За Семью Преградами

==== Глава 40. Солнце в ручье ====

Руки налились тяжестью и казались буквально выплавленными из чугуна. Каждая мышца от шеи и до живота горела огнем, напряженная, будто туго натянутая тетива. Пот тек по лицу, и Раде было так жарко, что впору было нырять головой в последние оставшиеся по краям Плаца сугробы. Вместо этого она в который раз уже вскинула катаны перед собой в защитный блок.

— Отлично! — голос стоящей напротив нее Талы был собранным, но в нем проскользнула и нотка удовлетворения. — Это, похоже, ты уже запомнила. Теперь немного усложним и ускорим темп. Следи за тем, что я делаю.

Рада молча кивнула, сберегая дыхание. Хотя, что уж там было сберегать? Грудь невыносимо жгло, легкие буквально разрывались, но она упрямо продолжала дышать через нос, сопя так же громко, как пьяный матрос, с трудом ползущий по грязи в сторону родного корабля. Такого бедолагу она однажды видела в Бакланьей Топи. Парень явно уже не помнил ни кто он, ни как его зовут, но полз, медленно и верно полз прямиком к пристани. Она даже успела трубочку выкурить, с любопытством наблюдая, доползет он или нет. Но в итоге ее отвлекли, и судьба матроса так и осталась для нее загадкой.

— Не отвлекайся, — сосредоточенно предупредила Тала.

Выбросив из головы всякую ерунду, Рада приказала себе внимательно наблюдать за наставницей.

Несмотря на широкие плечи и крепкое тело, подходящее каменотесу или кузнецу, и даже на старую рану, заставляющую ее хромать при ходьбе, двигалась Тала так легко и плавно, словно в руках у нее были не тяжеленные катаны, а два тонких ивовых прутика. Раскручивая клинки в обеих руках с разной амплитудой, Тала шагнула вперед, делая при этом плавный поворот вокруг себя. Казалось, будто она танцует, а тренировочные катаны в ее руках превратились в два расплывчатых круга. Потом наставница резко вышла из оборота и обрушила клинки справа вниз по диагонали, лезвиями параллельно друг другу. Рада едва успела вскинуть стандартный блок, чтобы те, хоть и не заточенные, не проломили ей шею. Лязгнул метал, удар был достаточно сильным, чтобы она отступила на шаг назад.

Тала убрала клинки и спросила:

— Поняла, как я это сделала?

— Не совсем, — честно призналась Рада.

— Тогда смотри еще раз. Я буду двигаться медленно.

Отступив на два шага назад от Рады, она приняла первую боевую стойку и кивнула ей. Следом за этим катаны в ее руках завертелись, а сама Тала медленно двинулась вперед.

Они занимались уже четвертый час подряд, и солнце высоко поднялось над становищем, заливая все вокруг ярким весенним светом. Звонко капало с прозрачных хрустальных сосулек, и на земле под ними образовались льдисто-голубые наросты. Солнечные лучи скатывались с крытых соломой крыш, будто дети с горок, купались в глубоком голубом небе, которому не было конца и края. Земля местами оттаяла совсем, обнажив широкие проплешины прошлогодней сухой травы, и кое-где сквозь ее жесткую щетку уже пробивались первые зеленые волоски. Горы сверкали, будто россыпи дивных алмазов, искрились на солнце подтаявшими и оттого гладкими снежными шапками. Между ними в глубоких ущельях и расселинах стояло синеватое марево выпаривающейся из земли влаги. Отяжелели сосновые леса, став какими-то странно колючими, будто выпустившие иголки ежи. И отовсюду, буквально со всех сторон, несся неумолчный птичий перезвон на крыльях сырого, свежего и удивительно сладкого ветра, пахнущего землей.

Здесь было так хорошо, что сердце Рады должно было разрываться от счастья и детской радости, но вместо этого внутри было лишь тяжелое давящее чувство, что не оставляло ее ни на миг. Наверное, с самого дня весеннего равноденствия.

Двумя полукружьями кружили катаны в руках Талы, и выглядело это странно медленно, вязко, будто она попала в одну густую каплю смолы и все никак не могла выбраться из нее. Плавно переступали ее ноги, обутые в высокие коричневые сапожки. С наступлением настоящей оттепели им выдали новую форму — коричневую, что было уже лучше, чем зимняя белая, но Рада все равно предпочла бы привычный черный цвет. А тебе не кажется, что в твоей жизни было уже чересчур много всего черного? Не пора ли забыть об этом?

Плавно довершив разворот, Тала свела вместе руки и опустила обе катаны сверху вниз лезвиями параллельно друг другу, нанося удар справа по диагонали Раде в плечо. Как только их мечи с тихим звяканьем соприкоснулись, глава Двуруких Кошек подняла на нее спокойные и сосредоточенные глаза:

— Теперь поняла?

— Кажется да, — кивнула Рада. Она была тихо счастлива тем нескольким мгновениям передышки, что дала ей Тала, но теперь уже легкий ветерок пробрался под прилипшую от пота к телу рубаху и неприятно холодил кожу. И стоять на месте стало уже не слишком комфортно.

— Покажи, — кивнула наставница.

