Измена. Вторая семья моего мужа

Глава 32

— Мам, я думаю, это не совсем твое дело, — устало смежив веки, как бегун после марафона, шепчет Никита.

Кажется, он снова готов броситься на мою защиту, вот только на этот раз в потенциальном обидчике Савранский видит свою мать и мою подругу. Самое страшное, что сейчас может произойти — их ссора. И я ни за что не допущу этого.

— Никит, я поговорю с Настей сама, — мои интонации куда громче слов. Но Никита не слышит.

— Римма, когда мама в таком состоянии, она наговорит тебе ужасных вещей.

Вряд ли это будет что-то, чего я не заслужила.

— Подожди нас на кухне. Поставь чайник, мы сейчас подойдем, хорошо? Пожалуйста…

Пожалуйста, милый. Не лезь, не мешай, не смотри вот так как смотришь сейчас, безумно и дико, как настоящий волк. Глажу его по руке, и краем глаза замечаю, как на это движение реагирует Настя.

Плохо реагирует.

Поджатыми губами. Морщинкой на лбу. Посеревшим, ставшим резко старым лицом. Мне кажется, я никогда не видела подругу такой. Впрочем, уверена, она тоже впервые видит, чтобы я была такая. Напуганная и жалкая.

Обычно я знаю, что нужно говорить. Правильно, красиво говорить, это моя работа, Но сейчас веду себя так, будто кто-то забрал у меня слова, а вместо них выдал цветные кубики. И из них не получается ничего собрать.

— Прости, — только и шепчу я.

Настя молча опускается на стул в коридоре. Откидывает голову на стену и устало закрывает глаза.

— Почему ты не сказала, — ее голос дрожит.

— Я… не знаю.

Вру! Конечно же, я знаю, почему молчала все это время. Как можно было сказать? Когда? О чем?

В какой момент уместно сообщить подруге, что я сплю с ее сыном?

Прости, я соблазнила Никиты, и нам так хорошо вместе, что кажется, мои мозги утекли вслед за другими биологическими жидкостями, но ты не переживай, я парня не обижу, и верну в целости и сохранности, гораздо лучше чем был до меня.

И как на такое признание отреагирует мать? Я бы себя убила. Но Настя оказывается милосердней.

— Римма, я ведь никогда ни за что не осуждала тебя, ни разу в жизни, ни единого поступка, когда я бы дала понять, что ты сделала что-то неправильно. Даже когда я думала об этом, то все равно не позволяла себе упрекнуть тебя. Я бы и сейчас не позволила, я бы била себя по рукам, я бы кусала губы, но молчала. Если бы ты сказала правду.

Вслед за голосом у Насти дрожит подбородок, еще чуть-чуть и она заплачет. И я зареву вместе с ней.

— Пожалуйста, прости.

Белыми, будто обескровленными пальцами, Настя вытирает с лица слезы. Где-то в комнате у меня лежит пачка сухих салфеток, но я не могу пойти за ними и так и стою, пригвожденная к месту. Что я могу еще сказать? Снова попросить прощения? Этого мало.

— Я никому не позволю обижать своего сына, даже его отцу. Я всегда буду защищать его выбор, никто и слова не скажет в вашу сторону, раз вы выбрали быть вместе, но сейчас, когда мы с тобой наедине, я просто хочу знать, почему ты сделала все так? Грязно, через обман и предательство? Я чем-то обидела тебя, раз ты решила мне так ответить? Я была груба с тобой, игнорировала твои проблемы, не помогала?

Каждое слово острой пикой в самое сердце. Оно еще бьется, но ненадолго. Это агония. Нет человека, который сделал бы для меня столько, сколько Настя. Не было, не будет, и в ответ на все это я забрала у нее сына. Именно забрала, случайно, не желая того, лишила ее ребенка.

Потому что этот ребенок, взрослый, но все еще глупый порывистый мальчишка, вылетает в коридор и, грозно сверкая глазами, рычит:

— Она не сказала, потому что я ей запретил. Вопрос исчерпан?

— Вполне, — ухмыляется Настя. — Никит, а ты Римму от всего на свете защищаешь, или только мне выпала честь получить от тебя по морде?

Я пытаюсь оттеснить Никиту, дать ему понять, что сейчас нужно уйти, что он своей помощью делает только хуже, но кто бы меня слышал.

