За Семью Преградами

==== Глава 9. Теряя опору ====

Вблизи Червь оказался еще омерзительнее, чем издали. Кривясь от отвращения, Рада подошла к нему почти вплотную, разглядывая тварь. Тело Червя было белесо-бежевым, покрытым толстой шкурой, из которой местами клочковато торчала черная шерсть. На его брюхе виднелось некое подобие лап или, скорее, присосок: два ряда бугорков, на которые Червь опирался, когда двигался. Пока рот у твари был закрыт, практически невозможно было определить, где у него голова, а где хвост: тело равномерно сужалось с обоих концов без какого-либо видимого перехода. Только потом с одной стороны открывалась омерзительно круглая пасть, утыканная острыми клыками в три ряда, а над ней виднелись два длинных клиновидных слуховых отверстия.

В диаметре Червь был около двух метров, и стоящий на его спине Алеор возвышался над Радой так, что пришлось запрокидывать голову. Он почти по самую рукоять вбил свой трезубец в тело твари и крепко держал его, не выпуская из рук и утвердившись на спине Червя, широко расставив ноги. Сам Червь замер на месте, мелко дрожа всем телом, открывая и закрывая круглую дыру рта. Рада сморщила нос, чувствуя удушливое зловоние, исходящее от его шкуры. По бокам от того места, куда был воткнут трезубец, стекала бледная жидкость, пахнущая еще отвратительнее.

— Карета подана, дамы! Прошу присаживаться! — Алеор картинно раскланялся, не выпуская при этом рукояти трезубца.

— Грозар, до чего же мерзотная тварюга! — Улыбашку передернуло от отвращения. — И пахнет хуже, чем в гномьей казарме.

— Ничего, моя дорогая, — осклабился эльф, глядя на нее. — Когда мы с вами-таки доберемся до какого-нибудь подобия горячей ванны, от нашего запаха даже Черви будут носы воротить. Потому не стесняйтесь и лезьте вверх, здесь все свои. А Червь как-нибудь потерпит в этот раз.

— И как я влезу? — Улыбашка развела руками, разглядывая стеноподобную тушу перед собой.

— Я помогу, — кивнул Кай из-за ее плеча, и глаза его вспыхнули черным.

Рада ощутила что-то странное в воздухе, будто мимолетное изменение ветра, прикосновение невидимых нитей к лицу. Наверное, ильтонец что-то сделал, потому что глаза его с единственным светлым пятном радужки в середине остекленели, а голос звучал напряженно:

— Готово. Можете подниматься.

— И как же? — еще больше нахмурилась гномиха, сверля его взглядом. — Я ничего не вижу!

— Сюда, — искорка потянула Раду за руку и первой ступила прямо на воздух.

Рада поймала себя на том, что, наверное, никогда не сможет привыкнуть к тому, что могли сделать ведуны. Искорка-то хотя бы видела энергетические потоки, которые выплетал Кай, для Рады же здесь не было ровным счетом ничего. Однако нога Лиары явно оперлась на что-то невидимое и прочное в воздухе, и она принялась подниматься, словно по ступеням, увлекая следом за собой Раду.

Это что-то затронуло в памяти Рады, что-то очень важное, что-то, что скрывалось от нее за толстой пеленой, не пускающей к воспоминаниям о вчерашних событиях. Но и сейчас она не могла ухватить ответа, только бесцельно билась об эту невидимую стену. Точно также и ноги ее ступили на что-то невидимое и твердое, как металл. Рада взглянула себе под ноги, хмуря брови и качая головой. Для ее глаз все выглядело так, будто под ней ровным счетом ничего нет, и она висит в воздухе, но подошвы твердо ощущали ступеньку. Лиара легонько потянула ее за руку, и Рада сделала следующий шаг, вслепую отыскивая сапогом следующую ступень. Это оказалось не так сложно, как она думала, нужно было только не смотреть под ноги, которые ступали буквально по воздуху. Еще несколько ступеней, и она ощутила под подошвой твердую, колеблющуюся, скользкую шкуру Червя. Ноги сразу же поехали, Рада взмахнула руками, удерживая равновесие.

— Кажется, это даже сложнее, чем когда мы перебирались через Огненную Землю, — проворчала она под нос, кое-как выпрямляясь и страхуя себя вытянутыми в сторону руками. Рядом точно также балансировала Лиара, покачиваясь на месте. — Я даже просто стоять-то на нем не могу, и как же мы поедем?

— У него шкура толщиной с твое туловище, — отозвался Алеор через плечо. — Вбей в нее меч и держись за него. Остальные смогут уцепиться за тебя.

— А если я слишком глубоко прорежу, и эта тварь умрет? — Рада с сомнением взялась за рукоять меча. Она помнила, с какой легкостью гномий клинок рубил даже самые твердые предметы.

