Измена. Вторая семья моего мужа

Глава 12

Больше всего меня злит, что Белый своим поступком уничтожил само понятие «дом». Не брак, не отношение, не любовь, а именно дом.

Возвращаться домой мне теперь не хочется. Во-первых, сейчас как никогда чувствую, что квартира не моя. Что ее нужно оставить, отдать, забыть. Бросить.

Во-вторых, я просто не понимаю, с чего начать свой переезд. К примеру, что нужно брать после развода, если в браке у нас не было понятия мое/его. Все казалось нашим. Вот передо мной телевизор, кто за него платил? А собрание сочинений Шиллера? А новый ортопедический матрас? Честно, не помню. Постельное белье точно покупала я, но, Господи, как мелочно выглядит то, чем я сейчас занимаюсь! Мелочно и пошло!

Передо мной один за другим как в рекламе вылезают баннеры с вопросами:

Что делать с антиквариатом семьи Белых? Перевезти на квартиру свекрови не получится, она слишком плоха, чтобы добивать ее новостями об аварии, разводе, разделе имущества.

Ладно, мебель. А вещи Филиппа? Должна ли я их забрать с собой или упаковать и снять в аренду какой-нибудь склад, чтобы они дождались… чего?!

Я злюсь на мужа, злюсь сильно, отчаянно. Не за то что изменил мне, предал, оставил без денег, и с черной как ночь репутацией. Нет! Я злюсь, потому что при всем этом он имеет наглость лежать в коме, и оставаться героем, пока я разгребаю последствия его грешков!

Чтобы оттянуть время я пью воду, проверяю новостную ленту, принимаю душ, заказываю новый чемодан, чтобы не брать с собой наш семейный. Тот, с которым мы исколесили полмира. И да, я злюсь даже на этот дурацкий чемодан, который был свидетелем моего счастья и чужой лжи.

Откладывать больше нельзя, и я тупо выгребаю шкаф, решая начать с вещей.

Платья нужно взять с собой. И вот этот теплый норвежский свитер, и горнолыжный комплект, вдруг в моей новой жизни найдется время для старых привычек?

Во вторую кучу летит то, что я и так собиралась выкинуть: растянутая футболка, блуза с не отстирываемым пятном, которую я никак не могла отнести в химчистку, красные капроновые колготки. Мой модный провал. Тогда я считала себя авангардной и на презентацию книги Белого заявилась в черном коротком платье бэби-долл, балетках без каблука и красных колготках. Стильно, дерзко, в духе семидесятых. Так я думала, пока не увидела фото с мероприятия.

На всех снимках я походила на пупса переростка, которого зачем-то принесли на взрослый праздник. И судя по взглядам, которые на меня кидали остальные, так казалось не мне одной.

Я улыбаюсь, вспоминая собственный позор, и как Белый утешал меня после него, рассказывал, что я все равно была самая красивая, а остальные просто не смогли понять мой хитрый замысел. Все это время красные колготки сброшенным знаменем лежат на груде моих вещей. Избавиться от них будет проще всего, а что делать с воспоминаниями? С фотографиями или с моей коллекцией парфюмов?

Я открываю ящик дамского столика и с тоской смотрю на плотный ряд стеклянных флаконов. Каждый тянет на целое состояние, за каждым тянется своя история.

Вот эти духи Фил купил мне в Италии, пока я отсыпалась в гостинице после сложного перелета. Откручиваю пузатую как барабан крышку и меня с головой накрывает запах сицилийских апельсинов, сочной дынной мякоти, соленой от моря кожи, оперы, босоножек, счастья.

Второй парфюм мы купили в Париже. Нишевая штучка с ароматом земли, дождя, чернослива, осени.

Третий уже наш, российский. Молодая фирма пыталась спрятать в свои флаконы запахи десертов. Кокосового крема, сливочного мусса, лимонной меренги, маковых булочек. У меня в руках оказался яблочный пирог с корицей. Такой сочный, что непроизвольно начинает вырабатываться слюна и появляется аппетит.

Очень не вовремя. В холодильнике пусто, я все время забываю купить продукты, так что есть мне просто нечего. И стоит об этом подумать, как раздается стук в дверь.

— Римма Григорьевна, — слышу знакомый бас, — открывай, медведь пришел!

На порог вихрем влетает Никита, сын Насти. Большой, шумный он за секунду занимает все пространство коридора, вытесняя из него все лишнее от вещей до мыслей.

— Ставь чайник, я тебе суп принес, чебуреки, фрукты, йогурт. Суп варил сам, так что взял еще и смекту, а то мало ли. Остальное купил, каюсь. Ты вроде такой любишь, со злаками, да? Я тебе побольше взял, а то, небось, не ешь ничего.

