Измена. Вторая семья моего мужа

Глава 27

— Сам догадался, умненький мой, — смотрю в глаза цвета старого стекла. Раньше, когда я была ребенком, у нас в таких бутылках молоко продавали.

Помню, как бабушка бережно собирала бутылки, отмывала, и складывала на антресолях, а летом разливала в них компот. Если поднять такую вот бутыль и посмотреть через стекло на солнце, получится самый яркий, самый пронзительный синий цвет. Мое личное море, в котором хочется утонуть. Наверное, я улыбаюсь. Потому что Никита непонимающе хмурится, переспрашивает:

— А что, не пишешь?

— Нет, не пишу.

— Ты так говоришь, потому что… у вас контракт? И за разглашение тебя ждут штрафы?

Слажу с рук Савранского, потому, что невозможно находиться так близко от него и сохранять серьезный настрой. Ник нехотя отпускает меня, давая отползти к краю кровати. Перехватываю простынь, чтобы прикрыть грудь и, под неодобрительное сопение этого чудика, продолжаю:

— Я никогда не писала за Белого, я действительного его редактор. Просто с… очень расширенным функционалом.

— Поясни.

— Легко. Ты ведь любишь гонки? Это опасно, зрелищно и дорого, верно? Имена гонщиков знаю даже те, кто в жизни не смотрел ни единой катки.

— Ну, — невнятно мычит Ник, все еще не улавливая ход моей мысли.

— А многих механиков ты знаешь? Часто ли у них берут интервью? Фотографируют для обложек спортивных журналов? А ведь это неотъемлемая часть гонки. И если команда налажает во время пит-стопа, то будь ты самым быстрым, тебе не выбиться даже в десятку.

— То есть книги ты не пишешь? — Упрямо переспрашивает Никита. — Но я же… я все читал! Я сравнивал! Раннего Белого читать невозможно, там не язык, а херня какая-то! Его статьи это просто каша, это же… это вообще не на русском языке! А потом, когда появилась ты, у него и поперло, и книги стали хорошими, очень хорошими!

Мягко качаю головой.

— Все так, Никит. Белый, как бы это сказать… Он гениальный планировщик. Сюжет, конфликт, мотивация персонажей — все это дается ему легко. Он придумывает отличное мужское фэнтези, где героя боятся и уважают враги, где друзья готовы отдать жизнь за право биться рядом, а женщины теряют сознание от того, как он крут, брутален и хорош собой. Такие вот сказки для мальчиков за сорок. И в этом Филиппу нет равных. Но есть один нюанс, в лингвистике мой муж полный импотент.

— А в жизни, — оживает Савранский, но я только закатываю глаза.

— Увы, только в чувстве языка и умении им управлять. Он пишет ярко, сочно, динамично, и абсолютно нечитаемо! Я же наоборот, легко справляюсь с текстом, вижу его как живое существо, знаю какие слова нужно брать, чтобы выбить из читателей дух. Я не пишу книги за Белого, но без меня, он бы не добился того, чего смог со мной. По крайней мере, мне так кажется.

Никита как капризный ребенок, дует губы. Глупый, он уже придумал целую детективную ветку, где бедную Римму обкрадывали на миллионы, и продавали ее нетленки под именем другого человека. А на самом деле все гораздо проще. Я слишком хороший редактор. Возможно, даже лучший в своем сегменте, и именно со мной книги Белого из сухих сценарных пересказов превратились в бестселлеры. Но я получала за свою работу большие деньги, и никогда не жаловалась, уверенная, что мы вместе делаем одно дело.

По сути, я даже не могу ничего предъявить мужу. На каком основании? Добавила пару персонажей? Предложила переписать сюжетную арку? Так это обычная задача бета-ридера, коим я тоже являлась.

— Римма, — низкий, утробный бас раздается над самым ухом. За мыслями я и не заметила, как Никита перебрался на мою сторону кровати. — А что с его последней книгой, которая должна выйти?

— Не знаю. Я… я сразу поняла, что с ней все по-другому. Текст лег иначе, другие обороты, другие литературные приемы. Белый тогда работал над переводом одного французского детектива, и уверил меня, что начитавшись, непроизвольно копирует стиль автора. Такое тоже бывает, так что я ему поверила. Но оказалось дело в другом. В этой книге у Филиппа уже другая муза и другой редактор.

— И ты не можешь ничего сделать?

— А зачем?

— Ну, чтобы отомстить.

— Вместо того, чтобы придумывать, как сделать ему хуже, я потрачу силы, чтобы сделать лучше себе. Мне плевать, провалится его книга или нет, моя задача найти работу и выйти на тот доход, который был у меня раньше. А это сложно. Понимаешь, я не уверена, что найдутся авторы с подобной Белого проблемой. По сути, мне требуется такой же, как и муж, калека, за которого нужно переписать книгу. И потом, у меня слишком узнаваемый стиль, а это проблема.