Алеор впереди сокрушенно вздохнул, покачал головой и со всем терпением мира в голосе проговорил:

— Радушка, а ты перед тем, как ударить, подумай, чтобы рассчитать силу. Это не так сложно, хоть на первый взгляд и кажется для тебя практически невозможным. Однако в последнее время ты демонстрируешь некоторую смекалку, которой от тебя никто не ждал, так что все может получиться. В жизни всегда есть место чуду, не так ли? — Рада раздраженно покосилась на него, чувствуя желание вонзить меч ему в спину, а не в Червя, а Алеор добавил уже более спокойным тоном. — А даже если эта тварь и сдохнет, пересядем на другую. Невелика потеря, хоть и будет мне не хватать этого славного парня.

Пока Улыбашка с кряхтением и руганью влезала на Червя по невидимой преграде, а Кай поддерживал ее, чтобы она не упала, Рада перехватила меч обратным хватом, подняла высоко над головой и вонзила в шкуру твари. Клинок пошел туго, словно она камень пыталась рубить, но вошел примерно на две ладони. Червь содрогнулся всем телом еще раз, мелко задрожал шкурой, отчего Рада зашаталась, едва не падая.

— Искорка, иди-ка сюда, — позвала она. — Держись за меня.

Лиара поднырнула ей под руку и устроилась прямо перед Радой в кольце ее рук, сжимающих меч. Смущенно улыбнувшись, она чмокнула Раду в подбородок.

— Мне тут будет лучше. Можно?

— Конечно, можно, — прошептала в ответ Рада, чувствуя, как сердце в груди тает от нежности. И плевать, пусть они даже стояли в облаке зловония верхом на Черве, который вот-вот должен был понести их в четвертую преграду, а все равно этой нежности не было предела, и сдержать ее Рада просто не могла.

Гномиха кое-как взобралась на спину Червя позади Рады, тоже вбив в его шкуру свои топоры и взявшись за них, будто за поручни. Визжа, будто его резали, упираясь всеми лапами в землю и сдавая назад, Жужа отказывался лезть по невидимой лестнице, а Редлог уперся ему в спину, всеми силами запихивая медведя на нее. Остальные друзья принялись подбадривать эту парочку, давать советы, как втащить медведя вверх, костерить его всеми известными словами. Потом в игру вступил Кай, лишь слегка обернувшись к медведю, и невидимые потоки обхватили Жужу со всех сторон, подняли в воздух. Тот заорал во всю глотку, брыкаясь и размахивая в воздухе лапами, будто мог как-то избавиться от чужой хватки. Кай плавно перенес его на хвост Червя, отпустил, и медведь всеми четырьмя лапами вцепился в шкуру твари, держась за нее так крепко, будто кот, которого пытались скинуть с верхушки дерева.

— С ним будут проблемы, — нахмурился Алеор, разглядывая Жужу. — Кай, может быть, ты что-нибудь сделаешь? Нам нужно будет очень быстро пересаживаться с одного Червя на другого, он не должен затормозить нас.

— Я прослежу, Алеор, — кивнул ильтонец, легко взбегая по невидимой лестнице следом за карабкающимся к Жуже Редлогом.

Рада задумчиво оглядела спину Алеора. Она до сих пор не могла понять, зачем Алеору понадобилось тащить Редлога с собой после второй преграды. Свою основную задачу он уже выполнил, благодаря ему, путники миновали первые две преграды с легкостью, о которой Рада и мечтать не могла. Но теперь-то от него никакого проку не было. Силой, что помогла бы им преодолеть преграды, Редлог не обладал или, по крайней мере, не демонстрировал ее. Никаких особенных навыков, которые могли бы им пригодиться в пути, у него тоже не было. По большому счету, сейчас он только осложнял передвижение, волоча за собой медведя, которого постоянно приходилось уговаривать, упрашивать, успокаивать. Тогда зачем же он нужен был Алеору? Почему Алеор настаивал, чтобы Редлог прошел с ними весь путь до самой бездны мхира? Эльф никогда не делал ничего просто так, у него всегда был план, он всегда продумывал на десять шагов вперед. А это означало, что Редлог еще не до конца сыграл свою роль во всем этом действе, но какой эта роль была? Оставалось лишь гадать.

А еще Рада ощутила, как внутри нее ноет, несмотря на золото Великой Матери в груди, что своей спокойной пульсацией согревало всю ее, как две теплые надежные ладони, в которых она свернулась, будто птенчик. Это что-то ныло и ныло, болезненно и тревожно, и поначалу она все никак не могла понять, что это. А потом тихий шепоток пробился-таки через плотные барьеры сознания.

Они все могут делать то, чего не можешь ты. Они видят энергетические потоки, они умеют управлять силами, что дала им их кровь. А ты что? Что можешь ты? Вместо того, чтобы использовать каждое свое, даже самое крохотное преимущество, ты не делаешь ровным счетом ничего, даже не пытаешься учиться этим управлять. Искорка считает, что вчера что-то произошло, и виной тому ты. И при этом ты даже вспомнить, что там было, неспособна! Какой прок тебе вообще от этой силы, если ты настолько бестолкова, что не в состоянии даже запомнить, как ты ее использовала?

