Чужая кровь

Глава 18

Земфира сидела у постели Рубины. Старушка говорила с ней из последних сил:

— После моей смерти ты станешь шувани в нашем таборе.

— Рубина, но я ведь теперь живу не в таборе.

— Не перебивай меня, мне и так осталось немного. Станешь шувани именно ты, — старая цыганка сняла с руки одно из колец — казалось, самое старое и потертое — и отдала его Земфире. — Но ты должна очистить душу от всех дурных помыслов. А в твоем сердце должна вырасти большая любовь к каждому, кто к тебе обратится…

На полуслове Рубина впала в забытье. Земфира испугалась и стала окликать ее по имени, звать, кричать, но больная никак не реагировала.

И вдруг, не открывая глаз, Рубина произнесла:

— Бейбут! — Покойный опять явился старой шу-вани оттуда, откуда не возвращаются. — Я ждала тебя, Бейбут, — ты не досказал мне то, что хотел.

Земфира затаила дыхание, не зная, что и подумать. А Бейбут отвечал Рубине:

— Да, я не сказал тебе о том, что ты должна оставить в этом мире. О том, что ты не имеешь права унести с собой. О том, что тебе не принадлежит.

— Ты говоришь о моей тайне?

— Да, Рубина.

— Но я хочу унести ее с собой в могилу.

— Ты не сделаешь этого. Не сможешь.

— Кому же я смогу доверить ее? На кого переложить тяжесть, с которой я жила столько лет?

— Передай тому, кто ее услышит…

И Бейбут исчез, а Рубина все еще продолжала говорить с ним о своей страшной тайне, до смерти пугая этим сидевшую у нее в ногах Земфиру.

К счастью, Астахов был еще в офисе, иначе Олесе с Максимом было бы непросто вести разговор с шефом, если бы тот оказался уже дома, в кругу семьи.

Глава фирмы был удивлен столь позднему приходу своих подчиненных. Но это было далеко не последнее, чему предстояло удивиться Астахову.

— Николай Андреевич, вы просили разобраться с финансовыми делами фирмы… — начала Олеся.

— Просил. А лица чего у обоих такие невеселые? Дебет с кредитом не сошелся?

— Все гораздо хуже. Вам необходимо срочно проверить и заблокировать все свои счета.

— Олеся, это не смешно.

— А мы и не шутим, — пришел ей на помощь Максим.

— Что все это значит, в конце концов?! На каком основании…

— Николай Андреевич, да хотя бы на том основании, что вас грабят!

Астахов растерялся. Его сотрудники несли какую-то чушь! Но, с другой стороны, именно этим людям он привык доверять.

С большим трудом удалось уговорить его посмотреть бумаги. Зато уж когда он посмотрел… Нет, не может быть! Он не первый год занимается бизнесом, он съел на этом деле собаку, и не одну. Он построил большую компанию… Короче говоря, он совершенно искренне не мог понять, как же такое могло случиться.

— Николай Андреевич, теперь вы видите, что с ваших счетов происходит утечка? — осторожно спросила Олеся.

— Как это могло произойти? Как это могло произойти? — повторял шеф как заведенный.

— Я знаю, что правом подписи пользуется ваш сын…

— Да, с недавнего времени.

— Вот именно с этого времени и происходит утечка денег.

— Но… Этого не может быть! Олеся, он мой сын… — Астахов растерянно переводил взгляд с Максима на Олесю, с Олеси на Максима. — Я не верю в это.

Я… Я просто не могу в это поверить!

— Николай Андреевич! — Максим старался говорить как можно спокойнее и бесстрастнее. — Вы просто проверьте счета, сами убедитесь.

Возразить было нечего, и Астахов сел за компьютер. Максим с Олесей старались не вмешиваться, только отвечали на все астаховские вопросы. И в конце концов он вынужден был признать их полную правоту.

На главного бизнесмена Управска жалко было смотреть. Он был раздавлен. И даже не исчезновением денег, нет, — раздавлен крушением всех своих деловых принципов и семейных идеалов.