Отступив от нее на пару шагов, Рада подняла катаны. Руки протестующе заныли, но она приказала себе не обращать на это никакого внимания. Если всю жизнь она сражалась только одним длинным мечом преимущественно в поединках, то это еще не означало, что обращаться с парными катанами можно не учиться. В конце концов, теперь она была анай, а эти проклятые бабы, казалось, могли с закрытыми глазами зарезать тебя любым попавшимся в руки оружием за мгновение короче удара сердца.

Крутить катаны с разной амплитудой было тяжело. Правая рука повиновалась хорошо, а левое запястье до сих пор казалось ватным и каким-то чересчур слабым. Моментально вернулись тугие обручи удушья, перетягивающие грудь, и Рада поняла, что вновь задыхается. Но она внимательно следила за обеими руками, заставляя их работать, не обращая внимания на долетающий со стороны леса ветер, что ерошил ее волосы и пах сосновой смолой, первой влажной землей и напившимися талой воды мхами.

Аккуратно двинувшись вбок, Рада постаралась максимально точно повторить движения наставницы. Перед глазами мелькнул Плац, по которому бегали Младшие Сестры. После очередного спарринга Ута согнала их в строй и заставила бежать, чтобы разогнать сгустившуюся кровь. Сегодня их было меньше, чем обычно. Все достигшие двадцати одного года Каэрос покинули становище, чтобы совершить последнюю инициацию и испить из Источника Рождения в Роще Великой Мани.

Теперь уже Младшие Сестры смотрелись гораздо лучше, чем когда Рада только-только попала в становище, аккурат через пару недель, как всем им вручили долоры и начали тренировать. Да и ты тоже покрепче стала, чего уж говорить.

Довершив разворот, она медленно завела руки за голову и постаралась остановить движение лезвий синхронно, но левое запястье подвело, и катана в левой руке ушла далеко в сторону, едва не вырвавшись из хватки Рады. Довольно неумело и криво она все-таки довершила удар по диагонали, и Тала встретила его на блок. Брови наставницы сошлись к переносице.

— Еще раз. Ты можешь лучше. Внимательно следи за левым запястьем.

Рада вновь отступила, поднимая катаны перед собой. Плечи казались такими тяжелыми, словно кто-то обвязал их веревками, а на концы привесил по пудовой гире. Не жалуйся. В отличие от всех остальных тебя тренирует сама первая катана. Это дорогого стоит.

Тяжело дыша и стараясь моргать почаще, чтобы пот с ресниц не скатывался в глаза, Рада вновь принялась вращать клинки.

Голубое небо над ее головой казалось бездонным, и огненный щит Роксаны золотым шаром нестерпимо сиял с высоты, заливая все вокруг теплом. Прикосновение его лучей к щеке было почти горячим, и Рада буквально всеми порами тела чувствовала, как вокруг нее просыпается мир, мучительно тянется к солнцу, чтобы отогреться после долгих холодов. Откуда-то издали доносился звонкий детский смех: у самых маленьких было время послеобеденного отдыха, и их выпустили поиграть на окраину становища. Брехали местные собаки, далеко над горами плыл тонкий клекот большого чернокрылого орла.

Все радуются весне, все распускается. Почему же я не могу ощутить все это внутри себя? Почему так тяжело?

Она сбилась, катана в левой руке поехала вбок, и на затылок обрушился удар. Рада охнула, пошатнувшись, а из глаз буквально искры посыпались. Боль была такой сильной, что Рада не удержала тихого стона сквозь стиснутые зубы.

— Все в порядке? — в голосе Талы послышалась тревога. — Ты можешь продолжать?

— Проклятье, а зачем вообще ими вращать? — простонала Рада, чтобы хоть немного оттянуть время и переждать боль. И восстановить дыхание. И дать рукам отдохнуть. Сегодня я явно не в лучшей форме.

— Так ты запутываешь соперника и придаешь большую инерцию удару, — отозвалась наставница. — К тому же, это прекрасное упражнение на концентрацию, которой тебе не достает. Ну так как, будешь пробовать еще раз?

Больше всего на свете Раде хотелось сказать «нет» и позорно сбежать с Плаца, чтобы посидеть где-нибудь в одиночестве и подумать. А еще — приложить кусок снега к немилосердно болящей голове. Судя по ощущениям, кожу она не повредила, во всяком случае, кровь за шиворот не текла, но болело так, что хоть вой. Однако это был самый простой вариант, а анай ненавидели простые варианты. Тяжело вздохнув, Рада разогнулась и подняла ненавистные катаны.

— Я попробую еще раз.

— Роксана в твоей крови, Черный Ветер, — довольно кивнула Тала. — Давай. Следи за запястьем.

Сосредоточиться было очень сложно, да и от боли перед глазами все кружилось. Тем не менее, стиснув зубы, Рада заставила себя проделать все упражнение правильно и не покалечить себя при этом. Правда, сделала она все гораздо медленнее, чем наставница, да и левое запястье казалось совсем чужим и твердым, будто старое корневище.

Несмотря на все это, Тала удовлетворенно проговорила:

— Уже лучше. Все равно по-бхарски, конечно, но будем отрабатывать. А теперь иди-ка ты, отдохни. Кажется, на сегодня с тебя хватит.

