Измена. Вторая семья моего мужа

Глава 11

Беседа с главврачом дается непросто. Сложнее всего делать вид, что я переживаю о здоровье Белого, потому что на самом деле мне плевать.

И после каждой фразы, о том, что Фил должен прийти в себя, хочется добавить «сплюньте». И три раза постучать по дереву.

Вся ситуация кажется мне абсурдной.

Я — уставшая из-за нервов, недосыпа, ночи проведённой в поезде. Александр Васильевич едва держится вертикально после непростого дежурства. Нам обоим нужно отдохнуть, но вместо этого мы обсуждаем схему лечения одного мерзавца.

— Мы не можем гарантировать, что его когнитивные способности останутся на том же уровне, что и были, — деликатно говорить врач. Его глаза по привычке блуждают по заваленному бумагами столу — признавать такое перед членами семьи пациента пытка.

Я же спокойно киваю. Если мой муж станет дурачком, я не расстроюсь. Даже немного обрадуюсь и снова стану верить в карму.

— Перелом руки заживает, но вот опорно-двигательные функции, — главный снова берет паузу, и глубоко дышит, как перед погружением под воду, — первое время он будет передвигаться на инвалидной коляске. Если реабилитация пройдет успешно, Филипп Львович вернет себе возможность ходить. Но главное, что мы уже перевели его из реанимации, и если восстановление пройдет в том же темпе, то через две, максимум три недели сможем вывести вашего мужа из комы. Это будет поистине чудо!

— Я могу увидеть своего мужа, — перебиваю я врача. Потому что мы с ним заходим на третий, а то и четвертый круг беседы. Спасение — лечение — чудо.

Но ведь чудеса случаются только с хорошими людьми?

Александр Васильевич лично провожает меня на третий этаж клиники, в палату, где лежит Филипп Белый. Оглядываюсь, не сразу замечая его фигуру на кровати. Моя муж слился с простынями и общим фоном. Однако здесь даже уютно. Стены не белые, а с каким-то рисунком, их украшают картины, а на столе у окна расставлено несколько букетов цветов.

— Здесь не все, лилии на всякий случай приказал убрать, — виновато оправдывается доктор, — у них слишком густой запах. А остальные не вредят. И обрадуют Филиппа Львовича, когда он придет в себя. — И подумав еще секунду, Александр Васильевич добавляет: — вы так сильно любите своего мужа, так заботитесь. Невероятная для нашего времени роскошь.

Киваю. А что еще сказать? Что я понятия не имею, откуда здесь цветы? От его фанатов, от любовницы, от литературного агента, от кинокомпании? Они могут быть от кого угодно, но точно не от меня.

Машинально перебираю пальцами тяжелые бутоны роз, таких свежих, что становится понятно, их принесли сегодня утром.

И это напоминает мне о других розах, которые Филипп покупал каждый третий четверг месяца, в день своей зарплаты, когда работал в университете. И просто каждый четверг, когда окреп как писатель и стал зарабатывать хорошие деньги.

По роскошному букету в неделю долгие десять лет. Без исключений, переносов, пропусков.

Последний букет я выкинула перед поездкой в Петербург. Цветы в вазе превратились в засохшие мумии, а вода давно стухла, потому что я забыла ее поменять.

За спиной слышится вежливое покашливание:

— Римма Григорьевна, если вы не против, оставлю вас наедине.

— Спасибо Вам, Александр Васильевич, — шепчу в ответ.

Когда доктор, наконец, уходит, я поворачиваюсь и иду к койке. Возле нее не нахожу ни стула, ни кресла, потому что посетителей сюда не пускают. Подумав пару секунд, опускаюсь на кушетку, рядом с Филиппом. Кровать кажется широкой, а муж похудел еще больше, так что мы легко помещаемся здесь вдвоем.

Смотрю на восковое лицо Белого и почти не узнаю его. Нос заострился, глаза впали, как у мумии, на щеках появилась щетина. Это кто-то другой, убеждаю себя, не мой муж.

Мой Филипп меня любил, он доверял мне свои страхи и делил со мной радости, он помогал мне вырасти, научил любить музыку и разбираться в искусстве, показал мир, познакомил с чудесными людьми. Такого мужа я потеряла. Может в той аварии, может гораздо раньше, а может я себе выдумала отношения, которых у меня не было.

Зато есть он. Чужой человек, которого я не знаю, боюсь и ненавижу.

— Я ненавижу тебя, Филипп, — произношу я, глядя в мертвенно белое лицо.

Он не отвечает. И даже ресницы его не шелохнутся в такт моим словам.

Я жду еще немного, будто надеюсь, что услышав мой голос, Фил придет в себя. Напрасно.

Собеседник из него сейчас не важный, зато слушатель отменный. И потому я говорю, говорю долго, говорю до тех пор, пока голос не срывается на хрип.

Я рассказываю про ту боль, которую он мне причинил. Про то, как встретил настоящую, полную надежд девушку и сломал, обтесал под себя, так что я превратилась в кусок мрамора. Красивый, но неживой.

И после всего что было, так страшно начинать заново. Так страшно верить людям. Так страшно допускать мысль, что у меня когда-нибудь будет мужчина, что я снова смогу полюбить.

Меня так сильно обидели, что хочется спрятаться в свой кокон поглубже, и никогда больше не показываться людям.

Почему-то становится стыдно за то, что не увидела раньше черную как уголь душу Белого. И от того, что дала себя обмануть, тоже стыдно. И за свой стыд, который испытываю сейчас, за него и эти горячие слезы, Боже, как же мне стыдно!

Я не понимаю, чем заслужила такое. Потому что я старалась, я правда старалась и была Филиппу хорошей женой. Понимала, поддерживала, разделяла интересы. Любила и верила, что меня любят в ответ.

Всхлипываю. Жмурюсь до боли, до цветных кругов перед глазами и снова смотрю перед собой.

На чужого мужа. Мой Филипп умер, а вместе с ним умерла наивная и добрая Римма Фука, и их гибель я обязательно оплачу. Потом. А сейчас нужно решить, что делать с этим неизвестным и страшным человеком.

Вытираю с щек злые хлесткие слезы. Надавливаю пальцами на скулы, так, что останется след, но эта боль отрезвляет, не дает зарыться в жалость к себе.

— Я, правда, любила тебя, Фил. — Упрямо задираю подбородок вверх. — Я умею любить. Но ненавидеть я умею еще лучше. И я никогда, слышишь, никогда не прощу тебе того, что ты со мной сделал! Я клянусь, что верну тебе каждую свою слезинку, ты ответишь за каждую мою рану в сердце, и ответишь с троицей, я обещаю!

Я поднимаюсь с кушетки, когда слышу движение за спиной. Это Настя влетела в палату и тихо закрыла за собой дверь.

— Подруга, я мчалась со всех ног! Думала, ты приехала, чтобы его убить!

— Зачем? — Искренне удивляюсь я. — Марать руки, брать такой грех на душу, потом еще ответственность за него нести. Нет, Настя, я ничего не сделаю Филиппу. Даже наоборот, я буду ждать, когда он придет в себя. Потому что Белый должен увидеть, кто именно растоптал его жизнь.