Измена. Вторая семья моего мужа

Глава 38

Теряюсь настолько, что даже слов не нахожу. И пока Климов что-то рассказывает, параллельно, поддерживая меня под локоть, выводит из кабинета, давлю улыбку. Неестественную, и потому глупую.

Для жены значит. Господи, как же смешно! Из роковой красотки до дамочки, которая себе что-то надумала всего за секунду. Я ведь правда решила, что Юра проявляет ко мне интерес, а он просто сам по себе такой. Флиртует холостыми, чтобы не потерять сноровку.

— Римма, тут ступенька, осторожно, — и больно сжимает мне локоть, чтобы я точно услышала, что он там говорит.

— Да, спасибо.

Вытаскиваю ладонь из его захвата, женат Климов или нет, а мне все равно неприятны касания других мужчин. Как-то это фу. Чтобы не обидеть Юрия, притворяюсь, что не заметила, как он снова попытался подать мне руку.

— Так что там с цветами, — напоминаю я.

Климов хмурится. Прячет сухое, с тонкой кожей, лицо в шарф и что-то бурчит в ответ.

Проблема у него типично мужская, даже разбираться в ней стало скучно. Не так скучно, как супруге Климова, которая на протяжение десяти лет получает от мужа красные розы. По любому поводу одни и те же алые розы на высоких ножках, перевязанные лентой в тон. В последний раз он решил проявить фантазию и пришел домой с ромашками, после чего отправился ночевать в машину.

— Римма, вот вы какие цветы любите?

— Никакие, — вру я. Потому что не хочу рассказывать постороннему человеку то, что считаю личным.

Я люблю гвоздики. И белые, и красные, даже наоборот, особенно красные. У этого удивительного цветка дурная слава, почему-то он ассоциируется со скорбью, с болью утраты и слезами. И из-за этого никто не замечает красоту гвоздик. А ведь они прекрасны. Пышные, собранные в единую композицию, гвоздики похожи на кружево, или на воздушное безе. А как они пахнут!

Каждый раз, когда Никита приносил мне такой букет, наш дом наполнялся сладким запахом счастья!

А как они стоят! Благодаря живучести гвоздик я по две недели радовалась, и всякий раз замирала, при виде этой кружевной шапки в моей вазе.

А как я была счастлива, когда Савранский угадал, какие именно цветы я люблю. Я ведь ни разу ему не говорила, не намекала даже, а он все понял. Сам!

И рассказать это Климову все равно что предать нас с Никитой. Невозможно. Потому жму плечами и перевожу тему:

— Попробуйте купить ей каллы. Изысканные и благородные, они не так заезжены как ваши красные розы. И пахнут, в отличие от тех же роз. Эти розы будто из пластика, заметили? А бабушек в переходах с их кустовыми я в последнее время и не встречала.

— И я не встречал, — удивляется Климов, — каллы, говорите?

— Или фрезии. Родом из Африки, маленький букет таких цветочков мог стоить дороже мешка золота. Из-за цены и экзотичности, фрезии наделили почти магическими свойствами. Их дарили той, которая была тебе ценнее всего, по меньшей мере, ценнее мешка с золотом.

— Правда?

— Нет, конечно! Я это сейчас выдумала. — И заметив непонимающее лицо Климова, объясняю, — женщины прекрасны в своей загадочности, но нас так легко решить. Мы любим ушами. Не важно, какие цветы вы принесете своей Кате, главное, что вложите в этот подарок. Расскажите ей красивую историю, и тогда любой букет, даже собранные вами ромашки, станет самым дорогим, самым значимым в ее жизни.

— Римма, вы все-таки удивительная, — задумчиво произносит Климов.

— А вы все-таки почти провели меня до дома. — Киваю в сторону своей пятиэтажки. — Кстати, вот в этом цветочном я обычно покупаю цветы. Они там всегда свежие, а консультант очень дружелюбная и если что, готова прийти на помощь. Обратитесь к ней.

— Спасибо, Римма. — Обернувшись, Климов делает жалобные глаза. — Только не уходите никуда, если вдруг букет вам не понравится, я попрошу сразу переделать.

Пока стою на улице, несколько раз нажимаю блокировку телефона, но экран совершенно пуст. Настя так ничего и не написала, и вероятно больше не напишет. И не простит.

Я бы на ее месте тоже не простила.

