Извращённое чувство

3. ЯСМИН

Расскажет ли он моему отцу о том, что произошло?

Это первая мысль, которая проносится в моей голове после того, как я прихожу в себя после самого сильного оргазма в моей жизни.

Джулиан Фарачи шпионил за мной. И я позволила ему это делать.

— Ты в порядке?

Голос Эйдана звучит невнятно, потому что у меня гудит в ушах от того, как сильно я только что кончила, и потому что мой затуманенный разум пытается разобраться в том, что только что произошло. Тошнота скручивает мой живот, когда я встречаюсь взглядом с темно-карими глазами Эйдана.

Считается ли это изменой, если я не могла это контролировать?

Я не сделала ничего плохого, но мои бедра всё ещё скользкие от его взгляда, и от этого чувства отвращения и вины смешиваются и камнем падают на дно моего желудка.

— Принцесса, — продолжает Эйдан.

Слегка покачав головой, я протягиваю руку и прижимаю ладонь к его щеке.

— Да, я в порядке.

Я практически рассказываю ему о том, что произошло, слова так и вертятся у меня на языке, но в последнюю секунду я проглатываю их, решив похоронить воспоминания где-нибудь глубоко внутри себя, где я не смогу до них добраться. В конце концов, это больше никогда не повторится.

Джулиану действительно нечего терять, но если он расскажет моему отцу, я тоже не буду молчать и заставлю его признаться, что он наблюдал за мной. И я очень сомневаюсь, что он бы хотел, чтобы кто-нибудь узнал, что он потирал свой член, наблюдая, как дочке его босса отлизывают. Я не совсем понимаю, почему он наблюдал за мной, когда большую часть времени активно пытался убрать меня с глаз долой.

Мурашки бегут по коже и покалывают меня изнутри, как иголки, когда я снова думаю о том, что я кончила, потому что он был рядом.

О том, как сильно мне это понравилось.

Это было только потому, что он привлекателен. Временная оплошность, вызванная обостренным чувством моего возбуждения и, к сожалению, идеальными чертами лица Джулиана.

Меня словно ударяет током между ног, и моя киска сжимается.

Проклятье.

— Когда я снова смогу увидеть тебя? — шепчет Эйдан, наклоняясь и прижимаясь своим мокрым от пота лбом к моему.

Тепло разливается по моей груди, и я прижимаюсь своими губами к его.

— Как только смогу улизнуть.

Я ненавижу, что с Эйданом всё должно быть именно так, что нам приходится прятаться по тёмным углам и шептать обещания о том, когда и где встретимся снова. Но даже мысль о том, чтобы рассказать об этом отцу, заставляет мои ладони вспотеть, а сердце сжаться.

Как сказать мужчине, которого ты боишься разочаровать, что прямо у него под носом ты крутила роман с парнем, который работал в его доме много лет?

Он никогда не смирится с этим. В прошлом он всегда открыто заявлял, что мне нужно защищать себя от людей без денег, потому что они будут первыми, кто попытается отнять их у меня. Он бы не понял, что Эйдану на всё это наплевать.

И, честно говоря, из всех вещей, которые может сделать мой отец, меньше всего я боюсь разочаровать его. Он может отослать Эйдана прочь. Уволить его маму. Оставить их на улице без работы и без возможностей.

Я не питаю иллюзий по поводу того, что Баба́¹⁰ — добропорядочный гражданин. Его моральные принципы в лучшем случае шатки, а в худшем — вообще отсутствуют. И я не смогу смириться с тем, что с Эйданом или его матерью что-то случится из-за меня.

Эйдан сжимает челюсти, в его взгляде читаются бурные эмоции.

— Позволь мне пойти к твоему отцу, Яс.

Паника сжимает мне горло и делает ладони влажными, как это происходит каждый раз, когда он поднимает этот вопрос.

— Н-нет. Пока нет.

Эйдан отодвигается, вскакивая с кровати и роясь в одежде на полу, пока не находит свои брюки, резко натягивая их на бедра. Я молча наблюдаю за ним, ощущая, как чувство вины, словно тысяча камней, привязанных к моему животу, тянет меня вниз, пока я не захлебнусь.

— Он хотел, чтобы я встретилась с мужчиной сегодня вечером за ужином, — выдавливаю я из себя.