Все эти слова были абсолютной правдой, и Рада чувствовала, как они уже очень давно подтачивают ее изнутри. Возможно, это началось еще в Рамаэле, в те дни, когда она бесцельно болталась по пристани, не зная, куда себя деть, в ожидании искорки. Битва на море с Сагаиром оставила слишком много вопросов, ответы на которые Рада искать поленилась. Тогда ей казалось, что она все поймет со временем, да и теплые руки искорки, ее объятия, ее глаза затмили ей весь мир, и она и думать забыла обо всем пережитом. Потом ее занимала тоска по искорке, и целый месяц она только и делала, что страдала на набережной Рамаэля, рассматривая невидимую преграду, отделяющую ее от самой любимой девочки в мире, преграду, что могла разделить их навсегда, если бы все пошло чуть-чуть иначе. И ведь тебе даже в голову не пришло тогда попытаться сделать хоть что-то, чтобы увидеть ее! Хоть что-то! Ты все время купаешься в золоте силы, что тебе дается, будто это привилегия, будто так и должно быть, что тебе ее дали, и этого достаточно! Тебе все время показывают, что невозможное — возможно, что все границы и пределы — только в твоей голове, а ты продолжаешь упрямо твердить как дятел одно и то же: я не могу, я не понимаю, я не умею. И ты даже не попробовала хоть что-то сделать! Рада вдруг остолбенела, глядя прямо перед собой и моргая. Ну и свинья же ты, Черный Ветер! Ленивая и бестолковая, как и Алеор и говорит! И толку от тебя в этом отряде нет никакого!

Это было потрясение. Как будто с глаз сорвали все иллюзии, все плотные занавеси, которые отделяли ее от мира и мешали смотреть. И началось все так странно просто: всего лишь с желания вспомнить то, что она забыла, с невозможности сделать это. Мир замолчал, став совершенно пустым, сжавшись в огромную сосущую пустоту в середине груди, и Рада моргала, глядя прямо в эту бездонную черную дыру. Я хочу научиться! Я хочу уметь! По-настоящему уметь, а не так, когда на меня находит! Руки даже задрожали от этого странного ощущения, от этого порыва, этого стремления в груди. Так просто было жить, когда золото постоянно мерцало прямо меж ребер, так просто было забыть о том, что так было не всегда, так просто было привыкнуть к этому бесконечному счастью и разлениться, что Рада даже и не заметила, как сделала это. Мне ведь так хотелось учиться, мне так хотелось стать этим целиком и полностью, а я вместо этого просто пользовалась тем, что мне подарили! Я просто забыла о том, чего мне стоило этой силы добиться!

Друзья вокруг устраивались поустойчивее на спине Червя, тот содрогался под их ногами с каждой секундой все сильнее, будто собирался вырваться. Искорка прильнула к Раде, держась за нее цепко, будто котенок за мамку, и выглядела она настороженной и готовой ко всему. А Рада стояла, широко раскрыв глаза и моргая, и осознание обрушивалось на нее ледяным душем.

Тебе же и дела никакого не было ни до Данарских гор, ни до этой силы, ни до Великой Матери! Тебе хотелось только одного — Лиару, и чтобы было весело и здорово всем вместе. Тебя нисколько не волновал Сети’Агон, пока он не пришел в твой дом и не разрушил его, тебе вообще ни до чего не было дела, кроме выпивки, драк и собственных развлечений! Так чем же ты отличаешься от всех тех людей, которых ты так презираешь? От всех тех, кто по твоему мнению, бессмысленно коптит небо по всему миру?!

— Все готовы? — Алеор обернулся через плечо, оглядывая их. — Все крепко держатся?

— Нормально! — хрипло прокричала в ответ Улыбашка. — Давай уже, погоняй! Поскорее бы убраться отсюда!

Рада вдруг поняла, что ей совершенно нет дела сейчас ни до чего: ни до Червя, ни до преграды, ни до грядущих опасностей. Глубокое раскаяние, огромное, будто эта бездонная дыра в груди, накрыло ее, обхватило со всех сторон и сжало так, что едва душу не выдавило. Она прекрасно знала, что сейчас не время для этих мыслей, для этих сожалений, что все это совершенно не к месту сейчас, но иначе просто не могла.

Великая Мать, какой же я была самовлюбленной дурой! И как только ты вообще пришла к такой, как я? Ведь все, ровным счетом все, что я делала всю свою жизнь, я делала только ради самой себя! Даже Лиара, даже моя маленькая искорка, мое самое дорогое сокровище, даже она — только для того, чтобы мне самой было хорошо!

Руки, что обнимали Лиару, сейчас мелко задрожали, и Рада поняла, что ее бьет озноб. Это было даже не раскаяние, не стыд, не страх. Это было что-то такое огромное, зловещее, такое страшное, что смотрело на нее откуда-то из глубины ее же самой. Она сама, заглядывающая в собственные глаза и наконец-то увидевшая себя со стороны. Все свое поведение, все свои ошибки, всю свою глупость. Сына и дочь, которые остались одни в Мелонии, которых она бросила, убежав на поиски приключений. Гардана, которого она оставила разгребать ее собственные проблемы. Лиару, такую искреннюю, такую светлую, такую доверчивую девочку, что поднесла ей свою душу на вытянутых руках, которая дарила ей самые сокровенные свои тайны, которая открыла ей свою веру — самое интимное и личное, что вообще может быть у человека. И что Рада дала ей в ответ? Что она ей поднесла?

