Измена. Вторая семья моего мужа

Глава 44

После того, как Белого выселили из служебной квартиры, он переехал в гостиницу. Не самую лучшую, не самую модную, вообще никакую.

Стоя в холе, я все еще сомневаюсь, правильно ли запомнила адрес, настолько здесь все не похоже на то, к чему привык Филипп.

Сбитая плитка на лестнице, откровенно старые диваны с продавленными сиденьями, неулыбчивый персонал. Боже, Филипп, где же любимые тобой роскошь и богатство? Видимо там же, где любящие тебя люди и талант. Не осталось.

Обхожу стойку с администратором и попадаю в длинный темный коридор. Здесь включены все лампы, но судя по тусклому освещению, их не хватает на такое пространство. Так что мне приходится напрягать зрение, чтобы разглядеть нужные цифры — 139. Номер мужа расположен на первом этаже, даже здесь ему пришлось поступиться с принципами «жить повыше» ради удобства. Лифты и лестницы теперь Филиппу недоступны.

Я не успеваю постучать в дверь, как та открывается — меня ждали. На пороге стоит Антон Фомичев, то ли марионетка, то ли опытный кукловод Белого. Он всегда держится рядом с мужем. Я уже не помню, когда в последний раз виделась с ним один на одни, без нянек, обожателей и прочей шелухи. Надеялась, что хотя бы сейчас нам удастся поговорить наедине, но и тут не вышло.

— Римма, ты роскошно выглядишь, — расплываются в улыбке красные как у вампира губы.

— Угу, где Белый?

Подныриваю под рукой Фомичева, чтобы зайти в номер, и сразу попадаю в крошечный коридор. Тут так тесно, что просто не развернуться.

— Римма, — слышу за спиной, — ну что ты, в самом деле? Мы вообще-то рассчитывали на ужин!

Звучит так, будто ужинать эти две акулы планировали мною.

— Говори за себя, Антон, я не на что такое не рассчитывал. Римма, скажи, зачем пришла и можешь уходить!

И тут я замечаю его. Сначала кресло, потом человека в нем. Белый нажимает на кнопку, чтобы развернуться ко мне лицом, и я морщусь от того, как неприятно жужжит моторчик. Тихо, надсадно, очень раздражающе.

Представляю, в каком бешенстве от этих звуков сам Филипп. Муж ненавидит посторонние шумы, а теперь они сопровождают его всюду. И от них не убежать, потому что при каждом движении колес, кресло громыхает еще сильнее. Остается только замереть и смириться, а это Белый ненавидел еще сильнее — бездействие.

Господи, как иронично иногда бывает наказание, как причудлив маршрут для бумеранга судьбы!

— Раздражает, да?

— Да, ужасная штука.

— А сказали, это еще лучшее кресло из Германии, — грустно улыбается Белый. — Представляешь, на каком говне приходится ездить всем остальным?

— И какие перспективы? — Поворачиваюсь, ищу взглядом Фомичева. — Филиппа реально поставить на ноги?

Я задаю свой вопрос скорее из вежливости. Или странного, болезненного любопытства. И потому спрашиваю не у Белого, даже не смотрю на него. Плевать, что он там чувствует. Мне нужно получить информацию, а не эмоциональный контекст.

— Римма, зачем пришла? — Белый отвечает быстрее своего менеджера. — Поглумиться или по делу?

Нарцисс со стажем, он сразу считал отсутствие интереса к собственной персоне и… обиделся. В его голосе явственно слышны истеричные нотки. Такие, которые бывали всякий раз, стоило Филиппу найти недостаточно восторженную рецензию о своей книге. Или не получить столько обожания и поддержки, сколько он привык. Сейчас во мне ноль эмпатии к его персоне, он это видит и бесится.

Чтобы даже случайно не коснуться Белого, обхожу кровать и опускаюсь в кресло. Проход между ним и кроватью такой узкий, что он не сможет подъехать сюда, и будет вынужден вести беседу из другого угла комнаты.

— По делу, нам нужно поговорить. Я бы хотела остаться наедине, это возможно организовать?

Вот уже второй мой вопрос адресован к Фомичеву. И на него снова отвечает не он, а Белый.

— Нет, не возможно. Мой пиар-директор не уйдет. Тем более, что это не безопасно, вдруг ты снова пригласишь того малолетнего дебила, чтобы он набил мне морду?

Сама не замечаю, как сжимаю кулаки. Пальцы до боли впиваются в кожу, когда Филипп так пренебрежительно говорит о Никите. Ой, не стоит так начинать нашу встречу, милый. Совсем не стоит.