— Но у меня еще занятия после обеда по стратегии, — вяло запротестовала Рада, морщась от боли в голове.

— Я передам Ийе, что тебя не будет. — Тала хлопнула ее по плечу и внимательно взглянула в глаза. — Кажется, ты и так уже сегодня достаточно повредила себе мозги, чтобы не калечить их окончательно на занятиях. Считай, что у тебя выходной. Отдохни как следует.

— Спасибо, первая, — устало выдохнула Рада, понимая, что Тала права. Вряд ли сегодня она еще была на что-то способна.

— Тогда до завтра, — кивнула та, забирая из рук Рады тренировочные катаны.

Рада устало подобрала коричневую форменную куртку с воротом-стоечкой и набросила ее на влажные от пота плечи. Она побрела прочь с Плаца, в сторону едальни, потирая надувающуюся на затылке шишку. Та распухала буквально с каждой секундой, а в ее центре чувствовалась болезненная вмятина. Глянув на пальцы, Рада обнаружила несколько капель крови и поморщилась. Все-таки разбила, и поделом. Значит, будешь внимательнее в следующий раз.

Народу в такой час на улице было немного, в основном Ремесленницы, занимающиеся обычной поденной работой. Разведчицы или тренировались в Ристалище, или отрабатывали стандартные построения в небе над Роуром, метрах в пятистах к востоку от Сол. Рада прищурилась, разглядывая, как горящие точечки строятся в разные геометрические фигуры, и вяло подумала, что скоро и она тоже будет летать вместе с ними. Правда, сегодня эта мысль не принесла такого восторга и радости, как обычно. Да что же со мной творится-то? Грустно, хоть удавись.

Хотя это было не совсем правильное слово. В груди все свернулось в тугой комок, а окружающее пространство буквально давило на нее со всех сторон, как будто Раду загнали в угол и замуровали в нем. Выхода не было нигде: сколько ни шарь руками по сплошным стенам из гранита, все нигде ни одной зацепочки. И непонятно было даже, отчего так. Разве что сны, что продолжали тревожить и терзать ее, не давая ни одной спокойной ночи передышки, или тяжелые тренировки днем, или невозможность вновь дотянуться до того светлого, легкого, невероятного во время вечерних медитаций, когда все, чего она добивалась, — это какая-то отупляющая полудрема. Рада поморщилась, вновь потирая шишку. Казалось, весь мир сейчас ополчился против нее.

Мимо, помахивая хвостом, пробежал большой лохматый рыжий пес, бросив на Раду любопытный взгляд и навострив уши. Его звали Лишайником из-за цвета шкуры, а может, из-за того, что он то и дело остервенело скреб себя за ухом длинной лапой или, оскалив зубы, выгрызал кого-то из густой шерсти на боках. Пока еще лежал снег, младшие Дочери впрягали его в сани и катались на этих санях по становищу с хохотом и криками. Как-то раз Рада видела, как одна из волчат оседлала пса и даже заставила его бежать вперед со всех ног. Вот только проехала она недолго, какие-то метров пять от силы, а потом Лишайник дернулся в сторону и свалил ее в сугроб под хохот всех остальных девчонок.

Проходили Ремесленницы с узелками на плечах или ведрами с водой, с корытами, в которых лежало грязное или чистое белье. Кто-то разгружал большую телегу с продуктами, что приехала с ближайших становищ. Одна совсем молодая девочка длинной хворостиной погоняла гусей, которые, ковыляя вразвалочку, тыкались длинными клювами в первую, едва успевшую проклюнуться на оттаявшей земле травку. Все при деле, все чем-то заняты и не задаются идиотскими вопросами. Одна я не только голову себе умудрилась разбить, но еще и куда себя деть не знаю. Впрочем, продолжать тренировку она сегодня все равно вряд ли смогла бы, да и так тошно было на душе, что хотелось убраться прочь, подальше от чужих глаз, и побыть одной.

Сначала ноги понесли ее в сторону едальни, но Рада глянула на солнце и передумала. Совсем скоро обед, туда потянутся разведчицы после утренней тренировки, набьется Ремесленниц и Младших Сестер. Все они начнут галдеть, смеяться, громыхать посудой, и без того болящая голова Рады разболится еще сильнее. Не говоря уже о том, что все будут спрашивать у нее, что случилось, а она не хотела, да и не знала, что ей отвечать на этот вопрос. И еще — там будет искорка.

Бросив еще один взгляд на едальню, Рада развернулась и побрела в сторону сосновой рощи, что подступала к становищу с севера, беря его в полукольцо. Шумели на весеннем ветру сосны, перешептывались, звенели тонкой, будто розовая кожица, корой. Солнечные лучи путались в их пушистых иголках, скакали зайчиками по оттаявшей земле, едва не поджигая сухой слой прошлогодних иголок у их корней. Голубое небо буквально текло сквозь лес, сочилось по нему вместе с солнечными лучами, и птицы на каждой веточке голосили, как оголтелые.