Ее тряхнуло еще сильнее, и Лиара резко обернулась, с тревогой глядя ей в лицо:

— Что с тобой, радость моя? — ее глаза сейчас заглянули в самую душу Рады, и та содрогнулась всем телом, чувствуя, как разваливается, разламывается на куски, словно ветхий деревянный дом, целиком объятый пожаром, с просевшей кровлей. — О чем ты думаешь?

— Я… — голос не слушался, и изо рта вырвался только какой-то хрип.

А в следующий миг Алеор громко гикнул и рванул трезубец в руках, и Червь ринулся с места, издав пронзительный свист, от которого у Рады вновь заложило уши.

Ее здорово тряхнуло, отбросив назад, потом вперед, начало швырять из стороны в сторону, и она изо всех сил вцепился в рукоять собственного меча, торчащего из спины Червя. Тварь перекатывалась по земле, словно какое-то насекомое, шкура под ногами Рады шла волнами, она подошвами сапог чувствовала стальные мышцы там, под толстым слоем кожи и жира.

Вскрикнула Лиара, когда ноги под ней подломились, и она всем телом повисла на Раде. С двойной тяжестью Раду еще сильнее согнуло вперед, и она сама едва не потеряла равновесие, но какой-то силой удержалась на спине твари. Позади нее во весь голос орала проклятия Улыбашка, ревел Жужа, кричал что-то Редлог, но это все не имело значения. Впереди на трезубец навалился Алеор, изо всех сил удерживая Червя и направляя в нужную им сторону.

Рада захлопала глазами, совершенно ничего не соображая и не понимая, что ей делать теперь. И это относилось вовсе не к бешеной скачке, не к тому, как несся вперед Червь, гораздо быстрее самой расторопной лошади, и ветер с силой бился в лицо Рады, раскидывая ее волосы, едва не сбивая ее с ног. Она болталась на проклятом мече, едва держась за него, на ней висела Лиара, поскуливая и прижимаясь всем телом, чтобы не свалиться, и это все равно не имело ровным счетом никакого значения. Внутри разливалось самое странное чувство из всех, что она когда-либо испытывала: сосущая пустота, бездна, над которой она висела на какой-то крохотной ниточке, готовая ухнуть туда, на самое дно, целиком и без остатка.

Что мне делать, Великая Мать?! Как мне научиться? Как?

Все спало прочь, словно истлевшая одежда. Вся Рада, какой она к самой себе привыкла, какой, как ей казалось, она себя знала. Ничего больше не было. Осталось только что-то совершенно иное, что-то странно знакомое ей, что-то, чего она никогда не знала. Она сама.

— Держитесь! — вскрикнул Алеор, и вопль его потерялся в пронзительном свисте Червя.

Тварь резко взлетела на холм впереди, ринулась вниз. На один удар сердца все они вместе с Червем зависли в воздухе, потеряв опору, подвешенные на невидимых нитях прямо между небом и землей, и Рада поняла, что сейчас просто разорвется, лопнет, как проклятый мыльный пузырь, слишком сильно швыряемый ветром. Червь с громким писком упал на брюхо, и Раду все-таки сшибло ударом на колени.

Искорка с криком соскочила со спины Червя, повиснув буквально на одной руке. На миг Рада застыла, глядя в ее расширившиеся от страха серые глаза. Сейчас она висела на правом плече Рады, медленно сползая с ее руки, а под ее ногами проносилась развороченная, усыпанная снежными бороздами и щебнем земля. Еще секунду она держалась, и…

Рада успела. Немыслимым усилием она вывернула плечо, отклонилась влево всем корпусом, каким-то чудом при этом умудряясь удерживать меч, и втянула Лиару на спину Червя. Искорка лихорадочно вцепилась в нее еще крепче, сжавшись в клубок и усаживаясь верхом на спине Червя лицом к Раде. Ее всю лихорадило и трясло в ознобе, кудряшки наполовину заслонили Раде обзор, а руки Лиары стиснули Раду так крепко, что на миг дыхание перехватило. Но это не имело значения.

— Держись! — проговорила Рада, тоже усаживаясь на Червя верхом, как на лошадь.

Отстраненно она ощутила, как зловонная кровь твари из пробитой ее мечом раны, пропитывает штаны, как скользит прямо под ней шкура, но сейчас было не до того. Держась обеими руками за клинок, Рада согнула ноги в коленях, упираясь каблуками в бока Червя и стискивая его так крепко, как только могла. Суставы бедер моментально взвыли от боли: Червь был в диаметре около двух метров, и Раде пришлось сесть почти что на шпагат, но другого выхода не было. Ее немилосердно швыряло вверх вниз, так, что позвоночник взорвался острой болью, а сухожилии в ногах почти что рвались, туго натянутые до предела.