Прячу мобильник глубоко в карман сумки, закрываю тот на молнию, чтобы избавиться от соблазна, постоянно проверять, не пришло ли что. В этот момент из крохотного магазина на углу выходит Климов. С букетом белых калл, как я и предложила.

Мужчины удивительно предсказуемы, им во всем нужна инструкция.

— Цветы отличные, — улыбаюсь я, — уверена, ваша Катя будет в восторге.

— Спасибо Римма.

Климов галантно кивает и, переложив букет в левую руку, берет меня под локоть и ведет через дорогу на зеленый свет.

— Будет глупо пройти почти весь путь, но так и не довести вас до подъезда. Как-то это не очень по-джентельменски.

— Угу.

Смотрю себе под ноги, мысленно отсчитывая секунды. Быстрее бы попасть домой, закрыться на замок, и принять душ. После всех этих касаний я чувствую себя грязной. Наверное, Климов неплохой дядька, но очень уж навязчив.

Потому что даже когда мы переходим дорогу и оказываемся во дворе, он не торопится меня отпускать.

— Римма, а у вас тут все мужики с цветами ходят? Здорово. Теперь я знаю, в каком доме живут самые романтичные москвичи — вашем.

Спину от копчика до затылка обдает холодом, а кости вмиг становятся деревянными. Предчувствуя что-то плохое, поднимаю голову — взгляд упирается в высокую косматую фигуру на лавке. Никита.

За секунду мозг успевает уловить и расшифровать так много информации, что от нее тотчас пухнет голова. Савранский в той же одежде, что и три дня назад. Судя по внешнему виду, все это время он не переодевался, не ел и даже не спал. Никита выглядит плохо. Даже болезненно. Сведенные брови нависают над глазами, до прозрачного синими и оттого еще более безумными. Когда Никита замечает нас, он начинает дышать часто-часто, а руки его еще сильнее сжимают… букет гвоздик.

Оттолкнувшись от лавки, Никита двигается в нашу сторону. И все время, пока он идет ко мне, я чувствую, как плавится под его взглядом кожа.

— Юр, если не затруднит, не могли бы вы не влезать в наш разговор, и не пытаться защитить меня, — обращаюсь к Климову, тот в ответ еще крепче сжимает меня за локоть. Показательно так, по-хозяйски.

— Если дама просит…

Дама просит! Дама просто умоляет! Очень не хочется менять юриста прямо перед разводом. А в этой драке я сделаю ставку не на Климова. Никита силен как бык, и мотивации надрать кому-то морду у него сейчас с избытком. Так что я не успею ни разнять их, ни вызвать полицию.

Когда нас разделяет каких-то три шага, Никита останавливается. И, слава Богу, что он не подошел ближе. Даже такого расстояния хватает, чтобы я утонула в его запахе. Только помимо привычных дождя и леса, к нему приклеился новый, совсем непохожий аромат — сигареты.

Савранский никогда не курил, может пару раз в армии и вот сейчас.

От мысли, что это из-за меня он вернулся к дурной привычке, становится трудно дышать. И тут тоже я плохая.

— Значит, ты не шутила? — Хрипит Никита, глядя то на меня, то на Климова, — действительно встречаешься с… этим?!

— Никит, не надо.

Он медленно моргает, едва разлепляя тяжелые от влаги ресницы. Глаза у него красные, воспаленные, и зрачки большие-большие, какие бывают у по-настоящему обезумевших людей.

— И я прошу, не надо, Римма. Не делай этого с нами, пожалуйста. — Он вытирает рукой лицо и отворачивается, чтобы я не видела, как блестят на свету его глаза. Но не они выдают Савранского, а голос. Он дрожит сильней, чем у меня коленки.

Понимая, что сейчас еще можно все исправить, и продлить эту сладкую агонию, еле сдерживаю булькающий в глотке крик. Да, помириться с Никитой не сложно. Гораздо труднее объяснить себе, что делать я этого ни не буду.

Не смогу.

И снова прогоню того, кто ближе всех на свете.

— Юрочка, — нарочито томно бросаю в сторону, — пожалуйста, дай мне поговорить со старым другом.

И глажу Климова по руке, отчего Никита напрягается и замирает, даже на лице его не шевелится ни единый мускул, будто это не лицо, а маска.

— Друг, значит.

— Никита, не усугубляй,

Отстраняюсь и, подхватив Савранского так, как секунду назад меня держал другой мужчина, пытаюсь отойти в сторону, но Никита с силой дергает на себя руку, отчего я заваливаюсь вперед, почти падаю. Он не пытается меня поддержать.