Отталкиваюсь от мягкой спинки кресла и подаюсь вперед, чтобы лучше видеть лицо Белого:

— Во-первых, я пришла одна и твоя, как ты выразился, морда, в безопасности. Во вторых, в прошлый раз ты получил вполне за дело.

— Я и мои юристы с тобой в корне не согласятся. Можешь порадовать Савранских — я готовлю на них иск! Представляю, в каком шоке будет эта святая семейка, когда на свет попрет их вонючее грязное белье!

Еще немного, и я сдеру себе ладони в кровь. По крайней мере, на коже уже сейчас видны глубокие следы от ногтей. Эта боль отрезвляет. Не дает слететь с катушек и наговорить Белому всякого. Я пришла сюда с одной только целью и не уйду, пока не получу свое.

— Ты не будешь подавать никакой иск, — твердо чеканю я.

— Да? — Брови Филиппа удивленно ползут вверх. — И почему же?

— Потому что сейчас ты будешь занят другим.

Он удовлетворенно хмыкает. По улыбке мужа понимаю, тот ждет какую-то приятную для себя новость. И я уже предвкушаю, как исказится его лицо, когда он услышит то, что я для него припасла.

— И чем же, mon cher?

— Оформлять документы на нашу с тобой дочь.

Белый непонимающе хмурится. Так искренне, будто он уже забыл об Ане и ребенке, которого она от него родила.

— У нас нет дочери, Римма. Ты сделала аборт, помнишь?

О, я-то как раз помню. Каждый день своей жизни помню об ошибке, которую сделала однажды, а вот кое-кому не мешает освежить память.

— Ошибаешься. Любовь Филипповна Белая родилась два дня как. Красивая, громкая девочка, очень похожа на тебя. Это, конечно, пройдет. Эволюцией предусмотрено, чтобы дети после рождения были максимально похожи на отцов, так как у вас природой не заложены родительские инстинкты, как у нас, женщин. А тут видишь свое отражение и понимаешь — мой ребенок, моя ответственность, мое. А потом, через пару недель проявятся черты матери, то есть мои.

— Римма, ты меня пугаешь, — замечаю на лбу Филиппа синюю жилку. Она быстро пульсирует, как бывало всегда, когда Белый думал. А сейчас ему есть над чем пораскинуть мозгами. Он напряженно молчит. Смотрит на Фомичева, затем на меня, но судя по мутному взгляду, все еще ничего не понимает.

— Фил, — задумчиво тянет Антон, — я же говорил, Кузнецова родила девочку. Два дня назад, или ты не помнишь?

— А мы с Риммой тут при чем?

— При том, что это наш с тобой ребенок, — спокойно отвечаю я.

Фомичев присвистывает от удивления. Все это время он стоял в коридоре, будто готовился открыть дверь, чтобы выпроводить меня из номера. Но сейчас, поняв, что наш разговор затянется надолго, Антон уселся на кровать.

— Филиппок, а ты у нас титан секса, когда только успел, — смеется этот кретин.

— Заткнись! — Кричит на него Белый. Лицо его искажено от ярости, а щеки мелко дрожат. — Я не могу быть отцом этого отродья, я вообще не хотел никакого ребенка, так что не собираюсь ничего делать! Еще и фамилию мою ей дали? Кажется, вы совсем с катушек слетели! Где Нюрка? Она совсем уже еба*улась?!

— Аня умерла, — отвечаю и вижу, как удивленно вытягиваются лица Белого и Фомичева. — По крайней мере, для тебя Филипп. Больше ты ее не увидишь, она уехала и просила никогда ее не искать. Ребенок, которого вы с ней сделали, ждет меня в родильном доме, и мне нужно, чтобы ты поднял все свои связи и сделал документы, подтверждающее наше с тобой родительство.

Филипп облизал пересохшие губы. Судя по осмысленному взгляду, только сейчас до него дошло, что я говорю.

— Зачем тебе это?

— Хочу обезопасить себя на случай, если ты или Нюра когда-нибудь решите шантажировать меня происхождением Любы.

У меня в голове эта мысль звенит такой кристальной ясностью, что даже странно, как этого не понимают другие? Все же очевидно! Даже пройдя все круги бюрократического ада, я не могу быть уверенна в том, что правда никогда не всплывет наружу. И я боюсь не за себя, а за Любу, которая когда-нибудь узнает, что ее никто не любил и не желал!