Рада мрачно надела в рукава свою куртку и застегнула ее до самого воротника. Разгоряченное после долгой тренировки тело моментально остыло, и она продрогла. Все болело, ныла голова, перед глазами кружились черные мухи. Видимо, приложила она себя гораздо сильнее, чем думала раньше. Но все это было неважно. Единственное, чего ей сейчас хотелось, это убраться как можно дальше отсюда.

Ноги ступали по напитанной влаге земле, и она пружинила под подошвами коричневых сапог до колена на мягкой шнуровке. Отличная обувка, чтобы подкрадываться к врагу, но не очень подходящая для долгого марша. Мелочи, думай о мелочах. Так легче.

Протискиваясь между вставшими почти что стеной молодыми соснами, что высадили здесь всего восемь лет назад, Рада оставила за спиной становище. Густые колючие лапы отрезали звук, а птицы своими трелями заполнили все окружающее пространство так, словно никакого иного звука здесь больше и быть не могло. Теперь Раде казалось, что она вообще одна одинёшенька на всем белом свете, что она где-то далеко-далеко от людей, и это чувствовалось правильно.

Сны, да, конечно, это все сны. Мрачно глядя под ноги, она пробиралась между стволов. Кошмары про ее сына и дочь, которых забирают у нее. Искорка, что смеется ей в лицо, обнимая широкие плечи Алеора и уходя с ним прочь. Искорка, что обманывает ее, лжет ей, искорка, которая умирает на ее руках, а Рада совсем ничего не может сделать. Но это были простые кошмары, самые обыкновенные, с которыми легко было справиться, или, по крайней мере, не обращать на них внимания. Но были и другие сны.

Почти каждую ночь Рада просыпалась в холодном поту, тяжело дыша или постанывая, встречая испуганный взгляд Лиары. Она знала, что должна была кричать во сне или говорить что-то, а потому смотреть в глаза ее маленькой нареченной было невыносимо. В этих снах ее пытались обмануть, запугать, использовать. Ей приходили странные создания с глазами холодными, как у рыб, с острым запахом беды. Эти создания принимали лики ее знакомых и любимых и звали ее за собой, предлагали взять или съесть что-то. Некоторые из них, как та тварь, в самый первый раз, пытались завлечь ее в постель или взять силой, и от этого-то Раде было хуже всего. И как бы она ни пыталась отбиться от них, как она ни пыталась удрать из сна или сделать хоть что-нибудь, чтобы мука прекратилась, ничего не выходило.

Над головой звенел пронизанный солнцем, полный радости лес, а Рада мрачнее тучи пробиралась между сосенок, рассеяно обдирая шелушащуюся рыжую кору и тоненькие веточки. Ей было страшно, по-настоящему, впервые в жизни. Что, если искорка слышала что-то из ее невнятного бормотания, что, если поняла? Было так стыдно смотреть ей в глаза, зная, что с ней самой происходило во сне. На память постоянно приходили слова Магары о Черноглазом, чей разум контролировал Сети’Агон. Раз он из такой дали смог дотянуться до того ведуна, может ли он дотянуться и до меня? И что, если это он посылает мне все эти кошмары? Что, если из-за него я не могу больше погрузиться в свет и радость Великой Мани?

Это тоже пугало и заставляло ее нервничать. С некоторых пор под лопаткой в спине больше не жгло, как раньше, а вскоре боль и вовсе исчезла. Вместо нее нагрянули выматывающие, тянущие жилы головные боли, когда Раде казалось, что кто-то буквально пальцами выдавливает ей глаза изнутри. Или методично тыкает острой металлической иглой в одну точку до тех пор, пока она не начинала скулить от боли. И даже Найрин, которая могла исцелить абсолютно все, кроме смерти, даже она не могла унять этой боли или хотя бы облегчить ее. Нимфа пыталась несколько раз, но ничего не выходило, и брови ее хмурились от непонимания и удивления. Да и на Раду она начала поглядывать странно, потому как причины этим болям найти не могла. Тоже, небось, думает, что это из-за Сети’Агона. А что, если это и правда так?

И у кого ей было просить помощи? Попроситься в Эрнальд, к Тьярду, поговорить с ним? Но его ведь не было в городе, когда тот Черноглазый сходил с ума, да и как Тьярд мог знать, что ощущает человек, в чей разум вторгся Сет? С ним-то такого не случалось, да и ни с кем, кроме Ульха, не случалось.

Как мне понять, что со мной происходит? Кто может ответить мне? У кого спросить? Эти вопросы постоянно мучили Раду, а ответа на них все не было и не было.

С некоторых пор ей не давались и медитации. Они собирались по вечерам в Зале Совета, рассаживались, как обычно, кружком, вот только с Радой ровным счетом ничего не происходило. Остальные чувствовали прикосновение Великой Мани, ощущали, как в них идет сила. Даже Лэйк, немногословная будто камень, периодически качала головой и говорила, что никогда еще не ощущала Небесных Сестер так сильно, что ей кажется, будто она видит Их перед собой. О том же твердили и Найрин, и Торн, и искорка, сияющая от счастья, будто огонек в черной зимней ночи, а Рада могла только вздыхать и смотреть в ответ, понимая, что с ней ничего подобного не происходит. И не понимая этого. Не понимая!