Не уверена, зачем заговорила об этом сейчас или зачем вообще заговорила об этом, кроме того, что, может быть, если я расскажу ему об этом, тогда мне не будет так плохо из-за того, что я держу в тайне то, что произошло с Джулианом.

Только когда он полностью одевается, натягивая через голову свою обычную белую футболку, он снова заговаривает.

— И… ты это сделала?

Я качаю головой.

— Он так и не появился.

Эйдан вздыхает.

— Ты не можешь позволять своему отцу вечно контролировать твою жизнь.

Во мне вспыхивает ярость, и я облизываю губы, отворачивая голову в сторону.

— Ты не понимаешь.

— Потому что ты мне этого не позволяешь! — он поворачивается ко мне лицом и сжимает кулаки.

— Он болен, Эйдан!

Он фыркает.

— Поверь мне, я знаю.

Мой взгляд смягчается, когда я смотрю на него, жалея, что не могу стереть боль с его лица. Но то, о чем просит Эйдан, — это не то, что я могу ему предложить.

Вздохнув, я провожу дрожащей рукой по своим спутанным волосам, густые черные пряди вьются под моими пальцами.

— Я не хочу тревожить его. Ему вредно испытывать стресс.

Небольшой приступ гнева вонзается своими острыми краями в мою грудь из-за того, что мне нужно озвучивать это. Когда я говорю об этом вслух, обстоятельства становятся реальностью, хотя я всё ещё пытаюсь притвориться, что это не так.

Мой пересохший язык прилипает к небу.

— Я скажу ему, хорошо? Мне просто нужно время.

Эйдан пристально смотрит на меня, гладкие черты его лица становятся напряженными, прежде чем он, наконец, выдыхает и подходит, садясь рядом со мной. Его руки обхватывают мои щеки, и он вытирает несколько слезинок, которые я не смогла сдержать.

— Принцесса, сколько ещё времени тебе нужно?

Его слова пробиваются сквозь моё горе, как шаровая молния, разбрасывая осколки, пока они не вонзаются в мою кожу.

— Не используй его рак легких как оружие, чтобы добиться своего, Эйдан.

— Я этого не делаю.

Моя нижняя губа дрожит, и я прикусываю ее зубами, отдаляясь от него.

Его хватка становится сильнее, и он разворачивает меня лицом к себе.

— Я не делаю этого. Я просто… Я люблю тебя с тех пор, как мне исполнилось тринадцать, и я уважал твои желания, ожидая в сторонке, будучи с тобой в тайне все эти годы, пока ты придумывала способ сказать ему о нас. Я не хочу упускать шанс получить его благословение. Позволь мне доказать тебе, что я достоин тебя, Ясмин. Ради него и ради себя, — у меня сводит живот. — Я могу подарить тебе весь мир. Но ты должна позволить мне быть с тобой на людях, — он покрывает мою щеку легкими поцелуями, отчего по шее пробегают мурашки. — Я люблю тебя, Яс. Конечно же, твой папа увидит, что ты тоже любишь меня.

Кивнув, я преодолеваю страх и запускаю пальцы в его шелковистые каштановые волосы.

— Ладно. Я поговорю с ним завтра.

Но на следующее утро, когда я сижу в кабинете отца…Я с ним не разговариваю.

Что бы там ни думал Эйдан, это не так-то просто. За эти годы я тысячу раз пыталась произнести эти слова: «Баба, я влюблена в Эйдана Ланкастера». Но они так и не прозвучали.

Поначалу рассказывать было особо нечего. Это была просто крепкая дружба, которая расцвела вскоре после того, как он появился в поместье, а его мать стала главой нашей прислуги, когда ему было шесть лет. Мы были двумя детьми, которые летом проводили вместе свободное время, а зимой тайком делали снежных ангелов. А когда это переросло в нечто большее, я стала защищать эти отношения, боясь того, что буду делать, если потеряю Эйдана, и, честно говоря, я боялась расстроить своего отца. Потребность в одобрении моего отца зарождается глубоко во мне, пропитывая каждое мое благое намерение до тех пор, пока не затмевает весь свет. Он не бессердечный человек — по крайней мере, по отношению ко мне, — но он ожидает, что в нашем кругу должен быть определенный тип людей, а люди с низким доходом не вписываются в этот шаблон. Они сотрудники, их должно быть видно, но не слышно. И они уж точно не должны врываться и завоевывать сердце его дочери.

