Интермеццо Лина

Глава 16

Идти самостоятельно Лина не смогла, да и дядя Эдик не дал ей такой возможности — подхватил как пушинку на руки, как только та сделала несколько неуверенных шагов. Всю дорогу до дома Лина дремала на его плече, чувствуя себя защищённой от всех бед и несчастий. Про Филиппа девочка старалась не думать, не до этого было. Тихая и неразборчивая речь парнишки, шелестящая над ухом, и его учащённое от быстрой ходьбы дыхание не давали Лине уснуть. У дверей девочка услышала смех тёти Марины и мамы Марты, однако веселье прервалось, как только дядя Эдик вошёл в дом.

Женщины тут же оторвались от чаепития и ошеломлённо уставились на вошедших.

Эдуард, остановившись на пороге, удерживал на руках дрожащую Лину. Взъерошенная голова Филиппа выглядывала из-за внушительной фигуры отца.

Обессиленная девочка прятала от Марты покрасневшие глаза. Она заранее представляла реакцию матери, боялась увидеть встревоженное, измождённое болезнью лицо и побелевшие от волнения губы. Влажные волосы прилипли ко лбу, мокрое платье было порвано и выпачкано в грязи.

— Лина! — испуганно воскликнула тётя Марина и поднялась из-за стола.

Блуждающий взгляд девочки ожил на миг и вспыхнул огоньком радости. Лина попыталась улыбнуться, однако улыбка получилась вымученной и жалкой. При виде потрясённой Марты Лина задохнулась от обиды и осуждения и тут же отвернулась, заметив, как дрогнувшая рука матери нечаянно выплеснула чай на белую скатерть. В тот момент она выглядела хуже, чем Лина представляла себе — бледные щёки покрылись пятнами, а в глазах промелькнул безотчётный страх.

— Что с-случилось? — услышала девочка её надломленный голос, грохот стула и приближающиеся шаги.

А тётя Марина уже хлопотала вокруг Лины, помогая мужу уложить пострадавшую на кухонный диван. От девочки не ускользали тревожные взгляды женщины и нервная улыбка, застывшая в углах пересохших губ. Лина вздрагивала от малейшего прикосновения — руки тёти Марины казались ледяными и посылали волны озноба.

— Объясните, ч-что произошло? — с трудом вымолвила Марта, едва сдерживая рыдания. Она рвалась к дочери, и дядя Эдик ответил ей внушительным тоном:

— Успокойтесь, не нужно устраивать сцен, этим вы сделаете только хуже.

— Но почему?.. — всхлипнула Марта, — почему она в таком виде?

— Марта… всё после. Принесите лучше чистое бельё и фонендоскоп. У вас же должен быть фонендоскоп? Мари, сними одежду с девочки, мне нужно её осмотреть. — Уверенные действия Эдуарда, его бесстрастный тихий голос привели потрясённую мать в чувство. Она направилась к тумбочке и отыскала прибор.

— Не пойдёт… этот не подойдёт. — Мужчина рассматривал акустическую мембрану фонендоскопа. — Я ничего не услышу. Филипп, сбегай домой, найди такой же на полке с лекарствами, в чехле, и живо принеси сюда.

— Ну пап!.. — пробурчал парнишка. Всё это время он топтался возле порога и неотрывно следил за происходящим. Лина то и дело ловила на себе его любопытные взгляды, и от этого ей становилось не по себе.

Тётя Марина заботливо склонилась над девочкой и принялась снимать с неё влажное платье, однако, заметив сопротивление и вспыхнувшие от смущения щёки, понимающе улыбнулась.

— Филипп, пожалуйста, выполни папину просьбу! — Обернулась она к сыну и выразительно посмотрела на него. Тот, скривив недовольную мину, неохотно удалился.

Лина вздохнула с облегчением, позволив наконец переодеть себя в чистое бельё. Всё случившееся никак не укладывалось в голове, мозг будто воспалился, и окружающая действительность воспринималась слишком остро: яркий свет настольной лампы раздражал, голоса казались слишком громкими и резали слух, только лица близких людей успокаивали. Долгожданная встреча с Полянскими состоялась. Лина мечтала об этом долгое время и вот что из этого вышло!