— Почему? — горестно пробормотала она вслух, срывая очередную веточку зеленой молодой поросли. — Почему у меня не получается? Ты отвернулась от меня, Великая Мани?

В воздухе сильно запахло хвоей, на пальцах осталась липкая жидкость. Рада рассеяно поднесла к глазам ладонь. Тоненький зеленый венчик иголочек с самого края ветки. Ярко-зеленые иголки, мягонькие, будто шерстка на загривке у котенка, пахнущие весной, новой жизнью, радостью. Внутри стало еще тяжелее, словно горы обрушились на грудную клетку Рады, стремясь раздавить ее в лепешку. Почему я не чувствую этого? Это ведь так красиво!

Она взобралась на пригорок, так густо поросший лесом, что пришлось протискиваться едва ли не боком, спустилась вниз по склону. Внизу сосны стояли чуть реже, невысокие, на голову выше Рады, разлапив свои пушистые ветви во все стороны. На склонах, которых не касались лучи солнца, лежал посиневший отяжелевший снег, его кромка застыла полосой льда, с которого срывались на укрытую сосновыми иголками землю тяжелые капли талой воды. Внизу шумел маленький ручеек, который сейчас превратился в бурный поток, несущий с гор вниз, в Роур, вешние воды. Рада видела его еще зимой, пока они с Лиарой бродили вдвоем в окрестностях становища и любовались на горы. Искорка так мечтала увидеть их, так мечтала.

Тяжело спускаясь вниз с холма, Рада грустно улыбнулась. Прости меня, маленькая моя, золотая моя девочка. Прости за мою слабость и неспособность всю свою любовь и нежность отдать тебе сейчас. И за то, что я не знаю, что мне делать дальше. И за то, что я боюсь.

Солнце сверкнуло на шумливой переливчатой зыби потока, резанув Раду по глазам, и она сощурилась, пробираясь сквозь густые заросли сосен. Где-то здесь должен был быть большой валун, она приметила его торчащим из-под снега в прошлый раз. Если сейчас его не залила вода, на нем можно будет спокойно посидеть, покурить и подумать. Придумать, что делать дальше, хотя Рада представления не имела, как.

Камень действительно оказался на месте, где она его искала. Широкий ручей с тихим перезвоном капелек струился по земле, дно его все еще оставалось промерзшим, оттого падающие в толщу воды солнечные лучи заставляли ее искриться лазурью. Вода переливалась, звонкая, веселая, быстрая. Поток был мутным из-за соляных отложений, которые размыло талой водой, и глубокая лазурь казалась густой, будто вакса. Ручей огибал камень со всех сторон, то и дело резвые брызги взвивались вверх крошевом алмазов, разбиваясь об обломок скалы, что пролежал здесь с самого основания мира. А на нем сидела молодая женщина, рассеяно склонившись к воде и водя по ее поверхности тонкими пальцами.

Рада замерла на краю ручья, чувствуя себя неловко. Шерстяная шаль укрывала худенькие плечи, на которых сейчас было простое шерстяное платье темного цвета. Бритую голову Жрицы нежно целовали лучи солнца, и оно золотилось на совсем коротком ежике ее волос. Око в ее лбу гляделось в воду, а сама женщина тихонько смеялась и морщилась, когда ручей плевался ей в лицо ледяными каплями. И вновь тянула к нему руки, будто играла с ним. На солнце золотом сверкнули татуировки языков пламени на ее запястьях.

Решив, что не стоит ей со своими думами мешать Жрице, Рада повернулась, чтобы незаметно уйти вверх по течению, но под ногами был так еще не сошедший до конца последний снег. Каблуки поехали по рассыпчатой ледяной крупе, и она едва не свалилась в ручей, охнув и в последний миг ухватившись за тоненький ствол стоящей неподалеку сосны. Жрица вскинула голову, и их глаза встретились.

Эту Жрицу Рада знала. Ее звали Хельда, и она была первой Жрицей Роксаны становища Сол, как шепнула ей на ухо Торн. Именно эта женщина всего какие-то несколько недель назад брила ей виски и поднесла долор, и в ее присутствии Рада сейчас вдруг заробела, ощутив себя совсем беспомощной и какой-то очень грязной. Не стоит мне со своими мыслями сейчас соваться к ней. Не дело это.

— Прости, что потревожила, светлоликая, — Рада опустила глаза и повернулась, чтобы уйти. — Я просто брожу тут и не хотела тебя тревожить.

— Подожди, дочь огня, — раздался за спиной мелодичный голос, звонкий, будто играющие у ног Рады потоки талой воды. — Не уходи.

Рада неуверенно обернулась, глядя на Жрицу. Та как раз, аккуратно придерживаясь рукой, поднималась на ноги на скале. Взгляд ее карих глаз был таким тихим и спокойным, что горы, чьи снежные шапки упирались в небо над их головами. На миг Раде подумалось, что она, наверное, сейчас под действием иллиума, раз сидит тут, будто девчонка, и играет с потоками воды. Но когда Жрица вновь подняла на нее свои темные глаза, дурмана наркотика в них не было. Только тихая спокойная радость.