Не уверена, откуда во мне берется эта неуверенность. Может быть, это из-за того, что моя мать умерла при родах, оставив его единственным человеком в моем окружении, или, может быть, из-за того, что, несмотря на его далеко не идеальное отношение ко мне, он любил и поддерживал меня каждый день моей жизни.

Он всегда был рядом.

Я бы отдала своему отцу весь мир, потому что это то, что он сделал для меня. Было бы эгоистично притворяться, что это не так.

— Habibti, ты в порядке?

Голос моего отца разносится в воздухе, скользя по поверхности его мебели из темного дерева, пока не опускается тяжестью на мои плечи, заставляя меня глубже вжаться в роскошную бордовую кожу его огромного кресла.

Мы находимся в его домашнем кабинете, где он проводит большую часть своих дней с момента появления болезни, и в моей памяти всплывают воспоминания о том, как я маленьким ребенком сидела на коленях у отца за его столом, пока он учил меня разбираться в четырех главных характеристиках бриллиантов — огранке, цвете, чистоте и весе карата. Теплое чувство любви переполняет меня, когда я вспоминаю, как он качал меня на коленях, пока я разглядывала в увеличительное стекло драгоценности, которые он приносил домой.

— Да, Ясмин, — встревает Джулиан. — У тебя такой раскрасневшийся вид. Не желаешь поделиться?

Я перевожу взгляд на него, раздраженная тем, что он всегда здесь и явно изо всех сил старается вывести меня из себя. Я всегда знала, что он закадычный друг моего отца, но пока не вернулась из университета, не понимала, что это будет означать, что он всегда будет рядом, как дурная привычка.

Он смотрит на меня с вызовом, его высокая фигура обтянута идеальным костюмом, а плечо прислонено к стене, как будто у него нет ни единой заботы в мире. Как будто прошлой ночью он не стал худшим в мире Подглядывающим Томом¹¹, наблюдая, как Эйдан трахает меня, а потом доводит до оргазма своим языком.

— У тебя что, нет собственного дома, куда можно пойти? — язвлю я. — Собственная семья, которую можно беспокоить?

Он смеется.

— Зачем быть там, когда здесь, где я нахожусь сейчас, происходит столько всего интересного?

Меня охватывает смущение, кровь стынет в жилах.

— Тебя беспокоит мое присутствие здесь? — он наклоняет голову.

Я пожимаю плечами.

— Ты как таракан, всегда прячешься по темным углам.

Он ухмыляется, отрывается от стены и неторопливо направляется ко мне, слегка наклоняясь, берет мою руку и запечатлевает легкий поцелуй на тыльной стороне ладони.

— Я мог бы многому научить тебя о том, что происходит в темных углах, Gattina¹², — тихо говорит он.

Мое сердце подскакивает к горлу.

— Вы двое — как родные брат и сестра, — со смехом говорит мой отец.

Джулиан хмурится и снова выпрямляется. Он разглаживает перед своего черного пиджака, вены на его руках становятся заметнее из-за чернил, которыми они были обведены. Прищурившись, я понимаю, что это татуировка в виде змеи, выглядывающей у него из рукава, и провожу взглядом по его руке, гадая, насколько далеко простирается рисунок.

Змея.

Подходит, я думаю.

Дурное предчувствие пробегает у меня по спине и обвивает шею.

— Баба́, — говорю я, отрывая взгляд от Джулиана. — Мы можем поговорить наедине?

Я не отрываю взгляда от отца, но одна сторона моего лица горит, и я понимаю только по ощущениям, что Джулиан не сводит с меня пристального взгляда.

— Я как раз собирался уходить, — заявляет Джулиан. — Отдохни, старик. Я позвоню тебе и сообщу о любых важных новостях

Мой отец кивает, провожая взглядом уходящего Джулиана, и я впиваюсь пальцами в подлокотники кожаного кресла, чтобы подавить желание, которое пронизывает меня, приказывая следовать за ним и убедиться, что он никогда не расскажет о том, что видел. Спросить его, кем, черт возьми, он себя возомнил.

