Интермеццо Лина

Глава 12

Три месяца спустя

В то холодное ноябрьское утро Лина проснулась раньше обычного. За окном светало. Моросил дождь, сыпал мелкой дробью по металлическому скату и стеклу. Уличный фонарь светил в окно жёлтым размытым пятном. Ветер завывал в оконной раме, яростно трепал и раскачивал почерневшие от влаги стволы. Сибас мирно спал, свернувшись клубочком в ногах у Лины. При виде проснувшейся хозяйки он сладко зевнул и потянулся, коснувшись розовыми лапками её пятки. Девочка взяла его в руки, приблизила мордочкой к лицу, и он, будто щенок, лизнул её нос. Такой забавный и смешной, не признающий авторитетов кот. Ведь сколько бы Марта ни гоняла его, ни воспитывала, а он, хитрец, затаивался, делал вид, что спит на коврике, и только мама отвлекалась, тут же шмыгал к Лине в кровать. А ещё он, проказник такой, любил играть кисточками на шторах и мамиными колготами, вернее, её ногами.

Спать совсем не хотелось, да и до сна ли было? Ведь вечером должен был состояться долгожданный концерт. Об этом событии девочка мечтала не один месяц. А однажды на остановке, ожидая автобус, она увидела большой рекламный плакат с изображением пианистки тёти Марины.

'Шедевры Рахманинова. Концерт №3 для фортепиано с оркестром

М. Равель «Игра воды»

К. Дебюсси «Остров радости»

Солистка Марина Лаврова. Симфонический оркестр Москвы…' — гласила надпись.

Лина, не удержавшись, подпрыгнула от радости и громко закричала: «Мама, смотри, это же тётя Мариночка!»

Девочка откинула одеяло и, подойдя к окну детской, уселась поудобнее на подоконнике. Она не любила дождь, однако ей нравилось смотреть из окна, как хлещут по асфальту холодные струи, как множится и пузырится в лужах вода и как бегут, спасаясь от непогоды, прохожие, внезапно настигнутые ливнем.

Ах, как бы ей хотелось бродить по лужам в резиновых сапогах, утопая по самую щиколотку. Так всегда делал Филипп, измеряя глубину луж на площадке возле дома. Она тайком наблюдала, с каким интересом и азартом мальчишка проделывал это вместе со свитой своих дружков. Лина протяжно вздохнула, припоминая летние деньки, на что Сибас тут же среагировал и ткнул её лапой в нос.

Стояло раннее субботнее утро, слишком хмурое и сырое. Город неохотно пробуждался, загорался жёлтыми квадратами окон. «Хорошо, что в школу не нужно было идти. Только бы погода прояснилась, только бы…» — думала девочка.

Лина спустилась с подоконника и, крадучись, подошла к платяному шкафу. Там на вешалке висело новенькое платье, сшитое мамой Мартой по случаю концерта. Впервые в жизни девочке нравился её наряд. И всё потому, что не было на нём ни рюшей, ни оборок. Они с тётей Мариной сами придумали фасон, вернее, увидели на обложке одного из модных журналов. Это было ещё летом, на даче. Мама Марта немного поворчала, но, смирившись, принялась за работу.

Лина погладила ладошкой плотную шелковистую ткань и замечталась. Девочка частенько облачалась в новый наряд и кружилась перед зеркалом. В нём она казалась себе взрослее и очень гордилась тем, что платье сшито из той же материи, что и платье тёти Марины. Ах, если бы Филипп увидел её такой!

Встречи с тётей Мариной случались нечасто. Редкие звонки по телефону, быстрые свидания в кафе. Но однажды Лина и Марта всё же побывали у неё в гостях. Случилось это за несколько недель до предстоящего концерта.

Лина долго вспоминала тот странный визит. Тётя Марина жила отдельно от семьи, в московской квартире умершего пианиста Тамерлана. Дом-музей, как назвала его мама Марта, был жутким и мрачным, чувствовалась в нём холодная аура бывшего хозяина.

Больше всего девочку впечатлили великолепный чёрный рояль в центре зала и многочисленные награды, аккуратно расставленные на антикварном комоде: кубки, золотые статуэтки и медали в бархатных коробочках.

Тётя Марина без устали рассказывала о жизни музыканта, слишком углубляясь в воспоминания и детали, бережно перебирала ноты и фотографии, смахивала пылинки с концертного костюма, висевшего в спальне на вешалке, словно экспонат в музее. Создавалось впечатление, что хозяин чёрного фрака вовсе не умер, а вышел на время и вот-вот вернётся в дом.