Великая Мать! Я буду учиться! Несмотря ни на что! Я буду учиться, чтобы иметь возможность уберечь ее! Я буду учиться ради себя, ради тебя! Чтобы не жить так, в пустоте, в незнании, в вечном сне, барахтаясь у самой поверхности и не понимая, что со мной происходит, словно тонущий котенок.

Лиара вскрикнула, когда Червь вновь взлетел на холм, но на этот раз она цепко держалась за Раду, и упасть ей уже не грозило. Ее кудряшки лезли в глаза и рот, и Раде было неудобно, тяжело. В панике искорка почти как кот едва на голову ей не вскарабкалась, пытаясь оказаться как можно дальше от земли и от падения вниз, и естественно, что сидела она вовсе не так удобно, чтобы Рада могла держать их обеих. Каждая мышца тела Рады сейчас звенела, как туго натянутая тетива, и от боли разрывались абсолютно все сухожилия, каким-то чудом еще продолжая удерживать ее тело вместе, в целости.

Я не хочу больше так: брести в темноте, натыкаясь на все, вслепую шаря руками, хватая первое попавшееся в надежде, что это именно то, что я так долго искала. Я не хочу больше сидеть в этом золотом счастье, укутавшись в него, словно в плед, накрыв себя им и отказываясь высовывать нос наружу. Разве за этим люди рождаются? Чтобы довольствоваться мимолетным счастьем, короткими, крохотными мгновениями его, что столь редки? Разве целая жизнь, вечность, что дана мне, разве она лишь для того, чтобы успеть собрать эти крупицы, которых не хватит и на час, спрятать их за пазуху и трястись над ними, живя лишь воспоминаниями об этом счастье?

Червь начал взбираться на очередной холм. Рада видела впереди себя Алеора. Он тоже уже упал на одно колено, всей силой налегая на торчащий из спины твари трезубец, но пока еще держался.

Я хочу, чтобы было не так! Чтобы было счастье, счастье для всех! Не та лживая пародия, которую я находила на дне бутылки, в драке или в свежем ветре, не те крохи, что с таким трудом я собирала в своем сердце из улыбок искорки и ее нежности, и даже не то золото, что мерцает где-то на самом дне моего существа, словно ключевая вода, которой никогда не достать умирающему в пустыне! Я не хочу, чтобы больше так было! Я хочу, чтобы это было здесь, прямо сейчас, внутри, снаружи, во всем и для всех! Неужели же это невозможно?! Ведь тебе покорно все, потому что ты и есть все!

Червь взлетел на холм, и они вновь зависли в воздухе, но на этот раз этот миг стал вечностью. Сквозь стылое зимнее небо, лишенное цвета и запаха, вдруг прорезалось что-то. Громадная золотая ладонь, а может, улыбка ребенка, а может, чей-то добрый взгляд, а может, водопад из золотых капель вечности. Рада не знала, что это, но оно пришло. Пришло тогда, когда его никто не ждал. В самый разгар этой безумной поездки, в самое неудобное время для того, чтобы встречать это, в самое странное время, чтобы об этом просить. Оно пришло в тишине, без фанфар, без фейерверков, без небесных хороводов и хоров, без рева труб и танца золотых знамен, пронизанных солнцем. Оно пришло тихо и просто, как разгорается в глазах любовь, как распахиваются объятия, как льется в сердце песня, льется и льется без конца и предела, не встречая ни сопротивления, ни отказа, ломая все преграды, срывая все маски, обнажая то, что лежит под поверхностью, то единственное истинное, что и есть жизнь.

Рада дрогнула в этой тишине, на один короткий миг, на одно биение сердца, заглянув внутрь этой золотой вечности. Червь с визгом упал на брюхо и понесся дальше, расшвыривая вокруг хлопья снега, комья грязи, щебень и камни. Только теперь все было уже иначе для Рады. Невидимая преграда треснула, как стекло, в центр которого кто-то метко бросил камень, рассыпалась прахом серебристых искр. Рада вспомнила, что она сделала, вспомнила, как.

Это было иначе. Это был самый чистый, самый сильный порыв. Как и сейчас: распахни душу, на один миг поверь и откройся, и оно хлынет водопадом слаще небесного меда, силой мощнее грозовых перекатов. Так было и тогда. Она так боялась за искорку, она так переживала, так молилась, так просила за нее. Чтобы та справилась, чтобы ей хватило сил дойти, чтобы ничто, никакое зло и боль не коснулись ее. И оно само получилось. Властный поток подхватил Раду, золото в груди лопнуло и начало подниматься вверх, все быстрее и быстрее, как гейзер в глубинах земли. Раскаленным потоком плавленой магмы оно вышибло невидимую преграду в макушке ее головы, и мир вывернулся наизнанку, или Рада вывернулась в нем, вместив весь его в свою грудь? Это было неважно.