— Я тоже хотел поговорить с тобой, — говорит мой отец. — Я не уверен, сколько времени…

— Нет, — перебиваю я его, паника внезапно заполняет мою грудь, как мокрый цемент. — Я не хочу говорить об этом.

Его взгляд смягчается.

— Мы должны поговорить об этом. Меня нельзя излечить, милая, и есть вещи, которые я должен сказать, прежде чем я… прежде чем я не смогу этого сделать.

Мои пальцы сжимаются в кулаки, пока ногти не впиваются в кожу, в надежде, что острая боль придаст мне сил.

— Мне нужно, чтобы ты выслушала непредвзято, — продолжает он. — Ты можешь сделать это для меня?

Комок в горле разрастается, и мне кажется, что он вот-вот прорвется сквозь мой пищевод. Я сглатываю, превозмогая боль.

— Я сделаю всё… — я прерывисто вздыхаю. — Всё что угодно для тебя, Баба́.

В его глазах отражаются мрачные эмоции, и даже сквозь пепельную кожу и пересохшие губы я вижу в нем искру, которая, как я думала, погасла навсегда.

— Ты это серьезно? — спрашивает он.

Я киваю, выпрямляясь на стуле, отчаянно пытаясь заставить его увидеть правду.

— От всего сердца.

— Тогда у меня есть одна просьба, — он замолкает, тяжело кашляя. Мои легкие сводит, пока я наблюдаю, как он мучается с резкими звуками и хриплыми вдохами, прежде чем взять себя в руки. Он одаривает меня грустной, легкой улыбкой. — Считай это последним желанием умирающего.

Мое сердце разрывается от боли.

— Всё, что угодно, — шепчу я.

— Мне нужно, чтобы ты вышла замуж.

Потрясение пронзает меня насквозь, словно прорвалась плотина.

— Ч-что? — я заикаюсь.

Он мягко улыбается, откидываясь на спинку кресла. Часы на стене громко тикают, сбивая с толку мои и без того бурлящие мысли, пока я пытаюсь понять, что он имеет в виду. Должно быть, это метафора или эвфемизм, потому что я знаю, что это не то, на что похоже. Он бы не попросил меня об этом. Только не это.

Мой отец кивает и встает из-за стола, за которым сидел, медленно обходит его и направляется ко мне. Мое сердце бьется так громко, что я слышу его в ушах, и от этого звука у меня сводит живот.

Неужели меня вырвет на его персидский ковер?

Вздохнув, он садится в кресло рядом со мной, протягивает руку и берет мои пальцы, его хрупкие большие пальцы гладят тыльные стороны моих ладоней.

Я опускаю взгляд на это движение, моя грудь сжимается от нежности. То, что его хватка уже не такая сильная, как раньше, как и каждое его движение — это ещё одно напоминание о том, как он болен.

— Ты моя дочь, Ясмин. Самое важное в моей жизни. Я должен знать, что о тебе кто-то позаботится, — пробормотал он.

Я проглатываю страх, который проникает в мои поры.

— Я могу позаботиться о себе сама.

— Послушай, я… — он замолкает, переводя взгляд с моего лица на что-то позади меня и обратно. — Я не доверяю посторонним. Мое наследие — это ты и то, что создала наша семья. «Sultans» была нашей с тех пор, как мой отец приехал сюда с мечтой построить империю, зная, что однажды она перейдет ко мне, а затем к моему собственному сыну.

Его слова бьют меня по лицу и являются суровым напоминанием о том, что, несмотря на все, чем я являюсь для своего отца, есть еще кое-что, чем я не являюсь.

Сыном.

— Компания «Sultans» принадлежит этой семье, — продолжает он. — Всё, что у меня есть, — твоё.

— Тогда позволь мне управлять ей, — говорю я, и мой голос становится тверже.

Это мой шанс доказать ему, что я стою больше, чем он думает. Я не мечтаю управлять многомиллиардным конгломератом. У меня степень по психологии, а не по бизнесу, и я понятия не имею, что, черт возьми, делать, но я могу научиться. Я сделаю всё, чтобы его имя и наследие нашей семьи продолжали жить, если это то, что ему нужно от меня.