— Мама, — в его голосе весь лед Арктики, — я знаю, что ты любишь меня, и любишь Римму. Теперь я прошу принять и полюбить нас как пару.

— А иначе?

— А иначе ты уйдешь, — он говорит не задумываясь. И так быстро, что я не успеваю его остановить. И сказать что-то, и сделать. Просто стою и вижу, как расширяются в ужасе Настины глаза.

Кажется, так выглядит лицо человека, которому только что вынесли смертельный приговор.

— Насть, он не то хотел сказать! — Выкрикиваю я.

— Нет, именно то, — слышится за спиной, а я почти вою.

Господи, да что же ты все не молчишь? Зачем, зачем пытаешься меня защитить от той, которая меня не обижает! Которая меня любит, а я ее вот так…

— Настя, пожалуйста, не слушай Никиту, он говорит, не подумав!

— Нет, Римма, — она еле заметно качает головой, когда поднимается со стула. Встает тяжело и грузно, будто за этот час постарела лет на тридцать. — Никита знает, что говорит, поверь, у него было время все обдумать. Наверное, я тоже должна тоже перед вами извиниться. Что-то я сделала не то, не так жила, раз самые близкие люди видят во мне врага. Никит, не ершись, я твою Римму не трогаю, я вообще вам больше слова не скажу, живите как хотите.

Настя выходит, почти вываливается из нашей квартиры в подъезд. Несколько секунд я стою столбом, словно бы под гипнозом и только потом кидаюсь вслед за подругой.

Догнать, догнать любой ценой и все ей объяснить. Бегу по лестнице как была, в тапках на картонной подошве и тонкой майке. Что-то кричит Никита, но я его не слышу. Не важно, что он сейчас скажет, главное догнать Настю и исправить тот кошмар, в котором мы все оказались.

От резкого порыва ветра волосы шторой закрывают лицо. Тяжелые пряди липнут к глазам, из за чего я не вижу, куда ушла Настя. Но почему-то сразу нахожу взглядом машину Тимура. А потом и его самого, тот со свойственной ему невозмутимостью что-то говорит Насте, утешает. Настя обнимает своего мужчину, белесая макушка вздрагивает у него на плече — она плачет. А он гладит ее по затылку и смотрит на меня. Без осуждения, без ненависти, но так, что сердце стонет от тоски.

— Римма, Настя очень устала, — произносит он отстраненно, — у нас была тяжелая ночь, так что извини, но мы поедем домой.

Лучше бы он кричал. То, как говорит со мной Тимур, делает мне во сто раз больнее истерики Савранского. Тот не мог сдержать эмоций. Тимур же… ведет себя так, будто мы не знакомы. Он вычеркнул меня из круг близких людей, похоронил живую.

— Тимур, пожалуйста, дай мне пять минут наедине с Настей, и я больше вас не побеспокою.

Суровое, высеченное из камня лицо не двигается. Несколько секунд Тимур изучает меня, а потом, вздохнув что-то похожее на слово «женщины», открывает пассажирскую дверь и отходит в сторону, уступая мне место.

— Насть, послушай, пожалуйста, — сев рядом с подругой, я начинаю тараторить, потому что боюсь, что та не даст мне договорить. Но все происходит с точностью до наоборот. Подруга молчит, ждет от меня чего-то, а я замираю.

Ну что мне сказать? Что такого важного я могу сказать в свое оправдание? А я ведь этого хочу, оправдаться? Получить одобрение? Узнать, что я прощена? Я ведь как очень эгоистичный ребенок, хочу и конфету съесть, и чтобы меня за это пожалели. Боже, какая же я дура!

— Насть, я ужасный друг, — ошарашенно шепчу я. Я действительно та еще гадина. — И я не достойна того, чтобы ты дала мне шанс что-то объяснить. Просто выгони меня отсюда.

— А сама не уйдешь?

— Уйду, но это будет сложнее.

Мы молчим. Не смотрим друг на друга, не касаемся и даже стараемся дышать разным воздухом. Два мира столкнувшиеся в одной крохотной машине. Сейчас я потеряла самого близкого для себя человека, и это больно.

— Вам хорошо вместе?

— Очень, — хриплю в ответ.

— Как думаешь, чем это закончится?

— Ничем, — от слез царапает внутри, и жаром печет грудь. Я хочу вздохнуть, но вместо этого всхлипываю. Громко, как в дешевом сериале.

