Чужая кровь

Глава 17

Баро работал у себя в кабинете, когда в приоткрывшуюся дверь впорхнула Кармелита и, как в детстве, уселась прямо на отцовском столе, даже не спрашивая разрешения.

— Пап, а я у Максима была…

— Да? И что он тебе сказал?

— Сказал, что вы с ним помирились.

— Да, это верно.

— Скажи, ты больше не будешь сердиться, если я буду с ним встречаться?

— Нет, не буду.

Кармелиту насторожили такие краткие ответы отца:

— Ты и в самом деле так резко изменил свое мнение?

— Совсем не резко… Ведь раньше-то, дочка, я думал, что знаю, как жить. А после всего, что здесь случилось, знаю только одно — что ничего я в этой жизни не понимаю. Жизнь — это великая тайна, ею нужно наслаждаться, дорожить и постоянно учиться.

Кармелита прижалась к отцовскому плечу.

— Так что будь счастлива, дочка, — я не могу, не имею права тебя ограничивать. Только теперь ты и отвечать за все, что делаешь, должна сама.

— Я готова к этому.

— Хорошо, если так, — вздохнул Баро, но все же улыбнулся и поцеловал дочку в макушку.

— А еще я хочу тебе сказать, что ты — самый лучший, самый понимающий папа в мире! — И Кармелита хотела было тоже поцеловать отца, как вдруг дверь кабинета открылась.

Неверной, пошатывающейся походкой вошла растрепанная больная старуха.

— Рубина! — остолбенел Баро.

— Бабушка, зачем ты встала? — Кармелита бросилась к ней.

— Почему вы не сказали мне, что Бейбут умер? — спросила Рубина.

Для визита к Зарецким Максим оделся, как можно наряднее, и уже собирался выйти из номера, но в дверях столкнулся с Олесей. В руках у нее была папка с документами.

— Здравствуй, ты уходишь?

— Да, ухожу…

— Прости, пожалуйста, но могу я с тобой поговорить? Это очень срочно, Максим. И очень важно.

— Олесь, давай, когда я вернусь вечером?.. — Он взялся за Олесину папку. — Работа — не волк, в лес не убежит. Мы с тобой все спокойно, тихо-мирно обсудим.

— Дело не в бумагах.

— А в чем?

— С чего бы начать?.. Когда я еще работала у Астахова горничной, мне показалось, что ты очень предан Николаю Андреевичу.

— А сейчас ты в этом засомневалась?

— Нет, поэтому ты мне и нужен.

Олеся все-таки усадила Максима и выложила наконец все, что ее так беспокоило. Оказывается, кто-то перекачивает астаховские деньги. Нагло и большими траншами. То есть, по сути, деньги уходят в "никуда". Проплаты идут и идут, причем в огромных размерах. В доказательство Олеся то и дело совала Максиму под нос то один документ, то другой.

От всей этой огорошивающей информации Максима даже пот прошиб. Его больше не надо было уговаривать задержаться — он понял, что и сам теперь не остановится, пока не разберется во всем. А это самое "все" сходилось на Антоновой стройке у автосервиса.

— Да на эти деньги Диснейленд можно построить! — Максим уже сам держал Олесины бумаги.

— Ага, и переселить туда всех микки-маусов из нашей гостиницы — один у меня в номере точно есть, сама видела, — невесело пошутила Олеся.

— Скажи, а ты можешь доказать, что эти деньги перечислялись именно под эту стройку?

— Для этого мне нужна еще кое-какая информация.

— Так нужно посмотреть в компьютере Николая Андреевича — у него ж там все есть.

— Не все, я уже смотрела. Понимаешь, Максим, такое впечатление, что в его компьютере кто-то уже покопался и уничтожил часть файлов.

— Давай у меня посмотрим… — Максим запустил свой ноут-бук, и они приникли к монитору.

Недостающие звенья Олеся нашла быстро.

— Слушай, а я тебе уже говорил, что ты хороший бухгалтер?

— Женская интуиция помогает. Смотри, а вот еще одна схемка.

— Вижу..

— Получается, что все средства Астахова переходят на одну и туже фирму, которая занимается строительством кафе. А все другие выплаты приостановлены.

— Получается еще интересней, Олеся, — получается, что это мог сделать только Антон. Кроме Николая Андреевича только у него право подписи банковских документов.

— Выходит, Астахова обворовывает собственный сын…

А мирно урчащий компьютер открывал все новые и новые тайны.

Баро с дочкой чуть ли не насильно усадили возбужденную больную Рубину.