Расстроенная Марта не находила себе места, так и металась из угла в угол, пила корвалол и тяжко вздыхала. А когда дядя Эдик начал осмотр, села в изголовье дивана и принялась охать и стонать. Нервы её совсем сдали, видимо, болезнь подкосила женщину настолько, что от прежней материнской сдержанности и половины не осталось.

— Успокойтесь, Марта, девочка наглоталась воды, не более того, просто неудачное падение, — обратился к ней Эдуард, — возьмите себя в руки!

Марта затихла и внимательно следила за его чёткими размеренными действиями. Уверенность мужчины придавала ей сил.

Вскоре вернулся запыхавшийся от быстрого бега Филипп. Протянув отцу медицинский прибор, он тут же плюхнулся на стул недалеко от дивана и немигающее уставился на Лину, смутив её неимоверно. Девочка вспыхнула и закрыла лицо ладонями — ей хотелось под землю провалиться.

— Филипп, погуляй на улице, — строго сказала тётя Марина. — Или лучше ступай домой, тебя там, наверное, друзья заждались.

— Но я не хочу уходить, — воспротивился парнишка. — Я тоже когда-нибудь стану врачом, так в чём дело?

— Филипп, это не тот случай, тебе не следует тут находиться! — Дядя Эдик резко взглянул на сына и распаковал фонендоскоп. — Я жду! Сколько раз тебе нужно повторять?

— Ладно… — недовольно протянул Филипп и так же быстро скрылся за дверью.

— Нужно понаблюдать за девочкой несколько дней, — сказал дядя Эдик, завершив осмотр и накрывая Лину простынкой. — Внешних повреждений нет, дыхание чуть ослабленное, но хрипы не прослушиваются. Если в лёгкие и попала вода, то совсем в небольшом количестве. Измеряйте температуру, может, придётся сделать рентген, и принесите аптечку, я посмотрю, что у вас есть.

— Ох, Эдуард, что бы мы делали без вас, — простонала мама Марта — она смотрела на мужчину с благодарностью. — Но вы мне так и не ответили…

Наконец Лина почувствовала себя немного лучше, даже смогла подняться с дивана и, несмотря на протесты матери, без чьей-либо помощи направилась в комнату. Марта поспешно проводила Полянских до дверей.

— Поговорите с дочкой по душам, — напутствовал напоследок Эдуард, и Лина прислушалась, замерев на ступеньках лестницы, — мне кажется, ей есть о чём рассказать. Я бы вмешался, но это дела семейные. Как говорится, квантум сатис, разговаривайте столько, сколько считаете нужным, но только не давите, не перегибайте палку! Тут главное чуткость и терпение. А я не прощаюсь, если что, зовите…

Марта долго крепилась, выжидала подходящего момента, но всё же, не сдержав обещания, первая приступила к расспросам.

— Так что всё-таки случилось, дочка? — ласково спросила она, незаметно войдя в комнату Лины.

— Я училась нырять, — пробормотала девочка и отвернулась к стене.

— Училась нырять? — мягко переспросила Марта, погладив разметавшиеся по подушке волосы дочки. — Милая моя, но ты же совсем не умеешь плавать.

— Не умею, и что с того? Когда-нибудь нужно учиться. — Лина не смотрела на мать, притворившись, что увлеклась рисунком узоров на ковре.

— Очень хорошо. — Марта с трудом перевела дыхание и, помолчав с минуту, гневно продолжила, — но как, как ты оказалась на речке одна? Ты должна мне всё рассказать, иначе я пойду к Шаровым, я…

— Мне просто захотелось прогуляться, вот я и пошла на речку! — огрызнулась Лина, прервав нескончаемый поток слов, и тут же с опаской покосилась на мать — в подобном тоне она не разговаривала с нею никогда.

— Это всё твои подруги! — воскликнула Марта и схватилась за правый бок, — я знала, чем всё это кончится, я знала…

— Юля тут ни при чём, мне самой захотелось пойти, вот и я пошла, — раздражённо сказала девочка.

