Измена. Вторая семья моего мужа

Глава 37

Три дня.

Сложные, почти непреодолимые три дня прошли без Никиты и самое страшное откровение, которое меня ждало — это можно пережить. Мир не остановился, по улицам не разгуливают всадники Апокалипсиса, а землю не сковали вечные льды.

Просто все вокруг снова стало серым. Таким, как и раньше, до появления Савранского.

А я… почти привыкла.

Я убедила себя, что так будет лучше, в первую очередь для него. Не плакала, не запиралась в комнате и не слушала грустные песни. И веселые, и любые другие впрочем тоже. Эти три дня я работала, спала положенные восемь часов, ела только полезную, самую сбалансированную в мире еду, занималась спортом, наводила дома порядок — в общем, делала все, лишь бы не думать.

У меня даже получилось собрать Никитины вещи. Вышел рюкзак и небольшая коробка, считай, что ничего. Странно: занимая так мало места, Никита смог заполнить собою все вокруг, прорасти в меня корнями, так что теперь приходилось выдирать на живую.

Целый день я спотыкалась, то ногами, то взглядом, о черный спортивный рюкзак и наконец, не выдержала, написала Насте:

«Мы расстались с Никитой, так будет лучше для всех».

Не жалуюсь, не прошу совета или сочувствия, только ставлю перед фактом. Вру, конечно, потому что лучше будет не для меня, для Никиты. Но… значит, и для меня тоже.

Настя сразу читает и пишет ответ. Долго пишет. Я уже готова прочитать гневное послание от подруги, но экран загорается коротким, сухим:

«Хорошо».

Обычно Савранская куда многословней, и молчит она только когда обижается. Но на кого здесь обижаться, я ведь поступила правильно! По уму, по совести! Отпустила Никиту, дала ему возможность быть, наконец, счастливым. Не разгребать ошибки моего прошлого, а натворить собственные! Разве не этого хочет любая мать, видеть, что ее ребенок счастлив? А со мной Никита не будет счастливым, просто не сможет быть. И какого черта она на меня тогда злится? И я-то, я то почему на себя так злюсь?!

Тру отчего-то горячие уши, в зеркале они видятся двумя красными лепешками по бокам опухшего лица. Вот же… я не плакала! И слезинки не проронила, а все отекла. Наверное, это возраст. И еще одна, тысяча первая причина, почему мы с Никитой не можем быть вместе. Куда ему с такой развалюхой. Проговариваю это вслух, отчего становится немного легче, а в голове укореняется мысль, что поступила я правильно!

«Я собрала вещи, могу передать их курьером, или любым другим способом».

«Не надо».

И вслед второе смс:

«Заберу сама, когда буду в Москве».

Экран потух, и больше не загорался, сколько бы я на него не смотрела. Гипноз не работал. Самовнушение тоже.

Вскочив на ноги, я сделала два круга по комнате и снова уселась на диван, аккурат напротив зеркала. Женщину в отражении было не узнать. Серая, какая-то неопрятная, с узкими прорезями глаз на одутловатом лице. В гроб и то краше кладут.

Рука тянется к расческе, но почему-то я снова вижу в ней телефон. С пустым темным экраном.

И от этого Настиного молчания на меня накатывает такая вина, такая обида, что из глаз брызжут слезы. Просто так я лопаюсь соленой влагой, как перезрелая вишня.

Но зачем плакать, зачем мучать себя, ведь я правильно поступила!

Я ведь правильно поступила?

И почему, если я права, так болит сердце?!

На разрыв, до сбившегося дыхания, до сизых кругов перед глазами, до смерти!

От боли, накрывшей меня как одеяло, я падаю, скрючиваюсь на полу и засыпаю.

А утром… ничего не меняется. В моей жизни все так же нет Никиты, а значит и смысла эту самую жизнь продолжать. Кое-как заставляю себя держать режим: чищу зубы, пью чай, ем невкусную кашу. Одеваюсь, специально выбираю из шкафа нарядное платье, ведь знаю — стоит дать себе слабину, и я проведу оставшийся месяц в пижаме.

И когда я, причесанная и накрашенная, сажусь за компьютер, звонит телефон. Я бегу к нему так быстро, что мне даже становится за себя стыдно.

Глупая Римма, неужели ты ждешь, что тебе позвонит Никита? Конечно, он не будет этого делать. Савранский слишком умен и у него, в отличие от тебя, есть гордость.

Мне же остается только всхлипнуть, увидев на экране имя своего юриста.

— Римма Григорьевна, — раздается неестественно бодрый голос, — вы свободны сейчас? Сможете подъехать в офис?

Мне нужно совсем немного времени, чтобы собраться. По сути, я уже готова, и, накинув тонкое пальто поверх платья, выбегаю из квартиры. Не выхожу, а именно выбегаю, будто скрываюсь от преследователя. От желания крикнуть Никите, что скоро приду, от ощущения поцелуя на губах, от чувства тепла на душе, ведь дома меня ждут. Больше нет.

Лечу по лестнице так быстро, что начинает колоть мышцы. Вываливаюсь из подъезда на улицу, а там, по глупой привычке, оборачиваюсь назад и смотрю на наши окна. Никого.

А раньше там стоял Савранский и ждал, не уходил, пока я не сяду в машину.