— Кто сказал тебе о смерти Бейбута?

— Он сам и сказал. Кармелите стало не по себе:

— Бабушка, но Бейбут не мог тебе сам сказать, потому что он… — И она осеклась.

— Я знаю, деточка. Он приходил и сказал, что уже идет в последнее кочевье к нашим предкам.

— Так, значит, это был сон?

— Почти. Это было видение.

— Что еще он сказал? — очень серьезно спросил Баро., Кармелита только хлопала глазами, переводя взгляд с бабушки на отца и с отца на бабушку.

— Сказал, что пришел взять меня с собой, — спокойно и ясно проговорила Рубина.

Кармелита совсем испугалась, а Баро подсел к Рубине на ручку кресла и обнял ее за старушечьи плечи:

— Рубина, теперь, когда наше священное золото найдено, ты поправишься!

— Нет, Рамир. Я слишком стара, силы уже не те. Да и не в моей власти вылечить себя.

— Бабушка, а давай мы тебе самых лучших врачей вызовем! Самых лучших!

Или нет, мы тебя повезем за границу, в самую лучшую клинику! — В глазах у Кармелиты стояли слезы.

— Я не хочу обманывать ни вас, ни себя, — Рубина с нежностью смотрела на внучку. — Мое время кончилось, и часы скоро остановятся…

— Нет, бабушка, нет! Ты не можешь нас покинуть! — Слезы не удержались в глазах девушки и брызнули налицо.

— А я всегда буду с тобой, родная, всегда-всегда, как только ты обо мне подумаешь!..

…Рубину с трудом отвели обратно в комнату и уложили в постель.

— Не думала, что мое тело так перестанет меня слушаться.

— Бабушка, а что у тебя болит? — Кармелита осталась посидеть с больной.

— Тело как чужое. Душа с телом так привыкли друг к другу за долгую-то жизнь. И теперь тело не хочет отпускать душу, тянет ее вниз… А вот младенцы — младенцы умирают легко. Душа еще не привыкла к телу. Ты не видела, как умирают младенцы, а я видела. Нет на свете большей несправедливости, чем смерть невинного младенца! Больно, как больно… — Рубина была в полубреду и видела только портрет своей Рады, висящий на стене перед кроватью. — Так и стоит это перед глазами — боль…

— Аты выговорись, бабушка, выговорись — станет легче!

— Нет, это моя тайна, моя. Страшная тайна — и я заберу ее с собой.

Вошла озабоченная Земфира, Рубина заметила ее, собрала остаток сил и сказала внучке:

— Кармелита, оставь нас. Ступай, ступай. Иди.

Форс вызвал будущего зятя в ресторан. Антон шел на встречу и никак не мог понять, к какому разговору ему готовиться.

А Форс уже предавался любимому делу — вкушал обеденные блюда. Усадил и Антона.

— Ты был у Светы в больнице?

— Да, был.

— Как она?

"Неужели он мог каким-то образом узнать о моем разговоре с мамой? Нет, ну не ясновидящий же он!" — пронеслось в голове Антона. Он по-прежнему боялся Форса. Неприятное, надо сказать, состояние.

— Ничего, у Светы все нормально. Вы меня для этого позвали?

— Расскажи, как идут дела с перекачкой денег Астахова? — спросил Форс без долгих предисловий.

— Пошли последние деньги. У него уже почти ничего нет.

— И?

— Ну, осталось дождаться перевода и обналичить. Все.

— Так что ж, получается — через пару дней мы станем самыми богатыми людьми в городе? — улыбнулся адвокат. Молодой бизнесмен улыбнулся в ответ.

— Обанкротить родного отца — не ожидал от тебя такой прыти! — Форс продолжал улыбаться. — И не жаль?

— Можно подумать — он меня жалел!

— Но Астахов — твой отец! Он дал тебе жизнь, а когда ты вырос — работу…

Антон уже не замечал иронии Форса:

— И при этом постоянно унижал меня, критиковал все мои идеи, заставлял жить под его диктовку!

— Твой отец — сильный бизнесмен. Я думаю, ты мог бы многому у него научиться…

— Да, в какой-то степени я с вами согласен, но при этом он же продолжает соблюдать свои дурацкие принципы. А я считаю, что в бизнесе главное — прибыль!

— Если бы у твое го отца не было этих, как ты говоришь, "дурацких принципов", он бы не доверил право подписи собственному сыну, который его и разорил.

— Ну, значит, это будет ему хорошим уроком. Такой логики не ожидал даже столь циничный человек, как Форс.