Никита задумчиво чешет лоб. Со своей совершенной фигурой и полностью обнаженный, не считая куска покрывала на бедрах, он похож на греческого философа в тоге. Я даже вижу, как загораются синие огни глаз, словно в голове вспыхивает мысль и жду, что он закричит что-то типа: «Эврика!».

Но вместо этого слышу:

— Не надо переписывать! Надо писать свою!

— Я не смогу! — Вскрикиваю и зажимаю себе рот рукой.

Первая реакция самая правильная. Я не смеюсь, как делаю всегда, чтобы скрыть неловкость. Не возмущаюсь. Не пытаюсь перевести тему на другую, потому что эта мне не нравится, и даже не злюсь. Я боюсь.

Сейчас мне по-настоящему страшно.

Написать книгу это как создать собственный мир, наполнить его не только людьми, но и проблемами, событиями, жизнью. Ощутить себя всесильной. Стать ненадолго Богом. От ужаса кожа покрывается мурашками, а сохнет во рту.

Кажется, я не справлюсь. Такое могут смелые, опытные, уверенные, но не…

— Сможешь, — прерывает поток мыслей Никита.

— Никит, ты говоришь глупости.

Соскакиваю с кровати и пячусь задом к двери, чтобы сбежать от этого мотиватора с лицом ангела и фигурой коллектора, который пришел выбивать из меня долги. Впрочем, меня быстро перехватывает. Савранский хватает меня за руки и подтягивает к себе.

— Никит, — умоляю я, — не говори о том, в чем не разбираешься.

— Я разбираюсь.

— Ага, и в чем же? — От эмоций перехожу на крик. — В издательском деле? Взаимодействии с инвесторами? Или может в построении сюжета и создании пути героя? В ведении своих творческих групп? В работе с художниками, создании обложки, артов, карточки персонажа? В чем ты разбираешься, Никит?

Я перегибаю. Знаю это, но не могу остановиться, от злости у меня буквально сносит голову. За одну минуту этот мальчик срывает столько нарывов, что от количества ран на теле я могу просто умереть! Еще больше бесит его спокойное, почти лишенное эмоций лицо. Он смотрит прямо и улыбается.

Толкает меня на… на… на прыжок со скалы без парашюта, зная, что я могу разбиться, а сам наблюдает за этим падением, скрестив руки на груди и слегка приподняв уголки губ в ухмылке. Мол, это занятно, но не более.

— Я разбираюсь в тебе, — спокойно, будто мы говорим о пиджаке в химчистке или бутербродах на завтрак, отвечает Савранский.

И против этого голоса, против твердой, как скала фигуры, против глаз, которые давно не конкурируют с небом, потому что победили его и в чистоте и в прозрачности цвета, я не могу ничего сказать.

Замолкаю. И сдаюсь.

— Что делал обычно твой муж, когда садился писать?

— Доставал блокнот и ручку, — шиплю по-змеиному, чтобы хоть как-то укусить своего твердокожего мужчину. Мимо. Он даже не улавливает в тоне сарказм, а просто жмет плечами и вываливает из рюкзака на кровать кучу разных блокнотов, ручек, стикеров, текстовыделителей и замазку. Все новое, только из магазина.

— Я подготовился, — улыбается засранец, глядя как мои брови подскакивают вверх. — Ноутбук возьмешь свой или мой?

— Я на своем привыкла, — облизываю пересохшие губы. От нервов у меня резко начинается обезвоживание.

— Вот и ладненько.

Через секунду на кучу канцелярки опускается мой старенький макбук. Его Никита достал не из рюкзака, а, слава Богу, с полки, но меня в принципе напрягает такая осведомленность в собственных привычках. Мне иногда нужно пару минут, чтобы вспомнить, куда я его дела, а тут — нашел за секунду!

— С чего начнем? — Никита пикетирует следом за ноутбуком, плюхается животом на кровать, и, подложив ладони под подбородок, начинает меня рассматривать. Так откровенно, что у меня краснеют даже уши.

— С… жанра, — хриплю я в ответ.

— Белый работал в фэнтези, ты чего хочешь?

— Того же, я люблю сказки. Только не технофэнтези как он, мне ближе абстрактная магия, драконы, замки, любовь и попаданка из нашего времени как завязка в сюжет.

— О, — он восхищается так искренне, будто я только что на Нобелевскую премию речь произнесла. — Какая ты умница! Уже разобралась с местом, жанром и героиней. И так, она у тебя попаданка в мир с магией и драконами. А что с ней будет происходить? Что больше всего нравится читателям?

Последний вопрос самый правильный. И меня смущает то, что Никита начал именно с него. На самом деле, не важно, что делают герои, важно, чтобы это цепляло читателей, задевало их «вкусовые сосочки», раз мы говорим о коммерческой литературе. Герой может жестко тупить, нет, он должен даже тупить, но делать это так, чтобы читатель испытывал к нему сочувствие и хотел помочь. А еще лучше, чтобы он почувствовал себя на месте книжного персонажа. Все эти мальчики в костюмах Гарри Поттера и девочки, мечтающие встретить своего Мистера Дарси — это талант писателя. И я очень сомневаюсь, что во мне есть хотя бы крупица того самого таланта.