Всё-то в этом жилище Лине казалось унылым. Когда же девочка рассматривала настенные портреты, ей и вовсе хотелось оглянуться — тяготило ощущение чужого присутствия. Она поёживалась от ледяного озноба, то и дело пробегающего по спине, будто кто-то незримый стоит позади, сканирует взглядом её, пришлую, чужую, не родную, проникшую в его обитель, в его покой.

Тётя Марина и вовсе была возбужденной, с нездоровым блеском малахитовых глаз. Лина замечала её горящий взгляд, когда та говорила о нём — «о великом пианисте, имя которого навсегда войдёт в историю искусства».

Мама Марта озадаченно глядела на подругу и возмущённо покачивала головой.

— А что же Эдуард, он разве не хочет забрать вас отсюда? — прервала она её пылкую речь.

Услышав имя мужа, тётя Марина вздрогнула, и взгляд её прояснился, будто она очнулась от колдовского дурмана.

— Увы, — ответила женщина уже совсем другим, надтреснутым голосом, в котором слышалось и сожаление, и боль, — теперь мне совсем не до этого, ведь я готовлюсь к выступлению, и аура этого дома питает меня.

— А как же Филипп? Вы видитесь с ним? — допытывалась Марта.

— О, да, конечно, но только Эдик не позволяет приводить его в этот дом. Мы снова видимся с сыном по выходным. Ну и… когда Изольды Дмитриевны нет, я остаюсь ночевать у Полянских. Моя свекровь просто невыносима, она настраивает Филиппа и мужа против меня… то есть бывшего мужа.

— Значит, всё, что мы делали, было зря⁈ — нахмурилась Марта.

— Надеюсь, что нет. Мне очень бы хотелось вернуться в семью, я готова вымаливать прощение, но прежде я должна отыграть концерт. Я морально готовлюсь к нему, и Тамерлан… Знаете, Марта, ведь он до сих пор здесь, его душа… Иногда я слышу шаги за спиной или движения предметов, а иногда я просыпаюсь ночью от фортепианной игры, и музыка тут же смолкает. Это он! Он! — воскликнула женщина, и нежный румянец окрасил её лицо.

— Это лишь ваши фантазии, Мариночка. Вам нужно вернуться в семью и черпать энергию у живых. Как можно скорее избавьтесь от этого дома!

Марта и Лина сидели на кухне, где тётя Марина готовила чай.

— Я и сама начинаю задумываться. Этот дом должен стать музеем. Я хочу позвонить родственникам Тамерлана, его матери, и вернуть всё, что принадлежит ему, им…

— Вот и правильно, Марина. Ваше место…

В этот момент все присутствующие услышали мягкие фортепианные звуки. Это прозвучало как «та-да-да-дам» — несколько нажатий по одной клавише, и тётя Марина горько рассмеялась. Это было ужасающее впечатление — болезненный смех женщины в гнетущей тишине дома.

— Я говорила вам, он здесь, он никуда не ушёл! И он… не отпускает меня! — прошептала она, накрыв ладонями пылающее лицо.

— Чертовщина какая-то. — Марта поднялась из-за стола и заглянула в тёмную гостиную.

Клавиатура рояля белела во мраке комнаты, крышка инструмента, плотно прикрытая во время экскурсии по дому, была откинута.

— Уходите отсюда, Мариночка, — твёрдо сказала Марта, обернувшись, — здесь нет больше жизни.

— Но мне некуда идти, а вернуться в семью я не могу.

— А что же Эдуард, он был в этой квартире?

— Однажды был, и после мы не общались недели две.

— Он вас ревнует к призракам прошлого, дорогая! Собирайтесь немедленно, поживёте пока у нас, я…

— Нет, Марта, нет! — воскликнула тётя Марина, — осталось совсем недолго, всё остальное будет после концерта, а пока я останусь с ним!..

— Евангелина, вставай! Тебя ждут великие дела! — донёсся из кухни властный голос Марты, и Лина, очнувшись от воспоминаний, приступила к ежедневному утреннему ритуалу.

День тянулся медленно, но ближе к вечеру время потекло незаметно. Марта засуетилась, боясь опоздать на концерт, а ведь ещё и за цветами нужно было заехать.

К счастью, погода прояснилась. Ветер стих, и солнце, проступившее сквозь рыхлую серость облаков, разукрасило небо розовато-лиловыми красками.

В филармонию прибыли за сорок минут до концерта. Лина с замиранием сердца любовалась внутренним убранством. Она впервые была на таком мероприятии. Вскоре потянулась оживлённая толпа зрителей, и девочка сосредоточенно выискивала знакомые лица.

