Интермеццо Лина

Глава 2

Так уж повелось, что главой семьи Альтман из поколения в поколение становились женщины. Марта Альтман — потомственная русская немка — была не исключением. Властная и требовательная по натуре, она педантично поддерживала чистоту своего окружения, сторонясь нежелательных связей и знакомств.

Каждое лето небольшое семейство Альтман возвращалось в элитный дачный посёлок, где Марту и Лину ожидали добротный особняк, ухоженный хозяйкой сад и огород, и неизменная подруга Потапова Варвара Петровна, из года в год собирающая компромат на жителей округи и перемывающая им косточки за вечерним чаепитием.

Каким-то образом болтливая соседка вписалась в жизненный уклад суровой немки. Ведь Марта Альтман считала себя справедливой и во всём любила порядок. Быть может, жизненные обстоятельства сыграли роль; быть может, педагогическая профессия. Всё-то в её жизни подчинялось контролю и расписанию. Она и в отпуске не расслаблялась, поднималась с петухами и трудилась в огороде до полудня, а после короткого отдыха вновь находила себе дела. Маленькую Лину она воспитывала в строгости, искренне полагая, что «трудолюбие закладывается не природой, а воспитанием».

В посёлке Марту недолюбливали. Всем был известен её тяжёлый, бескомпромиссный характер, оттого-то и Лине перепадало от соседских детей. Подрастая, девочка ощутила всю нелюбовь «местных хулиганов». Так недружелюбно отзывалась о детях мать, периодически гоняя их со спортивной площадки, которая, как назло, располагалась напротив окон особняка Альтман.

Редкое общение с детьми становилось для девочки чуть ли не праздником. И не важно, что дети принимали её с неохотой. В компании соседских детей Лина была нежеланной отчасти из-за чрезмерной материнской бдительности, а отчасти из-за врождённой скромности. Забавы соседских детей Марта считала недопустимыми для воспитания малолетней дочери, а потому и общение с ними она ограничила по максимуму.

Впрочем, Лина не скучала, она вполне ладила с собой, и её богатый внутренний мир был полон ярких сюрпризов и тёплых уютных дум. Каждую свободную минуту она мечтала, погружаясь в настоящую, насыщенную приключениями жизнь, где в самых смелых своих фантазиях управляла целым облаком цветочных фей и порхающих эльфов. Ах, если бы она могла рассказать об этом детям… Но, увы, дети считали её странным и вовсе не интересным для совместных развлечений существом.

На свою беду, Лина была ещё и младше остальных, на целых два, а то и три года жизни. «Ведь столько полезных дел можно сделать за этот огромный срок, вместо того чтобы по улицам слоняться», — ворчала строгая мать.

И Лина научилась выживать в бесконечных запретах и требованиях.

Что уж говорить, доставалось не только Лине, но и соседским детям, любителям топтаться по чужим грядкам, обрывать цветы и воровать соседские яблоки с деревьев. Стоило Марте закрутиться в делах по дому, как малолетние проказники лезли через забор вразнобой, рушили лунки цветов и сминали растения. На самом деле ягод и плодов с деревьев Марте было не жалко, она даже выставляла ведёрко с ежедневной данью перед дачной калиткой. Но дети, казалось, не замечали откупов недружелюбной соседки. При каждом нашествии хулиганов Марта свирепела пуще прежнего и с громкой бранью неслась в огород с ковшом или брызгалкой, а то и с резиновым шлангом с напором холодной воды. Вот же было веселье! Дети, заливаясь смехом и нахватав всё, что под руки попадалось, уносили ноги через забор на соседние дачи, сверкая пятками и мокрыми задницами.

Тщетно Марта пыталась рассекретить виновников безобразий. Лица малолетних бандитов скрывались за чёрными повязками, а то и натянутыми поверх голов чулками. Марта силилась распознать знакомые черты, да только юркие, увёртливые сорванцы уносились прочь со скоростью ветра. Вот если бы разоблачить кого из них… Женщине оставалось лишь догадываться, кто заправляет всеми этими бесчинствами. Главным подозреваемым, конечно же, был внук её приятельницы, тёти Вари. Без него-то не обходилась ни одна заварушка в дачном посёлке. Вот только не пойман — не вор. Марта негодовала, однако списывала всё на хулиганов из соседней деревни. Небольшой посёлок располагался на противоположном берегу местной речки, которая, словно водная стрела, разделяла территорию элитных охраняемых дач и захудалой деревушки. Марте было невдомёк, что в той деревеньке среди бурьянов, камышей и полуразрушенных домов уже давно не обитает молодёжь, а местное население в лице старых алкоголиков и маразматических бабок скудеет из года в год. Не знала, да и не хотела знать. Всё внимание уже немолодой женщины было нацелено на воспитание подрастающей Лины.