— Во-первых, — бурчу себе под нос, — нужны обычные понятные проблемы. Спасти любимую от дракона, это понятно. Или эксцентричный гений и его понимающий напарник — узнаваемые, а значит приятные образы. Но лучше брать что-то из жизни, понятное каждому. Например, дурнушка, которую травят в школе из-за внешности, бедности, старой некрасивой одежды — это не просто понятно, но еще и знакомо. Такая история откликается. Это близко женщинам, потому что происходило, если не с ними, так с их подругами, соседками, младшими сестрами или просто далекими знакомыми.

— Отлично, пишем про уродинку, — под моим укоризненным взглядом, Никита принимается махать руками: — прости, прости! Мы так не говорим, мы говорим женщина с недостаточным уровнем красоты в лице.

Я хмурюсь еще сильнее, но не выдерживаю смешливого взгляда на себе, и начинаю хохотать вместе с Савранским.

Что ж, можно и про уродинку. Сейчас так много правильных героинь с алебастровой кожей и стоячими у подбородка грудями, что на их фоне выгодно отличится обычная героиня.

— Для нашей уродинки нужен внутренний конфликт, Никита, — замечаю я. — Она не может быть просто страшненькой, ее должно ломать каждый день от ощущения внешнего изъяна с которым нельзя смириться.

— Пусть будет королевой красоты в нашем мире. Здесь у нее было все, деньги, слава, шейх в Дубайске, в конце концов. А потом нелепая смерть и новое тело, с прыщами, огромной жопой и опрелостями под ней.

А что? Грубовато конечно, я бы работала тоньше, но для завязки вполне рабочий вариант. Я довольно киваю, и накидываю несколько предложений в гугл доке, пока Никита копошится по правую руку от меня. Обсуждать с ним книгу оказывается так весело, будто бы мы не про работу говорим, а… да я даже не знаю! Просто болтаем и радуемся жизни! И голова не болит, и нет чувства вины от того, что мои мысли быстрые и сумбурные, отчего Белый всегда считал меня поверхностной, ведь ему приходилось по паре часов крутить одну и ту же идею, пока она не оформится во что-то дельное. После такого мозгового штурма с мужем у меня часто начиналась мигрень, болели зубы и дрожали от перенапряжения руки.

А здесь… ничего! Разве что спина чешется. Потому что вот-вот там прорежутся крылья, и я смогу улететь, так легко мне стало!

Никита готовит завтрак, пока я пишу что-то похожее на первую главу.

И принимает душ, пока я правлю и удаляю то, что главой быть никак не может.

И, закинув мои ноги себе на живот, делает мне массаж ступней, слушая все, что я написала.

Улыбается, когда нужно улыбаться, и суровеет, когда нужно быть серьезным. А еще он меня хвалит. Нет, не так. Он захваливает меня, иногда даже чересчур, но я радуюсь каждому нежному слову, и как кошка мурчу от удовольствия.

Спасибо!

Спасибо тебе мой милый мальчик, мой невероятный мужчина!

И время полетело, помчало со страшной скоростью, возможной, только если ты по-настоящему занят. Если ты работаешь… любишь… живешь.

По утрам я вставала раньше Никиты, целовала его в нос, отчего он всякий раз смешно хмурился, готовила ему завтрак и, прежде чем Савранский проснется, убегала на улицу. Чтобы пройтись по еще спящему городу, надышаться этим густым, сладким воздухом, насмотреться этой пронзительной летней красоты Москвы, собрать воедино куда-то расползавшиеся мысли и вернуться обратно.

Весь день я писала, не делая перерывов на еду или сон. Работала без остановки, потому что знала, нельзя тормозить и на минуту, когда так прет! Строчки сами выскакивали из под пальцев, а страница сменяла страницу с такой скоростью, что мне самой становилось страшно. То, на что мы с Белым тратили обычно год, рождалось у меня на глазах. Не в муках и страдании, а весело, легко и быстро.

Чтобы отдохнуть от текста, я занималась своей привычной рутиной — общалась с редактором, создавала карточки для персонажей, и даже работала над обложкой книги, которая пока писалась в стол. Но почему-то я знала, что эта история еще увидит мир.

Откуда такая уверенность? Все просто, мне об этом сказал Никита.

Каждый вечер он возвращался с работы, подолгу обнимал, дыша в макушку, заваливался на кровать, так чтобы я лежала рядом, делал мне массаж ног и слушал книгу. Я читала ему до хрипоты, пока усталость не брала верх над азартом, а потом долго восстанавливалась, распластавшись у него на груди. Набираясь сил для ночи. Потому что по ночам мы не спали.

Мы любили друг друга, жадно, исступленно, но так искренне, что даже я на секунду поверила в нашу с ним вечность. Одну на двоих.

Это было прекрасно.

Это было похоже на лучший в мире сон.

А потом я проснулась, и разбудил меня звонок моего мужа, который, наконец, вернулся в Москву.