Трансформер (СИ)

Часть 42 Шесть часов

Войдя в комнату, Лекс ожидаемо обнаружил Филиппа внутри. В комнате едва уловимо ощущался запах сигарет — альфа много курил.

Филипп не обернулся на скрип двери, этого не требовалось, на часах было без двух минут шесть. Омега тяжело дышал, не размыкая рот. Альфа догадался без труда о причине — омега спешил.

Лекс поначалу не собирался приходить вообще.

Но по мере того как тянулся серый безрадостный день, он менял свои решения подобно стрелке на часах, неотвратимо двигающейся в одном-единственном направлении: вместо того, чтобы просто не прийти, он решил опоздать… немного опоздать… в итоге он летел вверх по лестнице, стремясь успеть до шести.

И теперь, стоя посреди неприятной ему комнаты, он ненавидел себя за то, что альфа заставил его бояться, раскрыв брешь страха так широко, что туда засасывало все, что представлял из себя Лекс: гордость, самолюбие, непокорность, строптивость — всю волю и душу всасывала широкая воронка, оставляя ничтожного, покорного омегу, запугать которого не стоило ни малейшего усилия.

— Раздевайся, — глухо, не глядя, приказал альфа.

Лекс сверлил альфу молчаливым яростным взглядом. Ненависть душила за горло, стучала в висках, парализовала тело. Его злоба была такая же осязаемая, как и шершавые пальцы на коже, прикосновения которых снились ему в кошмарах, преследовали в мыслях, пугали в темноте.

Сжав зубы, Лекс рванул с себя пиджак, сбрасывая прочь, еще минута — и все вещи валялись кучей у ног. Он не оставил на себе даже белья.

— На кровать — жесткий, без эмоций голос.

Лекс сделал так, как велели.

Уткнувшись лицом в подушку, он замер, ощущая прохладу простыни. Дышать было нечем, незачем было жить. Глухие рыдания застревали где-то посреди плотно сбитого пуха, пропитавшегося запахом Филиппа, непереносимым тошнотворным зловонием, смешанным с его собственным.

Обнаженного бедра коснулась колючая ткань — альфа сел рядом. Ладонь легла между подрагивающих лопаток, опустилась ниже… и вернулась в основание шеи. Лекс взвыл, пока альфа неторопливо поглаживал его по спине, глуше, выше, ненависть пылала так ярко, он чувствовал что медленно сгорает на этом огне, а отвратная рука все так же едва касалась нежной кожи.

Выбившись из сил, омега затих.

— Отпусти меня, — еле слышно проплыло в комнате.

Тишина.

Алексей слушал собственное сердце, глухо бившееся о чужую кровать. Кровать, в которой он оказался не по собственной воле.

— Нет.

— Почему? — сорвалось с искривившихся от нового приступа рыданий губ. — Почему?

Чужая рука огладила кожу от плеча до ягодицы, задержавшись на аппетитных полушариях. Филипп был нежен, и от этого становилось еще хуже.

А в следующее мгновенье сильные руки альфы подняли Лекса с нагретого ложа. Филипп поставил его на ноги и развернул к себе лицом.

Суровый взгляд, легкая небритость — альфа смотрел пристально. Лекс не смел дышать, не смел пошевелиться. Теплые руки сомкнулись на поясе, чуть приподняли, прижимая к себе. Одна рука подхватила под колено, заставив согнуть ногу. Сев на кровать поперек, Филипп оперся о стену спиной, усадив притихшего от растерянности омегу себе на бедра, дав почувствовать каменную твердость в брюках меж разведенных ног.

Альфа был так близко, что Лекс захотел отодвинуться. Раньше его всегда брали сзади или распластав на спине, но никогда еще не прижимали так близко к груди, не смотрели в лицо и не показывали свое. И запах — липовый мед с едким привкусом отцветшей полыни, горькой, как взгляд этого ненормального.

Рука на спине заставила придвинуться еще ближе. Лекс отвернул лицо, и поцелуй пришелся в скулу — неторопливый, царапающий.

Он сглотнул, не смея двинуться. Другая рука подхватила его под ягодицы, притиснув бедрами к телу альфы.

Сухие пробующие поцелуи прикусывали подбородок, двигаясь вдоль челюсти, подобрались к ушной раковинке, прихватили. Лизнули. Соски омеги касались хлопковой прохладной рубахи — легонько, чуть-чуть, цепляясь, словно шероховатые губы альфы коснулись мелких бусин. Ягодицу осторожно мяли, зажимая в пальцах, потирая, демонстрируя желание.

Рука скользнула со спины омеги выше и, остановившись на затылке, слегка подтолкнула, заставляя Лекса повернуть голову. Не настаивая, но предлагая… настойчиво предлагая…

Лекс нехотя позволил притянуть свои губы к чужим.

Волосы на загривке стали дыбом, мурашки скользнули по плечам, рукам.

Его прижимали осторожно, притягивали, хотели. И целовали. Целовали. Целовали.

Глубоко. Тягуче. Властно.

Глотали.

Огонь медленно капал с губ, оседая воском на сердце, вскипал, плавился, утекая ниже, в пах, собираясь, бурля. Чужой палец мягко потерся у раненого альфой входа, окунулся в омежий сок, огладил, не проникая глубже.

А поцелуи ласкали, уносили прочь, проникали, проникали…

Возбуждение, скопившееся внизу живота, досадно заныло, попросило, потребовало. Лекс на автомате запустил руки под себя, щелкнул ремнем, расстегнул ширинку и вынул член альфы.

Распухшие, натертые щетиной губы наливались, позволяя излишкам влаги скользить вдоль уголков рта. Лекс чуть извернулся, мостясь на крепкое основание — разорвать поцелуй ему не позволили.

Направленная рукой головка нащупала цель, коснулась, отерлась. Омега не выдержал, приподнимаясь на коленках и насаживаясь, до упора, так знакомо, так правильно, так привычно. Член вошел в набухшее желанием нутро, надавив на чувствительные рецепторы — Лекс шумно выдохнул в чужой рот.

Альфа не двигался.

Как только задний проход ощутил правильную наполненность, сердце застучало быстрее, выравнивая ритм, готовясь. Алексей толкнулся тазом назад, а затем снова вперед, шалея от того как налитой член врастает в него сзади. Альфа обеими руками сжал его ягодицы, раздвинул, заставляя крохотные едва зажившие ранки треснуть.

И Лекс уже не замечал, как сам подается вслед за уверенными движениями, как они пожирают ртами друг друга, стремясь заглотить один другого, как его руки впились в мышцы чужих плеч, как рьяно он насаживается все глубже, все отчаянней, требуя чтобы его отымели, согнули, покорили.

Так, как это всегда происходит с этим неправильным альфой.

И впервые так, если бы этого потребовал сам омега.

Целоваться стало тяжело, хотелось насадиться до упора, до нутра, до сердца и души.

Губы обоих разомкнулись с хрипом.

Они смотрели в глаза друг друга, и взгляды их кричали, требовали, избивали друг друга, ненавидели, рвали на куски и раздирали на части.

Они трахались так, словно желали вывернуть один другого из собственных шкур. Достать до сути, посмотреть что прячет каждый.

Они убивали друг друга, показывали кто есть кто.

Они вырывали корни, вбиваясь новыми камнями в душу.

Они не разрывали взгляд.