Девочка становилась безмолвным свидетелем всех этих «маленьких» скандалов. Душу её буквально наизнанку выворачивало от обиды за родительницу. Удивительно, да только дети совсем не страшились Марты. Одна лишь Лина трепетала под её строгим взглядом. Каким-то образом в девочке уживались совершенно противоречивые чувства. Она одновременно и любила, и боялась мать. Любила, конечно же, больше, потому и переживала весь этот конфуз гораздо острее. Её одолевала щемящая жалость к разгневанной матери, несущейся напропалую через грядки и кусты. Ведь малолетних паяцев откровенно забавляла реакция «злобной тётки», а потому из солидарности с Мартой в компанию детей она не рвалась, украдкой наблюдая за играми девчонок и мальчишек. Мать же зорко следила за каждым шагом Лины и беспрестанно повторяла: «Смотри, дочка, я вижу, я всё вижу!» И девочка свято верила во «всевидящее око Марты», будь та хоть в огороде, хоть в гостях, и с опаской оглядывалась на дверь в ожидании монотонных нравоучений и укоризненных взглядов.

Каждый день Лины был расписан до мелочей, а вечерами девочка училась рукоделию.

Однажды Лина выполняла очередное задание матери — осваивала вышивание крестом. Сидя у окна второго этажа, она то и дело ловила ускользающие из рук пяльцы с разрисованной канвой, а взгляд её тянулся к детям, что затеяли игру на полянке возле дома Альтман. Девочка вздрагивала, до крови прокалывая подушечки пальцев непослушной иглой. Алые крапинки множились и сливались, добавляя солнечной картинке кровавых веснушек.

Отложив «конопатое солнышко», Лина забралась на подоконник и уткнулась носом в холодное стекло. Рот её растянулся в широкой улыбке, ноздри затрепетали. Мысленно она неслась по полянке за соседской девочкой, почти догнав её, как вдруг за спиной раздался строгий голос Марты:

— Лина, чем ты занята, дочка? — И после недолгой паузы: — А ну, подойди же скорей ко мне!

Лина в тот же миг спустилась с подоконника и поспешила на зов матери. Сидя за швейной машиной «Зингер», женщина завершала очередное творение — платье для Лины. Девочка нехотя натянула обновку, и мать придирчиво завертела её перед зеркалом.

— Вот тут оборку пустим по краю и тут. — Марта прикоснулась к рукавам, образующим фонарики вокруг манжет. — И кружево, обязательно кружево! — с азартом проговорила она, ловя ускользающий взгляд дочери в зеркале и ожидая при этом трепетных восторгов. — Ну как, нравится?

Лина обречённо склонила голову. На самом деле она совсем не любила розовый цвет, и все эти оборочки и рюшечки, которыми мама снабжала каждый её наряд, наводили уныние. Вот если бы примерить одну из модных вещиц, которые изредка да присылала старшая сестрица Эла! Девочка с тоской смотрела на бабушкин комод, в котором Марта тщательно хранила Элины посылки. «Бирюльки» эти Марта считала верхом неприличия и безвкусицы. Стоило Лине покружиться перед зеркалом в одном из таких нарядов, как тут же ловила осуждающие взгляды матери:

— Ну что взялась тут демонстрировать? — недовольно ворчала она. — Ну что за мода? Вот в наше время… — И далее следовал рассказ о добротных тканях из бабушкиного сундука, об элегантных фасонах Лагерфельда и подиумах столицы.

Ах, как же всё это было утомительно и скучно, однако Лина, боясь признаться в этом даже себе самой, стойко выслушивала рассказы матери о былых временах. Только бы мама не расстраивалась, а ещё того хуже — не бранилась. К тому же вся эта Мартина тирада вращалась вокруг одних и тех же событий и неизменно заканчивалась уже избитым в устах Марты высказыванием Цицерона — «О времена, о нравы!»

Да, это был Мартин конёк — вплетать в рассуждения известные цитаты и поговорки. Вот если бы мама так же красноречиво рассказывала про Элу. Да только Марта обходила эту тему стороной, ссылаясь на головную боль или усталость. Лине оставалось лишь строить предположения и лелеять светлый образ сестры в воспоминаниях. А те телефонные переговоры, будившие Лину по ночам, оставляли в юной головке множество вопросов и недоумений. Обычно разговоры эти длились недолго и, как правило, сводились к гневным отповедям матери. Марта обвиняла Элу в легкомыслии, задыхалась от негодования, а потом неизбежно пила корвалол.