Она задыхалась, широко открытыми глазами глядя вникуда, когда воспоминания обрушились на нее водопадом. Она помнила это невероятное чувство, когда весь мир стал единым, когда не было больше разницы ни в чем, и все слилось в одно полотно, тугое, переплетенное, однородное. Одна протяженная без конца и края субстанция, в которой все законы были иными, все они поменялись. Бессмертие и холодный разум неба, пронзающая мысль из его бескрайней белой шири, ослепительным потоком хлещущая вниз. Смерть и тупое равнодушие земли, ее лютая, неистовая, страшная сила, что в последнем надрывном крике устремилась к небу. Где-то в середине они столкнулись, соединились и стали чем-то третьим. На один короткий миг вечности Сознание и Сила слились.

И после этого не осталось уже ни расстояний, ни пределов, ни законов. Всей своей плотью, всем своим сердцем Рада вспомнила это ощущение: невероятное, неописуемое, полное, будто океан, чувство гармонии, чувство всепроникновения и единства. Когда границ нет, потому что тело одно, когда нет пределов, потому что одно сознание. Когда весь мир — это тысячи красок одного единого полотна, когда это полотно составлено из тысяч голосов, поющих ему о красоте, воспевающих единство. И ничего кроме, ничего иного, ничего отделенного, потому что отделения просто больше нет.

— Я помню!.. — глаза Рады буквально вылезали из орбит. Ей казалось, что глазные яблоки сейчас лопнут, но это удивление было таким нужным, таким дорогим. Она ощутила, как по щекам вдруг начинают течь горячие слезы. Помнить было ужасно.

Единое, в котором не было ничего лишнего, потому что было все, оно распалось вновь, оно вновь обросло рамками, плотью, границами. Не было больше этого единого тела с миллиардами стучащих сердец и волей, что выплетала Песнь Мира, Великий Ритм. Была лишь Рада, одна-одинешенька, оторванная от всего, отсоединенная от всего, отрезанная неумолимой жестокой рукой. Как будто в первый миг рождения, когда теплая безопасность материнской утробы внезапно взрывается сверкающим шумом чужого мира, и страх заставляет кричать, кричать, надрывая глотку, пусть даже уши еще не могут услышать этот крик, а глотка не знает, как издавать его. И нет больше никого, ничего, ты один в этом огромном мире, ободранный, лишенный плоти и шкуры, что защищала тебя, один единственный наедине с враждебным миром чужих форм, каждая из которых — неизвестна.

Это отсоединение было именно таким, и Рада внезапно ощутила такое глубокое, такое полное одиночество в каждой частичке своего существа, такую невыразимую ограниченность собственного тела после золота, что обнимало все, что хотелось выть. Быть всем и стать ничем. Быть целой, полной, наполненной и стать лишь жалким обрезком, отшвырнутым прочь.

— Я не хочу так! — почти что вскричала она, чувствуя, как слезы рвут грудь пополам, а вместе с ней рвутся на клочки последние остатки того, чем она была когда-то. — Не хочу так! Пожалуйста!..

Умирала Рада Тан’Элиан, одетая в черный бархат, расшитый золотыми конями ее дома, гордая и смелая, бросающая вызов всему и насмехающаяся над всем. Умирала Рада Киер, эльфийка, выросшая одна среди людей, что изо всех сил стремилась к ним, шла к ним навстречу, моля их принять ее такой, какой она была, горько рыдая оттого, что люди отворачивались и отталкивали ее прочь. Умирала Рада Ренон, объятая золотыми лучами силы, шагающая в блеске славы и мощи и давящая этой силой крохотную скрюченную черную фигуру Сагаира, пауком вжавшуюся в палубу. Умирала Рада Черный Ветер, та самая, что так ждала свою искорку на причале, почти готовая по-собачьи выть от тоски, не спуская глаз с горизонта, где за невидимой преградой от нее прятали ее девочку.

— Я не хочу так! — Рада поняла, что кричит во весь голос, и вместе с ее криком содрогалось в конвульсиях все тело. Это было страшно, так страшно, что впору упасть на землю и биться, истекая пеной и потеряв все остатки разума, последние крупицы, что еще делали ее живым существом. — Прошу! Пожалуйста!..

Искорка услышала ее крик и отдернулась от Рады, с тревогой глядя в ее лицо, позабыв даже про собственный страх. Рада оглохла, не слыша ни единого звука. Она видела лишь, как двигаются губы искорки, как хмурятся брови, как в глазах разливается страх за нее, но Рада не могла ничего сказать.

Как могло существовать это разделение? Как мир мог быть таким, каким она пережила его вчера: цельным, единым, полным невероятной силы, мощи, жизни? И при этом как он мог все еще оставаться этой ограниченной, серой, иссушенной юдолью боли, в которой тысячи существ рыдали, страдали, несли бремя, спотыкаясь и падая, ползли к собственной могиле и просили, просили, даже сами не зная о чем? Как эти два мира могли существовать одновременно?!

СМОТРИ.