Любили. И желали. Просто не биологическая мама, а другая, настоящая.

Даже если Аня когда-нибудь опомнится, решит познакомиться с моей дочерью, я ей не дам это сделать. Жестоко? Возможно. А бросить только родившуюся малышку в роддоме не жестоко? Не принимать, не заботиться, желать ей смерти, это не жестоко?

Ане был нужен ребенок, пока она думала, что сама нужна Белому, вот и все. С Филиппом все еще проще — ему не нужен никто кроме него самого. Ему всегда было плевать на все, кроме себя и своей репутации. Ребенок, даже свой собственный Филиппу не интересен. Максимум, чего стоит ждать, так это попыток помотать мне нервы через девочку. Но и на этот случай мне есть что сказать.

— Римм, я не понял, ты хочешь удочерить ребенка, — вначале доходит до Антона.

— Именно так. Мне нужно, чтобы Филипп Львович напряг все свои связи и сделал документы для Любы, в которых я буду значиться как ее биологическая мать, а он как отец. После чего мы тихо и спокойно разведемся, а я, все так же, не поднимая шума, лишу Филиппа родительских прав и никогда больше не буду ни о чем просить.

— Антон, это даже смешно, она уже назвала малявку. Люба! Любовь, значит? А почему так по-мещански? Я ожидал от тебя, mon cheri, чего-то более благородного. Изабелла там или Виктория. Чтобы без суеты, но с намеком на королевский стиль. Но Любка? Как теленка в селе, откуда ее мамаша родом?

Мне нельзя сорваться. Последнее что я должна делать, терять голову и начинать истерику. Именно этого ждет от меня Белый, и только потому, я держусь изо всех сил. Сжимаю зубы, сжимаю кулаки, и вообще вся сжимаюсь.

— Я мама Любы. Запомни это, пожалуйста, в конце концов, в той аварии ты повредил позвоночник, а не голову.

Лицо Белого тотчас искажается в злобной гримасе. Он перестает паясничать и снова нажимает на кнопку, чтобы проехать ко мне. И злится еще сильнее, когда колеса его коляски упираются в угол кровати. Не зря я выбрала это кресло, здесь ему меня не достать.

— Римма, ты никогда не была дурой, поэтому я скажу всего один раз. Я даже пальцем не пошевелю ради этой маленькой облезлой болонки! У меня не было, нет и не будет детей, надеюсь, ты это уяснила?

С каждым сломом грудная Клетка Белого увеличивается в объеме, как у петуха во время драки. Кажется что еще секунда, и бывший начнет кукарекать, эякулируя от восторга от собственной крутости. И Боже, как же мне приятно сейчас разделать эту синюшную куру.

— Антон, напомни, пожалуйста, таблоиды все еще гонятся за историями о тайных детях и бросивших их звездных папашах?

— Это всегда горячая тема, — поняв, к чему я веду, соглашается Фомичев.

— Угу, думаю, используя мой редакторский опыт, на первом смогут запустить материал уже в понедельник. Что скажешь? Не пойму только, нужно ли им готовить пандус, чтобы на шоу приехал Белый, или ты лично донесешь его на руках?

— Суууука, — ненавидяще шипит муж.

В его глазах такое пламя, что, кажется, я отсюда чувствую жар.

— Римм, — Антон наоборот, выбирает другую тактику и меняет тон с пренебрежительного на ласково-придурковатый. Так как он говорят с маленькими детьми и непроходимыми тупицами, — милая, ну ты же понимаешь, что сделать документы для какой-то девочки это… преступление?

— Как и сделать аборт для какой-то другой девочки на сроке, когда никто в здравом уме не возьмется за процедуру. Если я подтяну на шоу и частную клинику, как думаешь, это хорошо отразится на репутации Филиппа?

— Суууука, — во второй раз шепчет муж.

В его сторону я даже не смотрю. Плевать, что он там обо мне думает.

— Римма, это очень дорого стоит. Боюсь, Филипп не согласится платить за подобное.

— Ни рубля эта шваль от меня не получит, — срывается на визг Белый.

Я улыбаюсь, тихо и безмятежно, во все свои две тысячи зубов. Или сколько их там у акулы?

— Деньги не проблема. У меня как раз есть нужная сумма.

— Откуда?! — Брызжет слюной Белый. Клянусь, если бы не кресло, он бы уже кинулся на меня с кулаками. — Откуда у тебя деньги! Ты не работала! Ты ни хера не делала, только трахалась со своим молокососом! Подставила ему жопу как старая кобыла и слюни пускала от удовольствия! У тебя нет никаких денег, я все забрал, все до копейки!