Так или иначе, Лина обожала свои фантазии о сестре и с трепетом вспоминала её последний приезд, случившийся внезапно два года назад, зимой. Лина помнила лишь тонкий цветочный аромат девушки и тёплые, но недолгие объятия. Эла была гораздо старше Лины, кажется, лет на пятнадцать или шестнадцать, и жила в Калининграде с дедушкой. По рассказам матери, Элу отправили к деду ещё школьницей. Внучка должна была ухаживать за немощным стариком и присматривать за квартирой. Однако дед оказался довольно крепким и прекрасно ладил с девчонкой. Судя по всему, Эле жилось замечательно, и она вовсе не спешила возвращаться домой, успев после школы выскочить замуж и благополучно развестись. С учёбой у сестрицы не заладилось, девушка своевольно бросила институт на первых курсах и занималась, по словам Марты, невесть чем.

— И почему она не приезжает к нам в гости? — задумчиво лепетала Лина, изучая фото пятнадцатилетней Элы, на что Марта заметно напрягалась, так и не ответив на вопрос младшей дочери.

— Правда она красивая? — не унималась девочка, поглаживая пальчиками глянцевую картинку. — Правда я на неё похожа?

«Эла. Элочка. Элеонора…» — слышалось Лине во сне. Тихие стоны, сдавленные рыдания, едва различимые обрывки фраз, горький привкус мятной настойки, витающий в доме, горький привкус настойки…

«Мама!» — влилось в сознание Лины. Девочка мгновенно очнулась от вязкого сна, присела и распахнула глаза.

Стояла глубокая ночь, безлунная и неподвижная, лишь одинокий сверчок трещал за окном. Сквозь темень комнат сочился тусклый свет настольной лампы, мягко касаясь стен и чернеющих силуэтов мебели. Девочка бесшумно поднялась, осторожно прошлась по дому, без страха, без оглядки, еле дыша. Её не на шутку встревожил отчаянный плач матери. В преддверии зала она замерла, испуганно вцепилась взглядом в опечаленную, сгорбленную фигуру Марты, а та, распластавшись над семейным фотоальбомом, стенала, перелистывала его затёртые страницы, подолгу всматриваясь в фото юной Элы. Её бессвязные речи прерывались протяжными стонами. Женщина то ли жалела, то ли проклинала старшую дочь.

Нежное сердечко Лины затрепетало, сжалось от предчувствия беды. Как же она любила её, такую неласковую, требовательную, сумасбродную и такую… неожиданно сломленную.

Отца Лина не помнила. Марта рассказывала, что он ушёл из жизни сразу после её рождения, сердечный приступ свёл его в могилу. А Эла, её призрачная фантастическая сестра, всплывала в памяти живой, но уже теряющей цвета картинкой. Каждый раз после ночных переговоров Марта впадала в отчаяние. Что уж там не поделили Эла и мать, для Лины оставалось загадкой, только смутная тревога, зародившаяся в детской душе, усиливалась каждый раз после таких вот исступлений. Потерять единственную родную недопустимо!

И всё же Лина решилась. Затаив дыхание, она несмело сделала шаг-другой и, уже дойдя до поникшей женщины, обняла её с неистовой нежностью. Марта по привычке отстранилась — не терпела она всяких сентиментальностей, даже от собственного ребёнка. Однако девочка не отступала, она смотрела в глаза отчаявшейся матери с таким глубинным недетским знанием, что Марта на секунду оторопела, внезапно сделавшись жалкой и уязвлённой, с неожиданно вскрытой душевной раной, так глубоко запрятанной даже от самой себя. Под тёплыми ладошками Лины женщина плавилась, словно северная льдина на солнце, и, чувствуя это, Лина не останавливалась, зарывалась в волосы на затылке, светлая копна которых уже была с прожилками седины, но всё такая же густая, гладила мелкие морщинки в уголках глаз и смахивала слезинки. Неожиданно Марта подхватила девочку на руки и, уткнувшись в хрупкое тельце, расплакалась как-то по-детски жалобно с надрывом, а потом торопливо и жадно осыпала её поцелуями, баюкая и приговаривая при этом: «Ничего, ничего, доченька, Линочка моя, всё будет хорошо!»

Для Лины это было простым детским счастьем. В те минуты она вовсе не чувствовала себя одинокой, и детские страхи отступали вместе с тоской по чему-то несостоявшемуся и далёкому.