Это был не голос. Это было что-то, что сотрясло Раду до самого основания, не оставив ни единого камушка от того, что еще несколько минут назад она целиком и полностью считала собой.

Теперь она видела. Небесная ширь, полная света, тихая и бескрайняя. Густая темная масса земли внизу, недвижимая и тяжелая. Громадное кровавое колесо между ними, что вращалось по воле солнечных ветров, колесо огня и смерти, к которому неразрушимыми цепями было приковано все живое. Вдруг что-то случилось, что-то странное, что-то необъяснимое. Крик разрезал воздух, вопль с самого дна исстрадавшегося сердца, изодранной в клочья души, вечно томящейся в неволе. Запертое в темнице ночи солнце. Душа человеческая в теле, бессмертная душа в умирающем теле. Она кричала, кричала так неистово, она молила и звала так громко, так сильно, что мир дрогнул. И колесо, окровавленное колесо страдания лопнуло, рассыпалось вдребезги, и ничто больше не мешало, ничто не останавливало. Небо рухнуло вниз, всей своей бескрайней ослепительной ширью, на такую жаждущую, такую просящую землю. Небо рухнуло и слилось с ней, став целым, тем неразделимым, текущим, единым. Тем самым, что вчера пережила Рада.

— Боже мой!.. — прошептала она, не в силах больше дышать, говорить, не в силах думать. Глаза ее ничего не видели, лишь ослепительный свет, лишь то, что должно было случиться. То, что уже началось, по крупинке, по крохотной капельке, но началось.

Четыре фигуры горели во всем этом сиянии. Женские фигуры, Рада знала точно. Одна из них была ей так знакома, так до боли знакома, что хотелось кричать. Она смотрела на нее глазами из сна, глазами из озера с темной водой, так похожего на глаз. Три других фигуры Рада не знала, но во всех них было что-то иное. Словно их создавали из другой материи, из той солнечной бесконечной шири, частью которой она была вчера, когда шагала сквозь пространство, пересекая Огненную Землю прямо над серным морем, выплеснувшимся из гейзеров. Или они сами стали этой ширью? Или они сами были этим криком, что дал начало этой шири?

— Боже!.. — Рада задохнулась вновь, но на этот раз она услышала собственный голос. И лицо Лиары перед глазами стало четче, теперь она видела его. Видение не ушло целиком, но померкло, отступило, обещая прийти вновь по первому ее зову, став ее памятью, больше не отделенное ничем. — Великая Мать!.. — прошептала Рада вновь, чувствуя, что целиком возвращается в себя.

— Что с тобой? Что с тобой, Рада? — Лиара настойчиво заглядывала ей в глаза, пытаясь понять, что происходит. Вид у нее был перепуганный.

Рада хватанула воздуха всем ртом и закашлялась, ощутив на языке зловоние Червя. В следующий миг вернулась боль в до предела вывернутых суставах, растянутых сухожилиях, отбитых мышцах. Вернулось напряжение в руках, которые стискивали воткнутую в спину Червя рукоять меча, ощущение намертво вцепившейся в нее Лиары. Она поняла, что снова здесь, снова в своем собственном теле, а вовсе не там, куда только что увели ее то ли грезы, то ли сами боги.

Она знала, что выглядит сейчас совершенно безумной, но ей было плевать на это. Как и на Червя, и на скачку, и на все остальное. Жадно уставившись прямо в глаза Лиары, Рада выпалила, перекрикивая бьющий ей в лицо ветер:

— Я знаю, что мы должны сделать! Я знаю, зачем все это пришло к нам! Я ни бхары не поняла из того, что увидела, но я знаю!

— Что? Что ты увидела? — глаза Лиары почти прожигали дыры в ее голове.

— Я видела… — Рада замялась, она не знала, как объяснить. Все эти образы, что мешались в ее голове. Им должно было быть значение. Ей пришлось сделать над собой усилие, и вдруг вторая вспышка озарила ее, на этот раз уже не ее сознание, но ее мозг. Словно что-то громадное вливалось в голову, мощно и ровно, и в ней разворачивалось, расправлялись складки, распрямлялись сгибы. Рот открылся сам, и Рада поняла, что говорит, слыша, как звоном в ушах отдаются ее собственные слова. — Великая Мать — это материя, это то, из чего мы сделаны, это то, что есть тело и весь мир. А Создатель — это дух, наша душа, наше естество, которое и наделяет эту материю жизнью. Но они разделены, они не одно целое, и поэтому мы умираем. Понимаешь?

— Да, — резко кивнула Лиара. Кажется, она даже не моргала, широко открытыми глазами глядя на Раду. Сейчас им обеим не было никакого дела до того, где они находились, что с ними происходило, что творилось вокруг.

— Эльфы не умирают сами, в силу болезни, в силу старости, это все не касается их. Потому, наверное, что их уровень сознания выше, чем у людей, все, как ты и говорила, моя родная, тогда, давным-давно, в лесу под Латром! Но эльфы все равно не бессмертны, их бессмертие — это ложь, хитрая полуправда, спрятанная в саму себя. Они могут Затосковать и умереть, они могут быть ранены в бою и умереть. Их тела почти ничем не отличаются от тел людей, они слеплены из той же самой материи, и они тоже смертны.