Он смеется, но это пустой звук.

— Ты — свет в моей жизни, Ясмин. Но тебе не суждено жить в моем мире.

— Это нечестно, Баба. Я…

— Нет, — перебивает он. — Я сделал всё, что мог, чтобы защитить тебя. Чтобы… оградить тебя от неприятных сторон моей жизни. И есть вещи, которые ты, возможно, не смогла бы понять, и за которые никогда не смогла бы простить меня, если бы узнала.

Я приподнимаю брови и откидываюсь на спинку кресла, высвобождая свои пальцы из его рук.

— Я знаю больше, чем ты думаешь.

Он смеется, протягивая руку, чтобы похлопать меня по тыльной стороне ладони.

Раздражение сжимает мне грудь. Если бы я была мужчиной, это бы даже не обсуждалось. Он, вероятно, приглашал бы меня на все свои встречи с самого детства, учил бы меня «неприятным» вещам, ожидая, что я буду слушать и учиться. Тот факт, что у него нет человека, которого он ищет, — того, кто мог бы возглавить «Sultans», в жилах которых течет кровь Карам, — это его собственная вина.

Я не такой нежный цветок, каким он хочет меня видеть.

— Если ты выйдешь замуж, твой муж сможет принимать решения от твоего имени как единственный акционер, а я смогу спокойно умереть, зная, что две самые важные вещи в моей жизни остались в надежных руках. В руках семьи.

У меня болит грудь от того, как быстро бьется сердце, и такое ощущение, будто вокруг черепа натянули резиновую ленту. Но, несмотря на все это, я понимаю, что вот он. Тот момент, когда я могу рассказать ему об Эйдане. Я делаю глубокий вдох и пытаюсь взять себя в руки.

— Вообще-то у меня есть кое…

Прежде чем я успеваю закончить фразу, он начинает кашлять. И кашляет. И кашляет. Звук громкий и отдается в его больных легких, прежде чем сорваться с его губ. Внезапно он отпускает мои руки.

Я смотрю, как он сгибается пополам, пока у него не начинают слезиться глаза. Он достает из кармана носовой платок, и красные пятна, проступающие сквозь ткань, заставляют меня проглатывать слова, как желчь, позволяя им обжигать горло, а не отравлять воздух. Я не могу рассказать ему об Эйдане прямо сейчас. Не могу разочаровать его выбором, которого он никогда бы не хотел для меня. Не сейчас, не когда он в таком состоянии.

Мои ноздри раздуваются, отчаяние охватывает меня, когда я наблюдаю, как мой отец борется со своей болью, прося о последней услуге.

Но как он может просить меня об этом?

Как я могу отказать?

Он медленно вытирает рот, и одинокая слезинка скатывается по его лицу и падает на клочковатую бороду, которая только начала отрастать, когда он вернулся домой из хосписа и навсегда прекратил лечение.

При любых других обстоятельствах его волосы были бы признаком надежды, стойкости. Теперь это просто еще одно напоминание о том, что его дни сочтены.

— Пожалуйста, — шепчет он, его голос слаб.

В моей голове вспыхивает мысль, растекаясь по мозгу, как кислота. Вот почему он хотел, чтобы я встретилась с этим человеком за ужином. Он занимался сватовством.

Предательство оседает у меня на языке, как порошок. Все это время, все эти годы я кивала и соглашалась на все, о чем бы он ни просил, я, как хорошая маленькая девочка, посещала все школы-интернаты и курсы этикета, и никогда не перечила. Я поступила в колледж и получила «респектабельную» специальность, вместо того чтобы получить степень бакалавра изобразительных искусств в области фотографии, как мне хотелось.

А когда он заболел, я, не раздумывая, помчалась домой, зная, что у меня еще будет время разобраться в своей собственной жизни, потом.

Потом.

Он умирает, напоминаю я себе.

Я поднимаю взгляд, смотрю ему в лицо, ощущая тяжесть того, чего он от меня требует, словно весь мир свалился мне на плечи.

Он избегает моего взгляда, и я знаю, что ему тяжело находиться в таком состоянии передо мной. Он всегда был для меня опорой, и я обязана поступить также.

Я обязана ему всем.

— Хорошо, Баба. Как пожелаешь.