— Николай Андреевич, — Максим старался как можно тщательнее подбирать выражения. — Вы… Мы, наверное, зря перестали контролировать действия Антона.

— Ой, Максим, почему мы? Я, я один во всем этом виноват.

— Вы себя тоже не вините. Все понятно, он же ваш сын, вы ему верили.

Просто… Просто он для вашего доверия еще не созрел.

— "Не созрел"? — Астахова наконец прорвало: — Зато он вполне созрел для того, чтобы ограбить меня! И ему это удалось! Теперь я разорен! Разорен до нитки! Разорен собственным сыном!

И Астахов посмотрел на своих молодых друзей, ища в их глазах поддержку и сочувствие.

Васька чуть было не открыл занавеску, за которой стоял Рыч, когда Люцита схватила его за руку, потащила через всю палатку и сунула в руки соль.

Пацаненок соль взял, но уходить не спешил, а все оглядывался на занавеску.

— Что-то еще? — негостеприимно спросила мальца Люцита.

— Ничего. Вроде бы.

— Тогда иди, некогда мне с тобой возиться.

— Некогда? А чем это ты так занята?

— Ну уж перед тобой-то я отчитываться не собираюсь.

— Ага, значит, тебе есть что скрывать! Мне показалось, что ты тут с кем-то разговаривала.

— Тебе померещилось. — Люцита занервничала.

— Я же сыщик — мне никогда не мерещится!

— Вот что, ступай-ка ты отсюда — неси маме соль, а не ерундой занимайся! Иди-иди, сыщик! — И Люцита выпроводила Ваську из палатки.

Рыч решился выглянуть из-за занавески только минуты через полторы.

— Тебе надо уходить отсюда. Немедленно! — в голосе Люциты не было вражды, только озабоченность. — Чего молчишь?

— А что тут скажешь? Хорошо, я уйду.

— Когда?

— Вот ночи дождусь и уйду.

— А я думала, ты снова будешь мне угрожать, будешь говорить, что не уйдешь из-за какого-то там мальчишки.

— Нет, Люцита, угрожать я тебе больше не буду. Никогда не буду. А вот мальчишка этот — совсем не "какой-то там". Иногда мне кажется, что между ним и мной есть странная связь.

— Что может связывать тебя и Ваську? — Люцита искренне удивилась.

— Он везде меня находит. Будто чувствует, где я.

— Так, значит, он правду говорил, что тебя выследил?

— Да. И золото, боюсь, я тоже потерял не без его помощи…

Астахов еще какое-то время просто ходил по кабинету, пришибленный новостью. Максим и Олеся молчали, понимая, что шефа сейчас лучше не дергать.

— А может, все не так, а может, это какая-то ошибка? — Николай Андреевич с надеждой посмотрел сначала на Олесю, потом на Максима.

Ну что они могли сказать? Оба ведь хорошо понимали, что никакой ошибки нет. Увидев такую их реакцию, Астахов вновь сильно загрустил:

— Это просто пьеса Островского… Двадцатьлетсобирал бизнес по кирпичику, чтобы потом собственный сын в одночасье разорил!

— Николай Андреевич, — сказала наконец Олеся. — На самом деле еще не все потеряно. Вы будете разорены только утром.

— Да-да, Олеся права, — подхватил Максим. — Вы посмотрите на документы!

Последние проплаты поступили только сегодня. У нас еще есть какое-то время, чтобы все исправить.

— Да дело не в деньгах, Максим. Не только в деньгах. Дело в Антоне.

Последние двадцать лет прожиты зря. Я растил сына… Думал, вырастет единомышленник, помощник… а выросло чудовище. Как там у классика:

"…Обло, огромно, озорно, стозевно и лаяй". Я же в последние дни так радовался за него. Казалось, он стал взрослым, разумным, нормальным человеком, сыном, бизнесменом… Право подписи ему дал. А это ему вот, оказывается, зачем нужно было! Ребята, я же не деньги потерял, я сына потерял. Вся жизнь прожита напрасно.