— Линочка, — услышала она голос тёти Марины, — вы уже здесь? — Женщина предстала перед ними в неожиданно колоритном сценическом образе. Величественная, яркая, словно королева-весна из сказки. Ах, как же к лицу ей было зелёное платье! Медные волосы, уложенные в замысловатую причёску, выразительные глаза, губы и сверкающие серьги в ушах… Залюбовавшись, Лина забыла обо всём на свете.

— Ну какая же ты красавица! — Тётя Марина с теплотой обняла её, и шёлк зелёных платьев слился.

Марта, одобрительно улыбаясь, поприветствовала подругу.

Дядя Эдик стоял недалеко от жены. Одетый по случаю концерта в классический чёрный костюм, он сдержанно поздоровался с Мартой и весело подмигнул Лине.

— А где же Филипп? — не удержалась от вопроса девочка.

Почувствовав чей-то пристальный взгляд, она обернулась и тут же увидела непроницаемое лицо мальчишки. Лина широко улыбнулась, не скрывая искренней радости.

Филипп стоял возле пожилой супружеской пары — женщины в вишнёвом бархате с букетом лилий на руках и седого представительного мужчины. «Точно профессор» — подумалось Лине. Филипп в ответ лишь криво усмехнулся и, заметив одинаковую ткань платьев, прищурился.

Вокруг тёти Марины собралась толпа обожателей. Женщина пребывала в своей стихии — эмоциональная и улыбающаяся, она принимала комплименты и поздравления с открытием сезона.

— Ну, мне пора, — взволнованно прошептала пианистка и скрылась в кулуарах филармонии.

Зал постепенно заполнялся. Полянские, включая Филиппа и пожилую пару, сидели поблизости с Альтман в первом ряду. Лина замерла в благоговейном трепете ожидания, изучая величественный вид зала, куполообразный полог потолка и необычную иллюминацию, рисующую море и плывущий парусник на стенах. Вскоре на сцену стали выходить музыканты с инструментами в руках, и ведущий объявил начало концерта.

И вот появилась тётя Марина, взволнованная и сияющая. Она поймала выразительный взгляд дяди Эдика, вспыхнула, улыбнулась и уверенно расположилась за роялем. Стихли аплодисменты, и дирижер, словно добрый фей, взмахнул волшебной палочкой. Оркестр заиграл вступление, и гибкие руки солистки запорхали, будто бабочки над клавиатурой. Нежная полифония навевала ностальгию, ведь именно эти лирические напевы и наигрывала тётя Марина в последние летние деньки. Мелодия заструилась непрерывным потоком, вот только главенствующая тема была в руках пианистки, как будто от «дыхания пальчиков» зависела жизнь всего оркестра. Выражение лица её поминутно менялось, отражая сложную гамму чувств, и аура музыкальной фантазии, витающая в воздухе, вызывала в душе у Лины трепетный восторг.

Играла она мастерски — местами порывисто и резво, местами лирично и легко. Оркестр подхватывал ведущую тему хором скрипок, труб, кларнетов, флейт, фаготов… Лина, всецело поглощённая музыкальной феерией, выпала из реальности, нервно сминая ткань юбки. Концерт подошёл к концу, а девочка оставалась во власти Орфея, взволнованная и потрясённая.

Неожиданно перед Линой вырос Филипп. Вот так и встал в обнимку с букетом лилий. Лина засмущалась. Да как же она могла забыться настолько? Ведь им надлежало дарить букеты артистке. Девочка торопливо вложила руку в его ладонь и поспешила вслед за мальчиком на сцену. Он уверенно направлялся вперёд, увлекая её за собой, несмелую и дрожащую. Видимо, не в первый раз проделывал этот путь. Овации не стихали. Увидев ступеньки, Лина лишь мельком взглянула на них, её восторженный взгляд устремился на тётю Марину.

Филипп, как истинный джентльмен, пропустил даму вперёд. И она почти взошла на сцену, но, запнувшись о ногу мальчишки, растянулась на ступеньках и с силой хлестнула букетом о пол.

«Неуклюжая», — услышала она над ухом голос Филиппа. Невинно улыбаясь, он помог ей встать на ноги.

— Ах, Линочка. — Тётя Марина, ничего не заметив в порыве эмоций, подхватила детей за руки и повела в центр сцены.

Это было незабываемое впечатление — внимать рукоплещущей толпе и воспарять над всеми, словно фея, — впечатление, разбавленное лишь маленькой перчинкой недоразумения, такой, казалось бы, незначительной, но очень обидной. Лина ещё долго размышляла: «Зачем, почему Филипп сделал это⁈»