— Что ж, мне нравится, как ты начинаешь вести дела. Но предупреждаю тебя раз и навсегда. — И он нехорошо посмотрел Антону прямо в глаза. — Так, на всякий случай. Со мной такие игры не пройдут. У меня другие принципы!

Тамара не знала, как ей быть. Надо было с кем-то поговорить, пусть не посоветоваться — выговориться. Но с кем? К кому могла она пойти? И Тамара пришла к Игорю.

Рассказала ему все-все. Поплакала.

Игорь растерялся. Антон — Света — ребенок — выкидыш… Он действительно не знал, что на все это сказать.

— Тамара, ты только успокойся. Слушай, ты ведь столько лет акушеркой проработала!

— Ну и что?

— Ну ты, наверное, не одну такую операцию провела…

— Да, но я всегда делала это по желанию пациенток. А Света, наоборот, очень хочет этого ребенка!

— Тамар, а как же наш ребенок?

— Ты о чем? — Тамара перестала плакать и посмотрела на Игоря.

— Об Антоне. Ты знаешь, я могу его понять: Света беременна, а кто отец — неизвестно. Я ведь и сам всю жизнь думал одно, Астахов — другое, ты знала третье… И еще. Ты только не злись, Тамара, но я боюсь, что если Света не потеряет своего ребенка, то мы можем потерять Антона…

— Я не понимаю тебя.

— Только отнесись к моим словам спокойно, без истерики. Ну ты же отлично знаешь, что Антон — человек жестокий. Как ты думаешь, он простит тебе, если ты откажешься ему помочь?

— Но я же его мать!

— А Астахова он разве не считал своим отцом? Однако все его денежки прикарманил.

Тамара задумалась. Да, Игорь прав. Антон непредсказуем. А она ни за что не согласится потерять для себя сына, иначе потеряет смысл вся ее жизнь.

Сделать то, о чем он просит? Пойти на это? Помочь избавиться от ребенка?

Но как же это сделать, как устроить выкидыш? Акушерской практики у нее не было уже много лет, да и этих специальных препаратов, когда она работала, еще не знали… Хотя, конечно, найти эти самые препараты можно, и все про них разузнать, разобраться… Но ведь Света лежит в больнице, под присмотром…

— Ну и что? — ответил Игорь, когда Тамара поделилась с ним всеми своими сомнениями. — У тебя же получилось передать отравленный пирог в тюрьму, когда ты хотела отравить цыганку.

— Мы!

— Что — мы?

— Мы хотели!

— Хорошо, мы. Так что, если получилось в тюрьме — неужели не получится в больнице?

Тамара молчала.

— Подумай — ты освободишь сына от всяких обязательств.

Люцита расчесывала волосы. Рыч завороженно смотрел на нее из-за занавески. За эти дни она как-то привыкла к нему, как к неотъемлемой части своей палатки, своего дома. Здесь были стол, стул, кровать, сундук, Рыч.

Именно так, через запятую.

— Чего уставился? — Люцита перехватила взгляд мужчины.

— Любуюсь, — сдавленно ответил тот. — Ты очень красивая. Вот так бы сидел и смотрел на тебя…

— Лучше помолчи!

— Ты знаешь, а мне даже нравится, когда мы ругаемся. Совсем как родные люди, по-семейному как-то.

— Еще чего!

— Не веришь? А, между прочим, когда ты уходишь из палатки, мне становится так тоскливо…

— Боишься, что я тебя сдам?

— Нет, это другое. Когда ты уходишь, мне тебя не хватает, именно тебя.

И в груди ноет… А когда возвращаешься — как будто солнышко восходит.

Для Люциты такое откровение было слишком неожиданным. Нет, она, конечно, знала, что красива, что производит впечатление на мужчин. Но услышать такое от Рыча — от бандита, убийцы, от этого цыганского медведя, устроившего берлогу в ее палатке… Как-то не укладывалось все это в голове.

— Тебе не на что надеяться, Рыч.

— А мне показалось, что тебе приятно было это слышать.

— Слышать такие слова приятно любой девушке. А вот даже задумываться о чем-то большем с таким, как ты…

— С каким? С беглым преступником? С позором всего цыганского рода?

— Ну вот — ты сам все понимаешь.

— Но я же не всегда был таким, Люцита! Нуда, я действительно хотел проучить этого Максима, помочь Баро. А Баро меня за это выгнал, да еще как — с позором, как будто я какой-то шелудивый приблудный пес! И я захотел отомстить, отомстить за унижение… — Рыч говорил и говорил, выворачивая перед Люцитой наизнанку всю свою душу.