Поддерживая подол платья одной рукой, Жрица махнула Раде:

— Подай мне руку, дочь огня. Тут скользко, я боюсь упасть.

Валун, на котором она сидела, отделял от берега поток бурлящей лазурной воды шириной в шаг, и Рада неуклюже спустилась к самому берегу, чтобы поддержать Жрицу. Ее маленькая изящная ладонь, прохладная и влажная от речной воды, легла в руку Рады, и Жрица легко перескочила на берег, опираясь на нее. Рада склонила голову в поклоне, отступая от нее на шаг. Ей почему-то было боязно в присутствии Жриц. Теперь они с искоркой считались частью клана и могли общаться со Жрицами, но сейчас Рада чувствовала себя такой опустошенной и измученной всем темным, что обрушилось на нее за эти дни, что даже глаз в лицо Жрицы поднять не могла.

— Спасибо за помощь, — улыбнулась Хельда. Ее темные глаза внимательно оглядели Раду, казалось, подмечая каждую мелочь. — А чего ты одна бродишь здесь в такое время? Тебе бы обедать пора, уж солнце зенит прошло.

— Наставницы отпустили меня из-за травмы, — промямлила Рада, все пытаясь придумать способ как можно быстрее ретироваться отсюда и побыть наедине со своими мыслями.

— Из-за травмы? — брови Жрицы взлетели. — А что случилось?

— Да сама себе по затылку тренировочной катаной заехала, — неуклюже пожала плечами Рада. Жрица звонко рассмеялась.

— Ты? Как странно, ты же так хорошо дерешься! Я сама видела.

— Задумалась, — пробурчала Рада, все еще колеблясь. Хельда смотрела на нее слишком заинтересованно, а это означало, что уйти у нее вряд ли получится. Но ведь можно было еще придумать повод…

— И о чем же ты задумалась, дочь огня? — Жрица поправила шаль на плечах, завернулась в нее поуютнее и выжидающе взглянула на Раду. Судя по любопытству в ее глазах, отпускать Раду просто так она действительно не собиралась.

— О всяком… — Рада отвела глаза. Как сказать ей? Какие слова подобрать? Может, все-таки перестанешь мямлить и спросишь? Она же Жрица, она знает гораздо больше тебя обо всяких таких вещах. Вздохнув, Рада механически подняла руку, чтобы поскрести затылок, как делала всегда в моменты задумчивости, и поморщилась от боли, наткнувшись на рану.

— Что у тебя там? Дай посмотреть, — тон Жрицы не терпел возражений, и Рада со вздохом нагнула голову, давай той возможность осмотреть себя. Жрица охнула, ее прохладные пальцы коснулись самого края раны. — Ничего себе! Да у тебя волосы в крови! Давай сейчас промоем талой водой, первой водой, чистой и свежей. Милосердная тронет тебя Своими пальцами, и все пройдет быстро и легко.

Поняв, что бежать уже некуда, да и время упущено, Рада покорно опустилась на корточки возле самой воды. Жрица присела рядом, извлекла откуда-то из кармана маленький белый платочек и смочила его в воде, бормоча тихонько под нос:

— Вода-водица, беги-беги по камням, спеши вниз, неси-неси весть, что весна пришла. Пои землю, лечи раны, уноси с собой боль-беду, печаль-горесть. Подай, Милосердная, милости Своей, доброты Своей. Слезами вешней радости омой беду, отведи тоску.

Когда смоченный в ледяной воде платочек коснулся затылка Рады, так громко охнула и зажмурилась от холода и резкой боли. Но та почти сразу же прошла, а перед глазами стало как-то светлее. Нежные прикосновения Жрицы, которыми она стирала кровь и промывала рану, притупили боль.

— И о чем же ты таком думала, что так поранилась, дочь огня? — вновь спросила Жрица, и в голосе ее слышалось любопытство с чем-то таким, что не позволило бы Раде во второй раз уйти от ответа. — Что за думы тебя так опечалили?

— Светлоликая, это сложно объяснить, — с трудом начала Рада проталкивать сквозь стиснутое тревогой горло слова. — Все как-то не заладилось. И сны плохие, и устаю я сильно, и медитации у меня не получаются…

— А так всегда бывает, что все вместе наваливается, дочь огня, — спокойно отозвалась Жрица, полоща порозовевший от крови платочек в лазоревой воде. Солнце отражалось на поверхности ослепительными бликами, золотило короткий ежик ее волос. Жрица подняла голову и взглянула Раде в лицо. В глазах ее точно такими же бликами плясал смех. — Когда начинаешь учиться и идти навстречу Небесным Сестрам, весь мир буквально оборачивается против тебя. Кажется, что все мешает, все пытается остановить. Каждый корень намеревается поднырнуть под ногу, чтобы сбить тебя с ног. Каждое людское слово ранит, каждый взгляд причиняет боль. А знаешь, почему?

— Почему? — заморгала сбитая с толку Рада. Жрица говорила как раз о том, что с ней происходило. Будто мысли читала.

— Потому что Они хотят проверить, насколько сильно ты желаешь быть с Ними. Думаешь, цветы были бы такими красивыми, если им не пришлось бы с таким трудом прорастать сквозь землю?