— В любом случае, — неожиданно жестко сказала Олеся, — хватит плакаться. Надо попытаться спасти то, что еще можно спасти.

После этих слов Астахов преобразился, взял себя в руки и вопрошающе посмотрел на Олесю: мол, что хотела сказать, продолжай.

— Николай Андреевич, нам удалось выяснить, что все суммы были переведены на одну конкретную фирму, — продолжала она.

— Что за фирма? Кто генеральный?

— "Спецстроймонтажпроект". Кто генеральный — это я еще выясняю.

— Дальше.

— Дальше — все понятно… Мы попытаемся полюбовно договориться с руководством фирмы, если не получится, тогда решаем дело через суд.

— Правильно, — подхватил Максим. — Только надо узнать, где зарегистрирована эта фирма.

Астахов задумался, потом сказал:

— Да, да. Конечно, вы правы. Надо сохранять хладнокровие и действовать.

Предательство сына пережить трудно, но я справлюсь. Что же касается всего остального…

— Мы найдем выход, — улыбнулся Максим.

— Обязательно найдем, — добавила Олеся.

— Вот только… только… — вновь дал слабинку Николай Андреевич. — У меня все равно остается маленькая надежда, что Антон виноват меньше, чем мы думаем. Может, это все из-за неопытности. Может, его окрутили, обманули?

Запугали, в конце концов?

Максим и Олеся не стали спорить с несчастным отцом.

И вновь появился Бейбут.

Он ласково посмотрел на Рубину.

— Вот видишь, тебе стало легче на душе. Рассказала о тайне, лежавшей тяжким грузом на сердце, и тотчас полегчало. Ведь так?

— Бейбут, но ведь я не хотела, чтобы кто-нибудь узнал тайну Кармелиты.

— Ты долгие годы несла груз этой тайны, поэтому ты должна была оставить ее в том мире, который покидаешь.

— Но ведь я нарушаю покой самых дорогих, самых близких мне людей.

— Ты всего лишь нарушаешь их земной покой. Гораздо важнее твой покой небесный…

Неужели это так? Рубина на мгновение отвела взгляд от Бейбута. А когда вновь посмотрела на него, увидела на месте Бейбута совсем другого человека.

— Земфира?!

— Да, да, Рубиночка. Это я. Что? Что тебе? Воды?

— Нет, не надо больше воды… Позови Кармелиту, Баро, всех!..

— Ты сейчас в таком состоянии, Рубина. Разве ты сможешь говорить с ними со всеми.

— Смогу. Мое стояние теперь… будет только хуже… Позови!

— Нет, что ты, что ты! Мы с тобой еще погуляем на свадьбе у Кармелиты!

— Погуляете… только без меня… Позови, позови всех, Земфира.

Через минуту Баро, Кармелита, Земфира уже стояли у постели Рубины. Она обвела их приветливым взглядом, слабо улыбнулась:

— Как хорошо, что вы все здесь и что я еще могу вас видеть.

Внезапно улыбка сошла с ее лица. Оно мгновенно стало очень серьезным.

— Баро, подойди ко мне!.. Прости меня, Рамир… Я виновата перед тобой…

— Что ты, Рубина… Что ты? Это я должен просить у тебя прощения… Я часто был нетерпим, резок с тобой…

— Наверное, ты поступал справедливо. Должно быть, твое сердце чувствовало, как я виновата перед тобой.

— Что ты говоришь, Рубина? В смерти Рады нет твоей вины… На то была воля Божья…

— Рамир, я хочу тебя попросить: не ставь преград Кармелите… Она любит своего Максима. Это ничего, что он не цыган… Это не против закона…

— Да-да, не волнуйся, у Кармелиты все будет хорошо.

— А теперь ты, внученька… Подойди ко мне… Подойди… А вы оба отойдите, мне с внучкой поговорить нужно… Моя детка! Послушай, что я тебе скажу… Послушай. Я должна открыть тебе тайну… Одну… самую важную!..