А та внимательно слушала, не перебивая его ни единым словом.

— …И только сейчас, когда я рядом с тобой, я готов простить всех, весь белый свет!

Он сделал шаг к девушке, и вдруг рядом с палаткой раздался детский крик:

— Люцита! Люцита!

Рыч едва успел заскочить за занавеску, когда в палатку вбежал Васька:

— Люцита, меня мама к тебе за солью послала. Где она у тебя? — И, не дождавшись ответа, Василий прошел мимо испуганной хозяйки прямиком к занавеске. Когда он уже собирался ее приподнять, Люцита вышла из оцепенения и окликнула его:

— Васька! — Что?

Максим с Олесей, сидя у компьютера, подводили неутешительные итоги.

— То есть получается, что из фирмы Астахова выбраны все средства. Все.

— Так что же, он разорен?

— Да. До полного банкротства остался день, от силы — два.

— Подожди, Олеся, но это можно еще как-то предотвратить?

— Можно попробовать. Но, во-первых, это нужно делать срочно, а во-вторых, это может сделать только сам Николай Андреевич.

— Ну так беги к нему, расскажи все, пусть он остановит ход денег!

— Послушай, Максим, мы с тобой вместе все это обнаружили, давай вместе и расскажем ему об этом. Пошли! — И Олеся решительно поднялась.

Но Максим как-то не спешил.

— Олеся, — он замялся. — Я не могу…

— Почему?.. Постой, ты что, тоже? Ты с Антоном? — в голосе Олеси было больше не столько испуга, сколько разочарования.

— Нет, ну что ты — как ты могла подумать! Просто, понимаешь, если я приду к Николаю Андреевичу и сообщу, что его грабит собственный сын… Ну, в общем, это будет выглядеть как донос.

— Почему донос? Мы пытаемся спасти Астахова!

— Да, я все понимаю, но у меня давний конфликт с Антоном. Я не хочу, чтобы это выглядело как месть.

— Какая еще месть? Николая Андреевича обманывают самые близкие и дорогие люди. Кто же тогда ему поможет? — Она смотрела на задумавшегося Максима, не отрывая глаз. — Он столько хорошего для тебя сделал, неужели ты бросишь его в трудную минуту?

— Пойдем! — Максим решился и стал сгребать в портфель Олесины бумаги вместе с новыми распечатками со своего компьютера.

Старые любовники все сидели в кабинете Игоря и говорили о своем Антоне, когда неожиданно в кабинет ввалился сам герой их разговоров с ящиком шампанского в руках.

— Так и знал, что обоих вас тут застану. Чего испугались? Между прочим, я настроение вам поднимать приехал. Открывай бутылку, папаша!

— Что, есть повод?

— Еще какой! Провожаем последний день бедности и ничтожества!

— Сынок, а не слишком ли рано ты начал праздновать? — спросила Тамара.

— Нет, мамочка. Машина запущена. И нам с вами остается только подставить свои ладошки под золотой дождик! — Антон совсем развеселился. — Ну что, родственнички? За победу! — Он взял наполненный Игорем бокал, одним глотком осушил его и с силой разбил о пол.

Выпили и Игорь с Тамарой.

— Скажи, Антон, а как мы будем делить астаховские деньги? — спросил биологический отец.

— Как делить? По-честному. То есть так, как скажу я!

— Ты все шутишь, а я серьезно.

— Нет, это я серьезно! Делим очень просто: первую половину получаю я, а вторую — вы. Но только при том условии, что наша дорогая мамочка согласится мне помочь.

— Что ты хочешь? — Тамара мрачнела все сильнее.

— Я не хочу повторить судьбу Астахова, вот и все. Я не хочу воспитывать чужого ребенка! Я не хочу, чтобы моя жена скакала из одной постели в другую!

Я не хочу, чтобы Форс заставлял меня жениться! Я не хочу, чтобы потом моя жена, ее любовник и их драгоценный сын меня разорили!

У Тамары на душе кошки не только скребли, но казалось, что они там уже и нагадили. Она отвернулась, но впавший в истерику Антон силой развернул мать к себе и заорал ей в лицо, что ненавидит Максима, Свету, ребенка, Астахова — весь белый свет. Потом неожиданно взял себя в руки и сказал совершенно спокойно:

— Значит, так, если ты мне не поможешь, вы не получите ни копейки.

— Успокойся, я все сделаю. Непросто дались Тамаре эти слова.