— Не ем, — согласно киваю, — тебя Настя сюда отправила?

— Ну, типа того, — неразборчиво уже из кухни. Следом раздается бряцанье посуды, всплеск воды, тихие ругательства и через несколько минут все ароматы моей квартиры, все эти сицилийские апельсины, фрезии, ландыши, землю, очень и яблочные пироги вытесняет один единственный запах.

Запах куриного супа. И заботы, от которой хочется плакать.

После ужина Никита моет за нами посуду, протирает стол и даже берется за веник, чтобы смести несуществующие крошки — дома у меня всегда чисто. Даже депрессия и желание сдохнуть не повод себя распускать.

Я с интересом наблюдаю за суетой вокруг. Чувствуется, до чего Никите не комфортно у меня дома. Не считая последней недели, Савранский ни разу не был у нас в гостях и теперь дергается, поминутно проверяет телефон, фыркает то на старинный буфет, то на свадебное фото на нем.

— Я еще не успела сжечь все фотографии и любовные письма, — в шутку оправдываюсь.

— А собиралась?

— Если честно, нет. Была мысль изрезать в лоскуты матрас на котором мы спали, но быстро передумала. Ты вообще в курсе как сложно найти хороший ортопедический матрас, чтобы утром ничего не болело?

— У меня и так ничего не болит.

— У тебя возраст, Никита, — я снисходительно улыбаюсь, — в двадцать три я тоже могла спать в картонной коробке, закинув ноги за голову, а утром идти покорять Эверест.

Савранский молча жмет плечами. Он вообще в последнее время все чаще молчит. Оно и понятно, между нами пропасть, с мостиком в виде Насти. Спасибо ей за то что попросила Никиту присматривать за мной, но не надо. В его компании я чувствую себя неловкой и… старой. У нас не такая большая разница, но за нее пережито столько, что я сама пугаюсь собственного опыта.

Когда Никита встает, я провожаю его в коридор, уверенная, что сейчас он уедет обратно, и не понимаю, как мы оказываемся в моей спальне.

Никита впереди, я еле поспеваю за ним.

— А я думал, ты во всем идеальная. Честно, мне даже полегчало.

Он с улыбкой осматривает бедлам, который я оставила. Горы вещей, книги, документы и в качестве вишенки на этом бомж-торте склянки с духами, разбросанные на кровати. Судя по виду Никиты, он почему-то очень доволен этим бардаком, и я, не желая его расстраивать, молчу, что такое у меня впервые. Я патологическая чистюля и классическая, раздражающая всех правильная девочка. Так что даже несколько секунд в атмосфере хаоса даются мне с трудом, и я опускаюсь вниз, чтобы убрать залежи одежды.

— Ты переезжаешь?

— Судя по всему — да.

— Тебе нужна помощь?

— Нет, спасибо, я справлюсь.

На самом деле нужна и очень, но я никогда не скажу об этом Никите. Мне физически некомфортно в компании Савранского младшего. Он такой большой, что занимает собой пространство не только в комнате, но и в голове. Почему-то не получается не думать о человеке, когда на тебя смотрят вот так.

Как?

Да сама не знаю. Вот так, как Никита прямо сейчас смотрит на меня.

— Никит, слушай… — я думаю, как бы дать ему задание подальше от моего дома, чтобы и Настя успокоилась, и я лишний раз не нервничала, но Савранский сам находит, чем себя занять.

— Это что за лаборатория юного химика?

Он осторожно садится на кровать, стараясь ничего не задеть и не сломать, но я все равно чувствую, как под ним прогибается матрас. Мой любимый, мой бесценный матрасик! Надеюсь, этот бугай не повредит мою прелесть, иначе я не смогу больше спать!

— Римма, я и не думал, что у тебя такая коллекция духов. Ух ты, аптечкой пахнет.

— Это Баккара, положи, пожалуйста.

Сердце замирает при виде любимого флакона. Его мне подарил Филипп год назад перед поездкой в Сочи и теперь этот город пахнет для меня не морем и цветущей в марте мимозой, а шафраном, жасмином и кедром. Я с ужасом смотрю, как Никита подкидывает пузырек вверх и небрежно, без какого-либо почтения кидает его на подушку.

Мальчик мой, поаккуратнее, это почти пятьдесят тысяч в жидком эквиваленте!

Но этот нахал лишен чувства прекрасного. Он отвинчивает крышечки, нюхает мои ароматы, иногда морщится, иногда чихает, но всегда остается недовольным.