Максим ушел.

А Олесю Астахов попросил задержаться на минутку. Сел рядом с ней.

— Вы знаете, Олеся, у меня такое странное чувство… оказаться бедным после стольких лет богатства.

— И вы испытываете страх перед бедностью?

— Не знаю, трудно сказать. Если честно, то пока ощущаю лишь некую особую легкость. Такое, знаете ли, облегчение от жизненных тягот.

— А почему?

— Ну, я был преуспевающим бизнесменом, вы были моей горничной. А теперь я — банкрот, вы — бывший бухгалтер, потерявший работу… Понимаете? Нет? Мы с вами оказались на одной социальной ступени. И мне приятно, что мы с вами на равных.

— Откровенность за откровенность, — улыбнулась в ответ Олеся. — Я ведь тоже, как это ни глупо звучит, рада, что вы — банкрот.

— А вы-то почему радуетесь такому несчастью?

— Да все потому же. Вы же сами все так хорошо сказали. Теперь мы с вами на одной ступени. Понимаете, Николай Андреевич, если бы я вам раньше сказала то, что хочу сказать сейчас, вы бы меня неправильно поняли… Да и окружающие вам то же самое сказали бы — мол, меня интересует ваше богатство и ваше положение в обществе… А это не так!

Астахов слушал, как никогда, внимательно.

— Хотя… Я даже теперь не могу сказать все, что хотела бы. Потому, что у вас есть семья… жена…

— Она не жена, она скорее деловой партнер…

— Подождите, Николай Андреевич, не перебивайте, иначе я не скажу того, что я хочу сказать. Дело в том, что я люблю вас, ужасно люблю… Коля…

— Богты мой, Олеся, мы как старшеклассники ведем себя. Я ведь тоже боялся к вам подойти, потому что у вас был жених и вы были горничной. И могли бы неправильно меня понять. Будто бы я использую свое положение хозяина дома. А ведь все гораздо серьезней, гораздо глубже. Я тоже вас…

Олеся поспешно приложила палец к его губам. И они поцеловались.

Рубина посмотрела на внучку:

— Кармелита, с тобой мне расставаться тяжелее всего.

— Бабушка! Не нужно расставаться. Ты еще выздоровеешь…

— Да ничего, не плачь. Когда-нибудь все уходят, внученька. А ты не грусти. Просто не забывай меня и помни все, чему я тебя учила.

— Да!

Кармелита расплакалась еще сильнее.

— Ну вот, я тебя просила не плакать, а ты плачешь все сильнее. Выполни, пожалуйста, другое мое желание, — Рубина перевела дыхание. — Там, в тумбочке письмо, я его написала, когда почувствовала, что пришел мой час. Отдашь его Паше.

— Пал Палычу?

— Да. А ты будь счастлива. Будь счастлива с Максимом. И помни: чтобы ни случилось, твой отец всегда любил тебя и любит. Прощай…

Глаза Рубины закатились. Тяжелое дыхание прервалось.

Баро закрыл Рубине глаза и сказал плачущей Кармелите.

— Пойдем, дочка. Пойдем, бабушки с нами больше нет!

— Как нет? Я же с ней только что разговаривала, у нее же еще ладонь теплая! Она не умерла! Бабушка!

— Пойдем, доченька! С этим уже ничего не поделаешь! Нам остается только смириться. Пойдем!

Отец обнял ее за плечи, вывел из комнаты. Но перед уходом Кармелита бросилась к тумбочке, достала из нее письмо…

— А кто такой этот Палыч? — спросил Баро.

— Друг Максима, они с ним наше золото нашли.

— Не понимаю, что же их с нашей Рубиной связывало?

— Они были знакомы еще много-много лет назад, когда не только меня, но и тебя не было…

— И она всю жизнь о нем помнила… Удивительно. Значит, и Рубина, возможно, когда-то любила не-цы-гана. До чего же все причудливо в этом мире…