— Не знаю, светлоликая, — тихо ответила Рада.

— А я знаю, — рассмеялась та, и ее ладонь мягко огладила поверхность воды. — Смотри на эту речушку. Она лазурная и такая светлая, она радуется солнцу и бежит себе, чистая и спокойная. А коли ты опустишь руку ко дну, сразу же поднимется взвесь и ил, что там, внизу. И вода уже не будет такой прозрачной.

Рада молчала, глядя на то, как Жрица запустила руку вниз, почти что по локоть, в ледяную воду. Поворошив там, она вытянула на поверхность какую-то липкую от ила корягу. Вместе с ней всплыла муть, и лазоревая вода окрасилась в темный цвет. С пальцев Жрицы разлетелись в стороны алмазы капель воды, когда она отбросила корягу в сторону, и та плюхнулась в воду.

— Запомни, дочь огня: когда ты идешь вверх, к Небесным Сестрам, ты при этом идешь и вниз, в саму себя. Ты идешь к истоку, в котором Небесные Сестры становятся тобой, а ты — Ими. Ведь есть лишь одна точка, в которой сплетается все. — Ее мокрая от воды ладонь легла Раде на грудь, прямо на то место, где сейчас болезненно сжался клубочек дара Роксаны. Жрица смотрела ей в глаза и улыбалась. — Чем выше ты поднимаешься к Небесным Сестрам, тем ниже ты спускаешься в саму себя, и когда Их свет проливается вниз, вся грязь, что есть в тебе, сразу же поднимается вверх. Как муть в этой реке. Но рано или поздно вода унесет эту муть, растворит ее, и будет только чистый источник. Как здесь, видишь?

Она указала на ручей за их спинами. Солнце пронизывало насквозь чистую лазурь воды, река вновь была такой же, как и раньше.

— Значит, мое дело в том, чтобы уничтожить всю ту грязь, что есть во мне? — заморгала Рада, глядя на этот поток.

— Разве мы с тобой уничтожили грязь? — глаза Жрицы смеялись. — Влезь в ручей и черпай ил со дна, что будет? Никогда ты не вычерпаешь его, только сама с ног до головы перемажешься в нем, а ему ничего не будет. Дело не в том, чтобы уничтожить, Рада. Дело в том, чтобы преобразовать. Ведь ил, что разносит река по полям, становится плодородной землей. Нет ничего грязного в тебе, это ты называешь то, что тебе не нравится, грязью. Но подумай: если уничтожить все, что мы называем плохим, разве в мире останется что-то хорошее? Ведь не будет больше плохого, чтобы сравнивать.

— И что же делать мне? — заморгала Рада. Ей казалось, что она понимает слова Жрицы, но еще не до конца. Было еще что-то, словно мутная грязная пленка, что не давало увидеть ей ответ.

— Тебе? — Хельда рассмеялась. — То, зачем ты сюда и пришла. Идти навстречу Великой Мани, как Она идет к тебе.

— Но как? — допытывалась Рада.

— А как ты всегда это делала? — склонила голову набок Жрица. Раде сейчас казалось, что она смеется над ней.

— Я тянулась к Ней всей собой, всем своим существом, и Она мне отвечала. Но больше Она не отвечает, — Рада горько передернула плечами. Говорить об этом было тяжело.

— А сколько воды может принять в себя земля? Сколько выпадает снега зимой? Не ровно ли столько, сколько земля способна впитать талой воды? Или, может, дело в другом? Может, земля просто заартачилась и не захотела больше впитывать воду? Заявила, что не собирается больше этим заниматься, потому что у нее есть дела поважнее?

— Что, светлоликая? Я не понимаю. Это какая-то глупость! — в сердцах проворчала Рада, злясь на Жрицу. Говорит загадками, смеется. Лучше бы помогла.

— Конечно глупость, что же еще? — улыбнулась Хельда, протянув руку и нажав холодным влажным пальцем Раде на кончик носа. Та от неожиданности отдернулась от ее руки и едва не опрокинулась на спину. — Ты просто слишком много думаешь, дочь огня. Вместо того, чтобы чувствовать весь мир, ты думаешь о том, как не можешь его чувствовать.

— Но я и вправду не могу! — запротестовала Рада.

— Да ну? — фыркнула Жрица, насмешливо выгнув бровь. А потом вдруг подалась вперед и ущипнула Раду за кончик уха. Та аж взвизгнула от боли и неожиданности и все-таки повалилась на спину на талый снег. А Жрица звонко расхохоталась и захлопала в ладоши. — Ну что, чувствуешь? А говоришь, не можешь!

Рада нахмурилась, волком глядя на Жрицу и пытаясь подобрать слова, сказать ей что-нибудь такое, такое… Но тут солнечный луч запрыгал по мелким волнам на поверхности ручья, по лазурной воде и потемневшим от влаги камням, по подтаявшей кромке льда на самом краю подмытых снизу сугробов, по длинным ресницам Жрицы и ее золотым волосам. И вдруг Рада хмыкнула, потому что это было смешно, по-настоящему смешно и так глупо. То, как обращалась с ней Жрица, то, как она неловко упала на снег, валяясь на нем, словно какой-то краб на спине, нелепо болтая в воздухе лапками.