Но вдруг этот рев прекращается, затухает на полуслове и Филипп, увидев что-то в моем лице, бледнеет до состояния бумаги.

— Антон, Антон, посмотри там, в сейфе…

Как банально. А я все гадала, где хранит Белый деньги, на каком счету прячет их от меня и моего юриста. А все оказывается так просто — в сейфе своего гостиничного номера. Странно, что не под подушкой.

Антон выходит из комнаты, оставив нас с мужем наедине. Филипп прожигает во мне дыру взглядом всю ту минуту, пока его помощника нет с нами. А мне впервые в жизни плевать на Белого. Не осталось ни страха, ни любви, ни ненависти. Одно только брезгливое равнодушие.

— Пусто, — кричит Фомичев из коридорчика — крохотной комнатки, куда поместился только шкаф.

Рот Белого раскрывается, но так и замирает, не в состоянии произнести ни звука.

— Сука? — Любезно подсказываю мужу.

— Феерическая, — улыбается в ответ Фомичев. Все происходящее его явно забавляет. Представляю, как за полгода Антона достали заскоки моего мужа, так что сейчас он злорадствует, видя, как тому по голове прилетает бумеранг.

— Римма, ты украла деньги, — рычит Филипп.

— А ты докажи. Может, я их нашла, может, заработала, может вообще на скачках выиграла?!

— Ты же ненавидишь скачки!

— А теперь полюбила. Особенно когда в них учувствуют молодые жеребцы. Старые скакуны никуда не годятся, двигаются на шарнирах, как инвалиды. Что они могут против молодости? Ничего. А я иногда даже постанываю от удовольствия… видя особо удачный забег — снова не могу сдержать улыбку, наблюдая, как корежит Белого. Это только начало, милый. Тебе прилетит за все! За каждое сказанное тобой слово!

— Антон, передай моей жене, что я не буду тратить свои деньги, никогда не приму ребенка, не дам ему свою фамилию и вообще сделаю так, что даже ее имя перестанут употреблять в наших кругах!

— Антон, — не остаюсь в долгу я, — передай моему мужу, что мне не нужно его одобрение и помощь, я могу сделать все сама, просто это займет больше времени, чем мне бы хотелось. А о том, что он там сделает и в каких кругах — право слово, это даже смешно! Кто его будет слушать? Он так долго занимал место на вершине, не давал никому даже сантиметра своей славы, что все как стервятники только и ждут, когда Белый упадет вниз, чтобы заклевать его еще живого, но уже совершенно бесполезного.

И воспользовавшись тем, что эти двое молчат, переваривая все сказанное, я повторяю:

— Я могу сделать все сама, mon cher, мне не нужны ни твоя помощь, ни твое одобрение, просто без тебя это займет чуть больше времени. Я не прошу участвовать в жизни ребенка, ты даже видеть ее не будешь. Ни меня, ни Любу. Просто сделай мне документы и оформим развод.

— Но мои деньги…

— Забудь. Их нет. Я передам своему юристу свои деньги, но ты разрешу тебе оставить все, что не потратишь на оформление документов.

— Жалкие крохи? Когда по справедливости мне принадлежит все, все, Римма!

Я зеваю. Не театрально, а вполне по-настоящему. Меня уже давно утомил этот разговор.

— Странно, Филипп, ты так цепляешься за какие-то бумажки, когда есть вещи, куда более ценные, чем деньги.

— Как уморительно это слышать от человека, который не работал и дня, шипит Белый.

И он сейчас, как и я, не претворяется. Уверена, Филипп думает, что переписывать его гениальные рукописи не работа, а удовольствие и честь для меня. И обслуживать его, обстирывать, терпеть дурной характер и слушать ужасные, чудовищные в своей сути стихи — тоже мечта любой женщины. Мне просто повезло быть допущенной к телу гения. И я не имею права требовать что-то взамен, а должна просто лечь и умереть от восторга, что мне доверили честь — прикоснуться к солнцу.

В этом весь Белый. Он уверен в своей уникальности и даже не сомневается, что это не так. А вот Фомичев напрягся, заметив, до чего я спокойна.

— Римма, что ты имеешь ввиду? Что может быть более ценным, чем деньги?

Я встаю со своего места, и, обойдя комнату по широкой дуге, приближаюсь к выходу. Мне больше нечего здесь делать, я уже все сказала и уверена, этой информации хватит, чтобы Фомичев принял верное решение. Как он будет уговаривать Белого уже не моя проблема. Я больше не нянька своему мужу.