Черт, еще и машина! Там все пахнет им, все им живет! Его парфюм, его свитер на заднем сидении, его глупый брелок, который Никита повесил на лобовое. С тоской смотрю на свою девочку и понимаю, что не поеду сегодня на ней. Просто не смогу.

Офис Климова находится в трех километрах от дома, так что решаю идти пешком. Сильнее запахиваю пальто, в Москве уже настоящая осень, и порывы ветра, которые недавно романтично кружили листья в воздухе, сейчас сшибают с ног.

Я тороплюсь, будто приди я раньше, это ускорит мой развод с Белым. Нет, конечно. Мы выжидаем, пока Филипп не анонсирует свою книгу, и только тогда начнем процесс. И дальше только от супруга зависит, какой это будет развод: быстрый и безболезненный, или громкий, со скандалом, дракой и фанфарами.

Я знаю Белого как облупленного. Он до омерзения тщеславен, но очень избирателен в том, как именно о нем говорят. В годы нашего брака, Филипп мог впасть в уныние от любого неосторожного слова журналистов, а тут публичный скандал. И слов будет много, всяких, но преимущественно плохих. Мой муж не захочет оттягивать внимания от выхода книги, бросать тень на свое детище, и поэтому, как мы с Климовым надеемся, взамен молчания, он даст мне что угодно — развод, рекомендации, украденные у меня деньги.

С этими мыслями я не замечаю, как оказываюсь на пороге кабинета Юры.

Дверь открыта, будто меня ждали.

— Римма Григорьевна?

Климов как всегда безупречен. Отглаженный костюм без единой морщинки сидит на нем так, будто юрист родился в магазине итальянской шерсти, и не носил ничего кроме строгих приталенных пиджаков. Юра галантно подает мне руку и провожает до заранее отодвинутого стула.

— Выглядите чудесно, — произносит он, не сводя с меня внимательных, серых глаз.

От таких комплиментов я теряюсь и несу какую-то чушь.

— Спасибо, вы тоже.

Он смеется. Тихо и как-то очень по-мужски. Не могу понять, это флирт или я себе все надумала? У меня не было мужчин кроме Белого, а отношения с ним похожи на хроническую аллергию с редкими обострениями — такие же унылые и душные в период цветения амброзии.

Про Никиту стараюсь не думать. Если Филипп был аллергией, то Савранский похож на лихорадку, от которой туманилось сознание, а тело до сих пор дрожит в ознобе. И я не хочу еще раз ощутить подобное. Никогда на свете, никто на свете даже близко не станет рядом с моим синеглазым чудом. Это как рождение сверхновой звезды — случается раз в тысячу лет, и увидеть такое дано не каждому.

Пережить так вообще никому.

И потому нет у меня никакого опыта с мужчинами, только с Белым, а это было настолько иначе, что я просто теряюсь, не понимая, ухаживает за мной Климов или просто проявляет вежливость.

Все проясняется, когда он снова зовет меня выпить кофе.

Черт. Смотрю перед собой, вижу интересного, очень перспективного мужчину, который подходит мне и по возрасту, и по интересам и даже по статусу, и понимаю, что не могу.

Просто не могу разрешить кому-то писать себе, звонить, ждать, касаться. От последней мысли меня передергивает.

— Римма Григорьевна, все в порядке, — беспокоится Климов, и кладет руку мне на плечо, отчего я внутренне напрягаюсь. Боже, какая мерзость!

— Угу.

— Так что насчет кофе? — Не сдается он.

И взгляд такой, словно под кожу норовит залезть и голос еще.... Аж тошнит!

— Я не пью кофе, — отвечаю и, отстранившись от Климова, беру сумочку со стола, чтобы поскорее сбежать отсюда. Но Юра не сдается:

— Я вас удивлю, но в кафе подают чай, соки, или просто воду.

— Да, ее я тоже не пью.

— Даже так? — Смеется Климов. — Ладно, Римма, я вас понял, я умею принимать отказы. Скажите, вы на машине? — Качаю головой, отчего Климов расплывается в улыбке. — Отлично! Тогда разрешите мне хотя бы проводить вас до дома, тем более что мне очень нужна ваша помощь. Или я не заслужил и этого?

Грязный ход. И к тому же манипуляция, которую я считываю за секунду, но соглашаюсь дойти вместе хотя бы до метро. Зачем портить отношения с собственным юристом? Через какую-то неделю у Белого выйдет анонс книги, и мы начнем суд, а там помощь и навыки Юрия очень пригодятся.

Я никак, ни взглядом, ни словом не показывала, что хочу завести интрижку, и спокойна за свою репутацию. За репутацию Юры тем более, зачем ему терять перспективного клиента накануне громкого эпатажного дела? Не так я хороша, чтобы променять меня на карьеру.

— Да конечно, — поднимаюсь с места. — Какая помощь вам нужна?

— О, это элементарно. Я совершенно не доверяю своему вкусу и прошу вас помочь выбрать мне цветы.

Хмурюсь. И кажется, краснею.

— Для кого будет букет?

Ну не может же, чтобы для меня. Это очень глупо и непрактично. Может Юра идет на юбилей мамы, или навещает бабушку. Или после нашей встречи его ждет… да мало ли кто его ждет!

Но ответ оказывается проще и страшнее всех моих догадок. Климов ищет на столе телефон, поправляет разбросанные бумаги, так, что я не вижу его лица, когда он произносит:

— Для моей жены. Сегодня у нас годовщина свадьбы.