— Да ты в своём ли уме, детка? Ответь мне честно, это Филипп? Это он тебя заставил? — Марта задохнулась от негодования.

— И Филипп тут ни при чём. Полянские пришли на речку позже!

— Ты мне врёшь! Ох, Лина, я чувствую, ты мне врёшь. Немедленно скажи правду! Что произошло, и что ты делала там одна? Или ты была не одна? — Марта не заметила, как перешла на крик.

— Я никогда не вру! — с жаром воскликнула Лина. — Врать — это ведь так некрасиво! Нечестно врать! Не ты ли меня учила этому, ма-ма? — Девочка сделала акцент на последнем слове и выразительно посмотрела на женщину. — Или врать дозволяется только взрослым? — прошептала она дрожащим голосом, и Марта заметно побледнела.

В комнате возникла напряжённая тишина. Лина демонстративно отвернулась, не желая видеть испуг на лице матери.

Где-то в глубине сознания она жалела женщину и стыдилась своей недавней грубости, однако не могла смириться с ситуацией так быстро — слишком остро ощущала обиду и боль. Вот только предательская мысль не давала покоя: «Зачем я так с ней? Может, у мамы есть причины скрывать от меня правду?» Однако с каждой секундой её всё больше захлёстывала волна возмущения.

Лина зажмурилась, пытаясь унять гнев, но жалкие попытки сдержать эмоции лишь усиливали раздражение. Девочку колотило мелкой дрожью, волоски на коже вздыбились, а в голове всё смешалось, звенело и мелькало бесконечным калейдоскопом картинок: ехидный смех Юльки, обрывки маминой речи, задорное лицо Филиппа и его возгласы, глаза Элы на фото, смеющиеся, искрящиеся счастьем глаза… Яркие краски померкли и утонули в мутных водах реки. Лина захлёбывалась, пытаясь вынырнуть на поверхность, да только омут затягивал её в пугающую, смертельную черноту. Гримаса ужаса исказила лицо, она протяжно вскрикнула и села в постели…

— Тихо, тихо дочка, — прошептала Марта, укладывая её и укрывая махровым пледом, — вот же напасть-то какая… Ты лежи, дочка, лежи, а я пойду молочка подогрею.

Лина промолчала, натянув покрывало на голову, но стоило Марте удалиться, как она тут же выползла из кровати и быстро направилась к серванту. Рамка с фотографией Элы стояла на самом видном месте за стеклом. Сестрица-мать так и сияла от счастья, кокетливо улыбаясь и взирая с фото небесно-голубыми глазами. Она казалась такой наивной и чистой с нежными ямочками на щеках. Лина, недолго думая, потянулась за фотографией, бережно взяла её в руки и впилась удивлённым взглядом в эти красивые, невозможно милые черты. «Ах вот ты какой, северный олень!..» — подумала девочка.

Вдруг в коридоре послышались шаги, Марта ворвалась в комнату Лины остановилась за её спиной. Девочка почувствовала на себе её испытующий взгляд и, сохраняя спокойствие, медленно поставила фото на место.

— Ты ведь бабушка моя, — прошептала Лина, так и не обернувшись.

Только сейчас она ощутила горьковато-мятный привкус сердечной настойки, навеянный вошедшей матерью.

— Сядь, дочка, — обречённо вздохнула Марта, — рано тебе всё это знать, да, видно, мир не без добрых людей.

Лина послушно присела на краешек стула и приготовилась слушать исповедь матери. Она не смотрела на Марту, боясь увидеть её беспомощность и беззащитность перед внезапно вскрывшейся проблемой, чувствовала, как та прячет виноватые глаза в тщетной попытке взять себя в руки… И это её властная мама, гроза школы, способная одним только словом усмирить самых отъявленных хулиганов⁈

Как бы там ни было, а отступать Лина не собиралась — сидела в ожидании с упрямо вздёрнутым подбородком и прямой спиной. После недолгой паузы Марта заговорила. Поначалу речь её была тихой и сбивчивой, однако вскоре голос набрал силу и зазвучал ровнее.

