Зурваши начала войну с Терновыми Черепами. Я уже был взрослым, уже жил один, но все еще злился на него. Жизнь, которую они создали, не моя, семья, которую они создали, не моя. Так долго я чувствовал себя… чужим. Больше всего я ощутил это, когда был с ним в последний раз. Я наговорил ему резких слов перед уходом.

— И эти слова заставили тебя почувствовать себя лучше?

Рекош наклонил голову, подергивая жвалами.

— Разве вопрос не должен заключаться в том, какие чувства вызвали у него мои слова?

— Я здесь, с тобой, Рекош. Ты моя пара. Я хочу знать, о чем ты думаешь, что ты чувствуешь.

У него вырвалось задумчивое хмыканье. Коса становилась все сложнее с каждым мгновением, по мере того как его пальцы продолжали плести. Они хорошо знали свое дело, даже если его мысли были заняты другим.

Найти удовлетворяющий ответ было сложно. Для Рекоша это стало неожиданностью почти в такой же степени, как и сам вопрос.

Ахмья погладила большими пальцами нижнюю часть его рук, казалось, ее не беспокоило затянувшееся молчание. Она просто была здесь с ним, ради него, и он знал, что она будет здесь независимо от его реакции — даже если он вообще ничего не предложит.

— Мой гнев превратился в печаль, — наконец сказал он. — Я… я не сожалею о том, что сказал ему. Я говорил правду моих сердец. Но я сожалею о том, как сказал. Это как если бы я бросил камень, хотя должен был использовать мягчайший шелк. Я причинил… ненужную боль. Ты понимаешь мои слова?

Она поднесла одну из его нижних рук к лицу и запечатлела нежный поцелуй на ладони.

— Да.

Он издал тихую трель, приблизил лицо к ее волосам и вдохнул их аромат, ища в нем утешения.

— Он сказал мне, что сожалеет. За всю боль, которую он мне причинил. Даже несмотря на то, что он не мог ее видеть, даже несмотря на то, что он не мог ее понять, он сказал, что сожалеет.

— Я верю, что это так. Он пережил потерю пары и детей, и в попытках защитить тебя он причинил тебе боль. Но я не думаю, что он когда-либо хотел оттолкнуть тебя или заставить почувствовать себя нежеланным, — Ахмья прижала руку к его щеке. — Почему он был так рад видеть тебя, был так взволнован твоей встречей с братьями и сестрами, если бы он не хотел, чтобы ты был там? Он хочет, чтобы ты был в его жизни, Рекош. Ты — его семья.

У него вырвался печальный возглас. Он хотел возразить, опровергнуть то, что она сказала… но не смог. Он видел глаза отца, его позу, слышал печаль в его голосе. Рекош не ожидал, что отец воспримет их расставание так тяжело, но в то же время с таким достоинством.

И он сам не ожидал, что почувствует это так глубоко.

Ахмья опустила руку на колени.

— Я знаю, что тебе больно. Это справедливо. Я… чувствую то же самое, когда размышляю о своих отношениях с отцом. Он больше не женился, но после смерти моей мамы изменился. Он стал более жестким, более отстраненным. Наши отношения стали натянутыми. Оглядываясь назад, я думаю, это потому, что он просто не знал, как самостоятельно воспитывать ребенка, не говоря уже о дочери. Большую часть детства Хирохито наш отец служил, поэтому он редко бывал дома. Когда я была маленькой, он уволился из армии, но начал подолгу работать на новой работе, пока о нас заботилась моя мама. И после того, как ее не стало…Я не думаю, что он знал, как справиться с горем.

Жвалы Рекоша отвисли. Врикс или человек, никто, казалось, не был застрахован от боли потери, и никто, казалось, не переносил ее совершенно одинаково.

— Когда я выросла, — продолжила Ахмья, — он не знал, как со мной разговаривать, особенно когда речь заходила о каких-то женских проблемах. Он всегда был намного ближе к Хирохито. Как и ты, я чувствовала себя невидимой. Я усердно училась в школе, чтобы получить лучшие оценки, я занималась спортом, была волонтером во внеклассных программах. Мои достижения, казалось, были единственным способом заставить его признать меня. Я знаю, что во многом это было из-за его воспитания и того, что он провел так много времени на военной службе, но… это причиняло боль. Я просто хотела, чтобы он увидел меня такой, какая я есть. Его дочь.

— Кир’ани ви’кейши, — прошептал Рекош, наклоняясь, чтобы провести ртом по ее волосам. — Если бы я мог избавить тебя от этой боли. Если бы я мог забрать ее у тебя.

— Ты не можешь защитить меня от каждой боли, Рекош, — мягко ответила она. — Мне просто нужно, чтобы ты помог мне пережить ее.

Он обнял ее за плечи.

— Всегда, моя сердечная нить. Всегда.

— И я всегда буду рядом, чтобы сделать то же самое для тебя.

С трелью, он вдохнул ее аромат. Его пара была самой ценной вещью в мире — во всем существовании — и даже если он не мог защитить ее от всего, он всегда будет пытаться это делать.

Рекош поднял голову.

— Кажется… ты смирилась с этой болью, Ахмья.

— Я не знаю насчет смирения. Но в глубине души я знаю, что мой отец любил меня, что он делал все, что мог, и иногда наших усилий просто не хватает. И это нормально — испытывать из-за этого противоречивые чувства. Любить человека и одновременно страдать из-за него. Нам самим решать, можем ли мы забыть об обиде и попытаться построить что-то значимое… или отпустить их.