Настя тянется к бардачку и достает оттуда пачку салфеток, протягивает мне одну из них.

— Держи.

Я беру салфетку, комкаю ту в пальцах. Зачем она мне, если я не плачу? Слез нет, их выжгло вместе с чувством вины, логикой, милосердием.

— Настя, эти отношения скоро закончатся.

— О, просто бальзам на сердце. А потом, когда вы разбежитесь, предлагаешь продолжить общение, будто ничего и не было? А что, наши отношения даже крепче станут, мы обе видели пипирку моего сына, будет, что обсудить под бокальчик, — хохочет Настя.

Это уже похоже на истерику, и Никита был прав, в таком состоянии подруга может наговорить всякого. Поэтому я стараюсь ее остановить, не хочу, чтобы Настя потом жалела, что сорвалась.

— Я не сказала тебе о наших отношениях, потому что не о чем говорить, понимаешь? Я даже не знаю, в какой момент могла бы тебе позвонить. Никита похож на цунами, я просто не поняла, как все началось, он обрушился и все. Я понимаю, что тебя это не утешит, но я стараюсь заботиться о нем. Поддерживаю, даю какие-то советы, помогаю по работе и вообще. Он… хорошо ест, наладил свой режим, общается с друзьями.

— Откликается на кличку Шарик и виляет хвостом, — с ядом в голосе замечает подруга.

Я вспыхиваю. Да, слова которые я говорю совсем не правильные, но не думала, что их можно было трактовать так.

— Настя, — хватаю подругу за руку и быстро тараторю: — единственный человек, который пострадает от этих отношений — я. Никита со мной, пока ему удобно, пока его не напрягают, пока он не нашел никого подходящего. Клянусь, я не держу его. Я знаю, что эти отношения ни к чему не приведут, я не цепляюсь за них, и не буду бороться. Я просто разрешила себе это — ненадолго быть счастливой. Я знаю, что ему не пара, что я старая, что не рожу ему ребенка, что никто из вашей семьи никогда бы не принял такой союз. Не сердись на сына, он был со мной от скуки, а я с ним, потому что очень одинока и несчастна. Но все закончится сегодня, я объясню ему, насколько это неправильно, и уверена, Никита извинится перед тобой. У вас все станет как раньше, а я… меня ты больше никогда не увидишь. Вот и все.

От нервов я кручу салфетку в руках, пока та не превратилась в тонкий волокнистый жгут, которым не вытрешь слезы. Целый водопад слез. Я сижу, и всхлипываю, даже не решаясь смотреть на Настю. А она думает. Так тихо, что мне начинает казаться, что ее и нет в машине. И потому, когда подруга вдруг заговаривает, я не могу сдержать дрожь.

— Знаешь, Римма, я то думала, что ты трусиха, а ты еще и дура. Выйди из машины, пожалуйста, нам дальше не по пути.

Вот и все. Я не ждала ничего другого, но почему кишки скручивает от боли, когда понимаю, что сейчас потеряла и подругу, и Никиту. Хочу что-то сказать в ответ, но язык меня не слушается. Прилип к небу, и отказывается шевелиться.

Кашляю. А потом в какой-то момент, кашель срывается на плачь, а плачь на вой. Я отвратительна и не хочу, чтобы Настя видела меня в таком состоянии. Зачем ей это?

Выскакиваю из машины, отворачиваюсь от Тимура, который меня окликает, что-то говорит, но я машу головой в ответ, и, обхватив себя руками, складываюсь пополам, чувствуя, как судорогой пробивает тело.

— Римма, маленькая моя, ну ты чего? — Никита осторожно прижимает меня к груди, гладит бережно, будто я стеклянная и в любой момент могу разбиться. — И без куртки выбежала, ты же замерзнешь. Ну чего ты плачешь, хорошая? Мама что-то сказала? Она не со зла, она просто у меня такая, импульсивная. Мы поговорим, я извинюсь, я ведь тоже не прав, и она все поймет. Ну не плачь, девочка. Чего ты? Посмотри на меня.

Смотрю. Но не вижу ничего, кроме его синих глаз. Мой маяк в этом бушующем море, мой спасательный круг, единственный, за кого я могу держаться. И мой любимый, которого должна отпустить.

И от этой мысли я плачу его громче.