— Не зря ты читала «Алые паруса», дочка, знаешь, что такое злые языки. Наговорят такого, что и не было в помине, приукрасят… Шаровы, значит… — Марта горько усмехнулась. — Меньше всего бы я подумала на них! Такие приветливые, порядочные и такие… подлые! Что они тебе сказали? Что⁈ Был бы папа жив, не посмели бы они и рта раскрыть. Когда Шаров его замом был, пресмыкался перед папой нашим, в рот заглядывал, а теперь вон как хвост распушил, герой! Бедный мой Костенька, на кого же ты нас оставил? — Марта запричитала, уткнувшись носом в платок, и звучно высморкалась. — Я тебе расскажу сейчас, доченька, всё расскажу. Что ты хочешь знать? Про маму свою? Так я твоя мама, я! Я тебя воспитываю и люблю, цветочек мой! Какую тебе правду нужно?

— Зачем ты мне врёшь? Я ведь знаю, я всё знаю! — воскликнула Лина, едва сдерживаясь от слёз.

— Ну что ты, что ты, милая. — Марта продолжила мягко, не заостряя внимания на грубости дочери. — Мамы же… они разные бывают и обстоятельства тоже бывают разные. Вот и у нас возникли такие обстоятельства, ты бы узнала всё в своё время. Только люди добрые помогли, и видишь, видишь, что из этого вышло? Мала ты ещё, чтобы всё понять.

— А я пойму, ты только расскажи, это ведь она. — Лина указала дрожащей рукой на фото Элы, вскинув на Марту пронзительный взгляд. — Вот зачем она меня родила, зачем? Чтобы потом бросить, чтобы они смеялись надо мной?

— Что ты такое говоришь, дочка? Эла не бросила тебя… Да, родила, но не бросила, просто обстоятельства так сложились. А она не хотела, не понимала, скрывала до последнего, а когда мы узнали, было уже поздно. Ох, что я такое говорю, не нужно это совсем… — Марта неожиданно разрыдалась, уткнувшись в платок. — Эла, доченька моя, она ведь такая юная была, совсем ребёнок, и вся жизнь впереди — учиться и опыта набираться, а ты родилась беленькая, словно ангелочек. Эла так и назвала тебя Евангелиной. Знаешь, что означает это имя? Во благо! Благо ты наше! Вот и забрала я тебя, доченьку мою! А Элу к деду отправили подальше от злых языков. Она не хотела, всё домой рвалась. Любит она тебя, любит и переживает!

— Так любит, что даже не интересуется, не поговорит со мной? Не спросит?.. — Тело Лины налилось свинцовой тяжестью, истерика скопилась в груди болезненным сгустком, грозясь прорваться в любой момент.

— Ну что же ты, доченька, что же ты. — Марта, почувствовав неладное, поднялась со стула и отчаянно прижала дочь к груди. Лину тут же окатило ознобом, настолько холодной ей показалась мать. Она попыталась отстраниться, но женщина крепко удерживала её.

— Линочка, родная, да ты вся горишь, — воскликнула Марта, — где же градусник?

Девочка позволила Марте уложить себя в постель и измерить температуру — сопротивляться не было сил. Жара она не ощущала — лишь внутренний трепет, накатывающий волнами.

Ртутная дорожка подскочила до сорока одного, и Марта в испуге заметалась по комнате.

— Да ты заболела, доченька моя! Что же это делается⁈ Сейчас я, сейчас, только за Эдиком сбегаю, — заголосила женщина и, позабыв про свои болячки, побежала к соседям Полянским.

Как только за Мартой закрылась дверь, Лина уткнулась в подушку и наконец разрыдалась.

Ей показалось, что в страданиях прошла целая вечность. Но боль, порождённая жестокой правдой, постепенно отступала, отчаянные рыдания сменились тихим плачем. Мысли путались, эмоции притуплялись, отяжелевшие веки смыкались. Свернувшись клубочком, совсем как младенец в утробе матери, Лина незаметно погрузилась в сон…

Мерно тикали настенные часики, за окном чирикали птички, а в соседней комнате слышались приглушённые голоса мамы Марты и тёти Марины. Лина прислушалась к ним — дверь в её комнате была приоткрыта.