— Просто друг, Римма?

— Нет не просто.

— Друг с привилегиями, — хохочет Никита и отворачивается от меня. Смотрит на солнце, а я на белые от напряжения пальцы, которыми он сжимает букет.

— Он же слизняк этот твой Климов. Как Белый, только в обновленной версии, или ты не понимаешь?

— Я понимаю, что это не твое дело.

— А если я побью его? Тогда это будет мое дело? Реально, я же его одним ударом уложу. И любого, кто к тебе когда-либо приблизится, а? Что тогда ты будешь делать?

Плакать. Я буду очень горько плакать, понимая, на что мой любимый обменял свою жизнь. Прекрасную и бесконечно долгую, беззаботную, полную смеха и счастья. Лучшую из жизней, если бы он не встретил на своем пути меня.

— Никит, не надо, — мой голос срывается на противненький писк.

— Защищаешь его? — Молчу. — Любишь? — Снова молчу. И тогда Никита добивает меня последним вопросом, острым и болезненным, как лезвие самурайского меча. — А меня когда-нибудь любила?

Молчу, молчу, молчу. Тупо смотрю в землю и молюсь, чтобы он не увидел дорожки слез у меня на щеках.

Никита ждет. Но с каждой секундой этой тишины воздух между нами становится тяжелее, гуще, так что в конце концов мы оба перестаем дышать. Не можем больше, легкие распирает, и те вот-вот лопнут от напряжения.

— Какой же я дурак, — Савранский с отвращением смотрит на красные цветы у себя в руках. — Сам придумал, сам поверил. Просто идиот!

— Не надо так, — тянусь к нему, но он отшатывается от меня, как от прокаженной.

— Не трогай меня больше! Не можешь полюбить, так хотя бы не трави своей жалостью! — Никита отходит в сторону и смотрит на Юру. Удивленно, будто видит впервые. — Эй, мужик! Климов тебя или как там… Римма ненавидит каллы. Она любит красные гвоздики и ромашковый чай, а в остальном, думаю, ты разберешься сам… береги ее, пожалуйста…

Он ломает об колено мой букет, и швыряет его в сторону. Тонкие, будто вырезанные из кружева цветы падают прямо в грязь, и только когда затылок Никиты исчезает за поворотом дома, я отмираю, бросаюсь на землю, чтобы достать из лужи цветы.

Перекладываю их на руку, глажу мятые, перепачканные бутоны, качаю букет, как ребеночка и плачу. Боже, как горько я плачу!

— Римма, вам помочь?

Рука Климова легко касается моего плеча, отчего тело пронзает ток. Пусть не трогает! Пускай меня больше никто не трогает!

— Уйдите, — хриплю я.

— Не могу, вы явно не в порядке. Давайте я провожу вас домой и, может, вызову врача.

Он тянет меня наверх, но я сопротивляюсь. Брыкаюсь, отпихиваю его свободной рукой, той, в которой не зажаты бесценные цветы.

— Да уйдите вы, наконец! Хватит меня все время трогать! Юра, оставьте меня в покое, я умоляю вас!

— Римма, вы…

— Пожалуйста, — давлю медленно, по слогам, но на последней букве голос снова срывается.

— Да и черт с вами всеми, — злится Климов и машет на меня рукой. Он уходит за Никитой, только идет так медленно, что я несколько минут молча слежу за удаляющейся фигурой.

А потом еще столько же стою на улице, пытаясь прийти в себя. Иногда мимо меня проходят люди, иногда они смотрят, как странная, совершенно безумная женщина баюкает в руках цветы. Иногда отворачиваются.

Как иронично, именно теперь красные гвоздики будут ассоциироваться у меня со смертью.

Бережно, будто это самое дорогое, что у меня осталось, несу букет домой. Подрезаю стебли, набираю воду и ставлю вазу на столик, так, чтобы видеть ее с кровати. Хорошо, что гвоздики долго сохраняют свежий вид. Плохо, что гвоздики так долго сохраняют внешний вид. Потому что в этот момент я уверена, когда завянет последний ярко пламенный цветок, я завяну тоже. Уйду тихо, никого не беспокоя, и ни о чем не прося. Мне не хочется больше жить. Не для кого и незачем. И когда я засыпаю, мне почти уже не грустно, потому что, проснувшись, я увижу на блестящем от лака столике красивые цветы…