Она опустила глаза, туго натягивая волосы в его руках. Ее голос был хриплым от эмоций, когда она заговорила снова.

— Хотя моего отца больше нет. У меня никогда больше не будет возможности поговорить с ним, сказать ему, что я ценю все, что он сделал, что я люблю его.

Даже не видя ее лица, Рекош знал, что в темных глазах блестят слезы, и ее боль пронзила его сердце.

Ахмья крепче обхватила себя руками.

— Но твой отец жив, Рекош, и ты тоже. Жизнь слишком коротка и слишком драгоценна, чтобы отказываться от возможности воссоединиться с ним, если это то, что подсказывает тебе твое сердце. И, может быть… может быть, когда-нибудь я смогу встретиться с ним.

Его сердца бешено колотились от эмоций, которые он пока не мог определить, отчего в груди становилось тесно и тяжело. Отпустив ее волосы, он схватил свою пару всеми четырьмя руками и повернул лицом к себе.

Их взгляды встретились. В ее глазах действительно блестели слезы. Если бы вриксы могли плакать, его глаза, без сомнения, были бы такими же. Эта печаль… Ему было невыносимо видеть ее в Ахмье. Он не мог сопротивляться потребности унять ее боль, вобрать ее в себя, чтобы та больше не ранила ее.

Он обнял Ахмью и прижал к своей груди. Она пылко обвила руками его шею, уткнувшись лицом и орошая его шкуру слезами.

Рекош положил руку ей на затылок, баюкая, и пригладил пальцами волосы. Его грудь вибрировала от мягкого напева в попытке подражать песне, которую она пела.

Даже когда он утешал свою пару, даже когда обнимал, ее слова повторялись в его голове. Рекош не мог отрицать правды того, что она сказала. Он чувствовал ее в своих сердцах еще до того, как заговорил с ней обо всем этом, но только терпение и понимание Ахмьи позволили ему вообще задуматься над этим и подтолкнули по-настоящему ощутить свои чувства.

Что, если его прощальные слова с отцом были последними, которыми они обменялись? Оставят ли они осколок сожаления в сердце Рекоша, всегда причиняя ему боль, мешая исцелиться и обрести покой? Умрет ли Райкарн, полагая, что единственный выживший птенец его первого выводка презирает его?

Потому что, несмотря на весь гнев и обиду, Рекош не испытывал ненависти к отцу. Если он что-то и ненавидел, так это то, что ему отказали в отношениях, которые у них могли бы быть.

Он обнял свою пару, и ее слезы постепенно высохли, но объятия не ослабли. Он провел подбородком по ее волосам. Просто держать ее было достаточно. Это было то место, где он должен был быть, с кем он должен был быть.

И все же сейчас он не мог не задаться вопросом… на что было бы похоже привести Ахмью в Такарал? Провести ее по туннелям, которые казались ему такими обыденными, увидеть их с новым благоговением и волнением ее глазами? На что было бы похоже привести ее в логово своего отца, представить ее ему, познакомиться с его юными братьями и сестрами вместе с ней?

Она была человеком, но он надеялся, что эти различия не будут иметь значения. Надеялся, что его отец увидит то, что Рекош видел так ясно, — что его маленькая пара сильная, умная, добрая и бескорыстная. Что, несмотря на свой рост, она помогла Рекошу пройти через некоторые из величайших испытаний в его жизни. Что ее преданность и упорство стали примером, который лег в основу их нового племени.

И он надеялся, что после встречи с ней Райкарн поймет, что Рекош сделал правильный выбор. Что он будет знать, что Рекош по-настоящему счастлив.

Удивительно, но он хотел привезти Ахмью в Такарал. Он хотел познакомить ее со своим отцом, он хотел показать Райкарну и всем остальным, что его пара — самая замечательная самка. Что она его, и только его.

Но он знал, что время для такого путешествия еще не пришло. Опасности в дороге можно было бы уменьшить, отправившись группой, состоящей, по крайней мере, из Телока и Уркота, хотя при наличии Ахмьи Рекошу понадобилось бы больше спутников для обеспечения ее безопасности. И если их не будет преследовать кровожадная королева, им не нужно каждый день идти до изнеможения.

Нет, сам Такарал заставил его задуматься. Город заживал, но его раны оставались свежими. Ансет требовалось больше времени, чтобы все исправить. Больше времени, чтобы успокоить своих подданных.

Возможно, когда теневые охотники Такарала будут готовы приветствовать Терновых Черепов Калдарака как друзей и почетных гостей, они будут готовы встретиться и с людьми.

Но Рекош не стал бы рисковать своей парой.

Какое-то время они с Ахмьей оставались на месте. Иногда она подпевала его напеву, но оба, казалось, были довольны, позволяя потрескивающему пламени заполнять тишину между ними. Только когда Ахмья пошевелилась рядом с ним и зевнула, он понял, как долго они так сидели.

— Пойдем, ви’кейши, — сказал он, поднимаясь и прижимая ее к себе, — давай отдохнем. Наше путешествие должно продолжиться с солнцем.

Она пробормотала что-то в ответ, и он улыбнулся. То, что она чувствовала себя в безопасности в его объятиях, значило для него больше, чем он мог выразить словами.

Рекош отнес ее на их постель из пушистого шелка и лег на спину, прижимая Ахмью к груди. Она прислонилась щекой к его сердцу. Он чувствовал, как бьется ее сердце сквозь шкуру, и его ровный ритм заставил Рекоша закрыть глаза.

— Спи спокойно, моя найлия, — прошептал он. — Я с тобой

Навсегда.