Марта тихо плакала, и Лину внезапно пронзила жалость: «Мама, милая моя мамочка Марта. Она ведь любит меня, по-настоящему любит, а я… зря я ней так… — Лина с силой сжала в кулак простыню, на глаза навернулись жгучие слёзы. — Никакой другой мамы мне не нужно, только она… она!»

— Будем надеяться, что это влияние стресса, Эдик прав. Температура спала без лекарств, — прошептала тётя Марина. — Не нужно было с ней так, Марта. Ведь Эдик предупреждал… — голос тёти Марины дрогнул. — Страшно представить, что могло произойти!

— Я даже подумать об этом боюсь! Что бы мы делали, если б не Эдик… А что я должна была рассказать ей? Что Эла опозорила нашу семью? Что наш папа слёг с инфарктом и умер, как только Линочке исполнился месяц, что я потеряла должность в министерстве? Семья-то неблагополучная. У педагога дочь родила, едва шестнадцать исполнилось! А я чуть грех на душу не взяла, думала ребёночка сразу после рождения в приюте оставить. Да только дочь такой бунт подняла, отстояла! Я на ребенка и смотреть не хотела, но… когда взяла на руки мою Линочку… так сердце сразу и защемило. — Марта снова разрыдалась.

— Тише, Марта, вы разбудите девочку. Самое главное, Лина с нами. Она свыкнется, и всё наладится.

— Она ведь всё для меня, вы понимаете, Мариночка? Если с Линой что-то случится, я не переживу. Я так оберегала её, она ведь особенная — музыку понимает, чувствует всё тонко и мыслит не по-детски, иной раз как скажет, мудро так скажет, а мне и ответить ей нечем. Права она. Мы виноваты перед ней, мы все виноваты, и Эла тоже… Поначалу рвалась, видеть хотела, а потом, потом как отрезало, зажила своей жизнью. Даже не спрашивает про дочь. А девочка чувствует…

— Может, не стоило ей говорить, вы ведь, по сути, и есть мать.

— Легко сказать, Мариночка, видели бы вы её глаза, такой проницательный, умный взгляд.

— Тише, Марта, тише. — Тётя Марина появилась в дверях Лининой комнаты, и девочка притворилась спящей. Женщина подошла, коснулась губами влажного прохладного лба, укрыла простынкой и, крадучись, вышла из комнаты.

— Спит младенческим сном, температуры нет, кажется, кризис миновал!

Марта протяжно вздохнула:

— Марина, вы ведь мне хотели сказать что-то. За всеми этими событиями я припоминаю, вы мне хотели что-то сказать.

— Боюсь, сейчас это будет не к месту, дорогая Марта.

— Что же? — настаивала мать.

— Я жду ребёнка, — восторженно прошептала тётя Марина, — это такое событие для нас с Эдиком, такое счастье! А вдруг у нас родится такая же славная девочка, как Линочка⁈

Лина так и ахнула. Все её недавние горести вмиг отступили, и лучистая радость постепенно заполнила душу, будто тлеющий уголёк тепла пробился сквозь тяжесть невзгод, разгорелся и согрел наболевшее сердце трепетным, удивительным, хрупким счастьем. «Тётя Марина, тётя Мариночка!» — Лина скрестила руки на груди, боясь расплескать это пьянящее чувство.

— Как же я рада за вас, Мариночка, — воскликнула Марта, — вот уж не ожидала…

— У меня только одна проблема. Как рассказать Филиппу? Мне страшно, Марта. Он точно воспримет эту новость в штыки. Он так и не простил меня, не доверяет… дерзит. Как-то я спрашивала его, хотел бы он брата или сестру. И он категорически ответил — нет!

— Мариночка, ребёнок — это чудо, это жизнь! Такую новость нужно преподнести по-особенному. Эдуард! Он должен это сделать. И… думаю, Филипп будет рад!