— Да, я уже думала об этом! — закивала Лиара, и лицо ее озарилось вспышкой невероятного счастья. Сейчас она была такой красивой, что Рада поняла, что глаз от нее оторвать не может.

— Но это — ложь, Лиара! Все это — ложь, весь этот мир — одна сплошная ложь! Потому что в нашей груди, прямо в нашем сердце уже бьется наше бессмертие! Только это идиотское тело отказывается в него верить, понимаешь? Мы умираем потому, что мы не знаем, как не умирать!

Рада выпалила это так, словно слова буквально вырвались из нее пламенем. Это невозможно было удержать внутри. Это было так просто, так сказочно просто, и поэтому — сложнее всего. Потому что сложнее всего верить в самое простое.

Глаза искорки все расширялись, расширялись, и Рада почти видела, как что-то разворачивается за ними точно так же, как разворачивалась истина в ней самой прямо в эту секунду. Это было похоже на немыслимо красивый бутон цветка, что напился медвяной росы небес и в ответ им раскрывает свои лепестки, обнимает этими лепестками сам свет, становится светом.

— Мы разделены, Лиара! — продолжала Рада, чувствуя, как толчками вырывается из груди знание. — Мы — две половинки, материя и дух, не слитые воедино. Только потому, что мы не слиты воедино, мы умираем! Чтобы этот мир изменился, чтобы он стал другим, — таким, каким я видела его вчера, таким, когда мы во плоти стали самыми настоящими, едиными и цельными, пока переходили то проклятущее озеро, — нам нужно просто слить вместе дух и материю, сделать их едиными, понимаешь? Они уже едины, Лиара! Вчера мы были там, вчера мы прошли сквозь это единое пространство, мы были его частью, мы были им! Но потом мы вышли оттуда и вновь стали отдельными существами. Вчера — мы были поистине бессмертны! — Рада вдруг ощутила такую легкость, словно могла прямо сейчас взлететь. — Раз оно достижимо, значит, оно уже существует. Но оно не раскрыто полностью. Мы должны сделать что-то, окончательно связать дух и тело, понимаешь? Мы должны выстроить мост! Может быть, сами стать этим мостом! И тогда со всем будет покончено: и со смертью, и с болью, и с Сети’Агоном, вообще со всем! Останется лишь новый мир, такой, какой он есть, настоящий, понимаешь?

— Мост, — одними губами повторила Лиара. Глаза ее сверкали, будто две только что рожденные звезды, а губы дрожали от волнения. — Я помню, Рада, я помню! Теперь я помню!

Легкость пропитала все тело, будто Рада сама целиком стала белым пуховым перышком, невесомо парящим на потоках воздуха. Она смотрела в глаза Лиары и теряла себя там, она находила там себя вновь и вновь в тысячах рождающихся вселенных, в тысячах вспышек света, в том, чистом, настоящем и живом, что было истинным чудом, а не тем, что за него выдавали все фокусники и шарлатаны этого мира, будь они одеты в рясы, короны или оборванную рухлядь.

— Слить дух и тело, соединить Создателя и Великую Мать. Открыть новый мир.

Рада шептала одними губами, но ей казалось, что гром этих слов раскалывает небеса пополам или, наоборот, вновь делает их цельными.

— Как мы это сделаем? — глаза Лиары настойчиво смотрели на нее.

— Нам нужно к анай, в Данарские горы, — твердо повторила Рада, чувствуя, как ее переполняет настойчивое ощущение стремления. Словно кто-то толкал ее в спину, вынуждая идти в эти проклятые горы, вынуждая понять, что там случилось. — Мы будем учиться у них. Они должны объяснить нам, что делать. Ведь они уже сделали это восемь лет назад, теперь я уверена.

Лиара твердо кивнула, и в ее глазах вспыхнула такая любовь и гордость, что Рада вновь ощутила, как к горлу подкатывает комок слез. Кажется, теперь-то наконец дорога перед ней прояснилась. Ей нужно было всего лишь соединить в собственном теле две его части, которые никогда и ни в ком не были едины, сделать то, чего еще никто и никогда не делал. Мы уже говорили с тобой о том, что невозможно, Великая Мать. Я слишком много раз за всю свою жизнь повторяла это слово. Хватит с меня его. Пусть я и не знаю, как это сделать, но я сделаю это, сделаю. Просто потому, что это стоит того, чтобы бороться.

А потом два громких высоких свиста, разрывающих уши и заставляющих вибрировать череп, донеслись откуда-то со стороны. Рада резко развернулась, глядя на то, как белоснежная поверхность снега буквально на глазах вздыбливается вверх, словно что-то гигантское ползло под землей и выталкивало ее наружу.

— Черви услышали нас! — громко закричал Алеор, и в голосе его звучала яростная радость. — Вовремя! Скоро нам нужно будет пересаживаться на нового скакуна! Приготовьтесь прыгать!