До тех пор пока не натыкается на старенькие Диор. Forever and ever, тонкий парфюм с запахом первых дней весны. Или первой влюбленности. Или хрустальных бокалов, звенящих на морозе, и звук этот такой чистый, такой пронзительный, что хочется плакать!

Не помню, по какому поводу Белый дарил мне их, и не помню, почему перестала пользоваться этим ароматом, спрятала его за другими. Наверное, я больше не чувствую себя той беззаботной и светлой девушкой, которой была когда-то. Которая пахнет вот так — легко и нежно.

— О, нашел! Вот это запах моего выпускного, — Никита снова нюхает флакон и кивает.

— Ты что-то путаешь, я не была на твоем выпускном.

— Ну да, — он смешно хмурится, совсем как Настя, — вы с Викой пришли к маме на бутылочку вина на следующий день после. Я как раз помирал у себя в комнате после первого в жизни похмелья, и когда выполз, чтобы поздороваться с вами, то попал вот в это…

Он жмет на распылитель, и комната тотчас тонет в облаке белых роз — самых свежих и самых нежных. Ноздри Никиты расширяются, он вдыхает запах так жадно, будто до этого не дышал вовсе.

— Ага, оно… Весной пахнет, и… каким-то счастьем, что ли.

— Я могу отдать тебе духи, если так хочется. Когда загрустишь, достаточно пары пшиков, чтобы стать снова счастливым.

— Да нет, не надо, — беззаботно отмахивается, Ник, но потом резко сдвигает брови: — В смысле отдать? А тебе они что, больше не нужны?

— По правде говоря — нет. Никакие из этих духов мне больше не нужны, но что с ними делать, я не знаю.

— Можешь продать.

— Могу, но не хочу. — Я с грустью смотрю на красивые, когда-то такие желанные флаконы. Как же я радовалась каждому из них. И все они теперь вызывают во мне отторжение, почти что ненависть. Это не просто какие-то ароматы, нет, это поездки, события, беседы на веранде, чтение любимых книг вслух, планы на будущее, случайные касания, неслучайные поцелуи, жаркие ночи и полные нежности утра. Продать все это кажется кощунственным, я не настолько нуждаюсь в деньгах, чтобы торговать своей памятью.

Я опускаюсь на кровать рядом с Никитой и бережно, как драгоценные камни, касаюсь стеклянных пузырьков.

— Хочешь я их у тебя куплю? И когда станет грустно, ты сможешь приходить ко мне, чтобы понюхать любимые запахи.

Качаю головой. Это плохая идея, хоть мне и приятна такая забота от чужого по сути человека.

— Тогда нам нужно сделать что-то символическое! Что-то, что ты запомнишь навсегда! У тебя есть время? Отлично, я тоже свободен и как раз душа просила приключений!

Никита вскакивает, мечется по комнате, в поисках чего-то и натыкается на красные капроновые колготки:

— О, это что за реквизит к Олимпиаде в Париже? Там бы зашло подобное непотребство, — он скашивает глаза к носу и вываливает язык, изображая Марию Антуанетту с отрубленной головой. Бррр.

— Это мой позор прошлых лет. — Чувствую на лице жар. — Раньше мне казалось, что красные ноги идеально сочетаются с унылыми лицами гостей на фуршете. Но я исправилась и с тех пор подобных ошибок не допускаю.

— Зря, выглядит очень авангардно, в духе семидесятых. О, нашел!

Никита подхватывает с пола кожаный портфель моего мужа, тот самый, в котором он обычно носил ноутбук и рукописи. В нашем доме все это было сродни святому Граалю, и без особой надобности я никогда не трогала вещи Белого. Так что теперь не могу сдержать злорадной улыбки, когда Никита потрошит сумку мужа как дохлую рыбины, выкидывает из нее бумаги и папки, а потом складывает туда же мои духи. Но на этот раз аккуратно и старательно, чтобы не разбить ни один флакон. При этом он что-то насвистывает и смотрит на меня с той долей сумасшествия, что я и сама заряжаюсь его безуминкой.

— Я готов, пошли?

— Куда?

— Не знаю, пускай будет сюрприз.

На языке щиплет, как от шампанского, иголками колет кончики пальцев и кружится голова. Я хватаю с вешалки джинсовую куртку вместо обычного пиджака, крашу губы помадой и иду вслед за Никитой, не зная, куда тот меня ведет. Плевать! Больше всего сейчас хочется веселья, наконец, перестать сжимать грудную клетку внутрь, как после сильного удара, а расправить плечи и дышать. А еще смеяться. Господи, как же мне хочется смеяться!