— Хороший вопрос, Антон. Дороже денег всегда считалась репутация. А она, нашими с тобой силами, у Белого безупречна. Но если понадобится, я сделаю все, чтобы открыть глаза людям. Роман с несовершеннолетней девочкой.

— Ты врешь!

— А ты докажи. Если надо, я подтяну ректора, который скажет все, лишь бы отвести тень со своего университета. Измены жене, незаконнорожденный ребенок, от которого святой Филипп пытался избавиться, зная, какой вред это может принести его матери. Насилие и абьюз, уверена, что и Анне найдется, что сказать на эту тему. Она сама бы не стала воевать с вами, но обязательно подключится к борьбе, которую начну я. Ну и под конец, всплывут все подробности твоей, Филипп, работы. Над старыми книгами и над новинкой, которую уже отдали в печать. Я заставлю разобрать каждую строчку твоего текста, чтобы доказать, что не такой уж он и твой.

— Это серьезное обвинение, — кряхтит Фомичев.

— И вполне реальное. А с ноутбуком, который мне подарила Аня, я легко смогу доказать, что гениальный Белый на самом деле творческий импотент и не может писать если рядом с ним нет в рабстве редактора, который полностью перекраивает текст, сюжет и персонажей. Ребят, — я широко развожу руки, — сколько там книжек отправили в печать? Пятьдесят тысяч? Очень самонадеянно для издательства, но мне только на руку. Потому что после этого, если Белого не уничтожат его фанаты, это сделают большие дяди из печати.

— Суууу, — начинает было мой муж, но замолкает, при виде свирепого лица Антона.

— Фил, закрой рот. Не в твоем положении его без повода открывать.

— Но Антон, ты слышал, что она несет?

— Каждое, млять слово! И знаешь что? Презентация книги прошла не так хорошо, чтобы мы кочевряжились и качали права. Если всплывет хотя бы половина из того, что наговорила твоя чудесная супруга, нам обоим пизда. Так что захлопни пасть, скажи спасибо и сделай все, о чем она просит. Иначе к числу тех, кто желает твоей смерти добавится еще один человек. И лучше тебе не заводить такого врага как я.

Не могу сдержать улыбку, настолько мне нравится ошалевшее лицо Филиппа. Именно так выглядит человек, который за секунду потерял все.

— Приятно иметь дело с умными людьми, — улыбаюсь я Антону. — Контакты моего юриста у тебя есть, видеться с вами я не планирую, все вопросы будем решать через него. До свидания, Антон. И прощай, Филипп.

Фомичев догоняет меня, когда я вышла из отеля на улицу. Холодный осенний воздух приятно оседает в легких, вытесняя духоту и сухости номера, в котором теперь живет мой муж. Боже, как хорошо, как свободно дышится, когда его нет рядом.

— Римма, — слышу и оборачиваюсь. Фомичев улыбается мне так, будто нас двоих связывает общий секрет. — Милая, ты была просто великолепна.

— Что тебе нужно, Антон, — устало прикрываю глаза. От всего случившегося у меня болит голова и тянет в висках.

— Мне нужна ты, — Антон, видя мое состояние, подает мне руку, ведет куда-то вдоль дороги, мимо людей, мимо машин. — Римма, тебе нужен литературный агент? Я слышал о твоей книге и верю в ее успех, но женщине, пусть и такой умной, нельзя в одиночку плавать среди тех акул из издательства. Загрызут. Но я могу тебе помочь, я сделаю все, чтобы вывести тебя в топ, стану твоей второй рукой, твоим помощником и доверенным лицом.

Смотрю на свои пальцы, зажатые в красной, как у рака, клешне. Антон вцепился в меня и тянет, тянет, тянет. Смотрит в глаза, улыбается, что-то обещает, в чем-то клянется.

Это похоже на гипноз, но я слишком долго была кроликом, чтобы снова купиться на старания удава.

Вытаскиваю мокрую от пота ладонь из его рук и чеканю:

— Никогда в жизни, Антон. Никогда в жизни я не свяжусь с тобой. И советую не вставать у меня на пути, потому что, клянусь, задавлю. Уничтожу тебя, и Белого, только дай мне повод.

Несколько бесконечно долгих секунд Антон смотрит мне в глаза. Кивает. И произносит:

— Я тебя услышал.

После чего уходит от меня прочь. Надеюсь, что на этот раз навсегда.