— Могу, — улыбнулась она, чувствуя, как сходит прочь боль и тяжесть, что терзали все это время. Не целиком, пока еще не вся, но хотя бы часть ее. — Ты права, светлоликая.

— Да чего мне быть правой? — легкомысленно дернула плечом Жрица, подставляя лицо солнечным лучам и жмурясь от яркого света. — Мне-то с того какое счастье? Не в этом же дело.

— А в чем? — заглянула ей в глаза Рада.

— В том, чтобы жить и дышать, в том, чтобы тянуться к небу, в том, чтобы танцевать на весенних полянах на первой влажной земле, — улыбнулась Хельда. — Или чтобы сидеть на камушке над ручьем и ловить брызги воды. Или чтобы раскроить себе голову собственным мечом и дуться в кустах вдали от всех. Разве есть вообще это дело?

— А как же медитации? — вновь тревожно нахмурилась Рада. — И мои сны? Как мне сделать так, чтобы все было, как раньше?

— Ни один вздох не повторяется, дочь огня, — отозвалась Жрица. — Не бывает двух одинаковых травинок или пчел. Каждое дерево растет так, как ему нужно, каждый человек делает новый вздох в каждый миг времени. Твой прошлый вздох никогда не повторится, а если бы повторился — ты была бы мертва.

— Не понимаю, — вновь помотала головой Рада, совсем сбитая с толку. Жрица говорила так странно. Вроде бы совсем просто, но Раде все казалось, что за ее словами лежит какой-то иной, скрытый смысл, которого она не видит.

Вместо ответа Хельда подалась вперед и легонько шлепнула ее ладошкой по лбу.

— Не понимай, — почти серьезно приказала она. — Не надо тебе этого. Тебе надо — жить, переживать каждый миг, как ты всегда и делала, а не думать о том, как ты его переживаешь. Разве думает об этом река? Или птицы в небе? Разве думает об этом Роксана, о том, куда Ей в следующий миг поставить ногу, когда Она идет по небу? Нет. Так чем же ты хуже них всех?

— Ох… — только и вздохнула Рада, глядя на Жрицу.

— Ты поймешь, Черный Ветер, поймешь, потому что ты никогда и не думала, только сейчас и начала, хоть и зря, — ободряюще улыбнулась ей Жрица. — Твои мысли — взвесь со дна реки. Твое дыхание — поток. Дыши, и все будет в порядке. А что касается снов и медитаций… Каждый раз иди навстречу Великой Мани, распахнув руки и со всей искренностью отдавая Ей свое сердце. Ведь Она везде и во всем, Она и есть ты. Тебе нужно просто перестать не быть Ей.

Что-то такое верное было в словах Жрицы, такое правильное. Рада смотрела на нее, молодую и смеющуюся, по-детски озорную, такую живую, смотрела, а губы сами растягивались в улыбку. Жрица была что эта весна: звонкая, переливчатая, радостная. И ветер шумел вокруг них в молодой сосновой роще. И горы задумчиво разглядывали голубое небо, синея вдали. И солнце золотилось на их лицах, грело их кожу. И зад у Рады намок и замерз от сидения в сугробе.

И она вдруг громко хмыкнула, чувствуя себя полной дурой, и при этом самым счастливым человеком во всем мире. Что толку было тревожиться и сидеть в одиночестве, мрачно сетуя на страдания и боль? Ведь все было хорошо! Все было так хорошо, как только могло быть. Начиналась их первая весна с искоркой, начиналась их новая жизнь, совсем иная, волшебная, полная. Начиналась сказка, о которой они так мечтали. И коли вся эта тревога нужна была, чтобы Рада пришла к Небесным Сестрам, коли все испытания были нужны, чтобы она добилась своего, то стоило поблагодарить Великую Мани за все это.

И тревога разбилась внутри нее на мелкие осколки, ссыпавшись прочь алмазным крошевом. Рада улыбнулась во весь рот, чувствуя себя легкой, будто сосновые иголки в синем-синем небе, и принялась выкарабкиваться из сугроба. Встав перед Жрицей, Рада низко поклонилась ей.

— Спасибо тебе, светлоликая, за урок, — она потрогала шишку на затылке, которая болела уже меньше, и добавила: — и за помощь. И вообще за все. Кажется, без тебя я бы не справилась.

— Вот и славно, что я оказалась именно на этом камне, а ты вышла именно сюда, не правда ли? — глаза Хельды смеялись ослепительными солнечными брызгами. — А ты еще говоришь, что Великая Мани отвернулась от тебя. Да Она несет тебя в ковше Своих ладоней и баюкает нежнее нежного, а ты в ответ только орешь и брыкаешься, пытаясь доказать Ей какую-то ерунду.

— Твоя правда, — кивнула Рада, а потом они обе засмеялись, весело и легко.

А теперь иди-ка к своей искорке. Скажи ей уже наконец, что она самая любимая, нежная и желанная, скажи за все те минуты, когда ты хмурилась и молчала. И заодно поешь чего-нибудь: а то в животе шаром покати.