Как поцеловать кинозвезду

Глава 1

Флинт

Я стою в магазине садовых товаров в одном из самых маленьких городков Северной Каролины и смотрю на корзину, доверху набитую поштучно упакованными сахарными печеньями, украшенными моим лицом.

Когда я мечтал стать известным актёром, вот такое развитие событий мне в голову не приходило.

Я беру одно печенье, замечая ценник, приклеенный к целлофану. Одно печенье — больше шести долларов? Печенье у Энн и правда вкусное, но чтобы на шесть с лишним долларов?

Со вздохом кидаю его на прилавок. Я рассчитывал, что большинство жителей Силвер-Крика проигнорируют новость о моём возвращении. Всё равно все здесь знали меня ещё сопливым пацаном.

Сами понимаете, если вы когда-нибудь высидели до конца одно из моих школьных шоу — а под шоу я имею в виду набор плохо выученных монологов и фальшивых песен Jonas Brothers — вы вполне вправе не впечатляться моей карьерой.

Флинт номинирован на «Оскар»? Да и чёрт с ним.

Он снялся во всех этих фильмах про Агента Двенадцать? Может быть. Но вы ведь помните, как он голышом нырял в пруд у пастбища Уилсонов?

Если бы всё зависело от меня, никто в этом городе вообще бы не упоминал мою карьеру.

Мне нужно что-то нормальное.

Я жажду обычной жизни.

И именно поэтому корзина с сахарными печеньями в виде моей физиономии так больно бьёт по нервам.

Я заправляю солнечные очки на голову и смотрю на полное надежды лицо Энн.

Энн Арни управляет магазином Silver Creek Feed 'n Seed столько, сколько я себя помню. Прошло много лет с нашей последней встречи, но она почти не изменилась. Разве что волосы поседели, да лицо стало чуть более усталым. А в глазах по-прежнему сверкает тот самый огонёк.

— Ну как тебе? — спрашивает она. — Сегодня утром я уже четыре штуки продала.

Как ни странно, продавать печенье рядом с кормом для птиц и перчатками для сада — дело здесь обычное. Сахарные печенья от Энн знамениты в Силвер-Крике, и она всегда делает их под ближайший праздник или сезон. По крайней мере, так было, когда я был ребёнком. Но кажется, впервые вижу, чтобы она украсила печенье чьим-то лицом… если, конечно, не считать Санта-Клауса.

Наверное, я должен чувствовать себя польщённым. И, может, какая-то часть меня так себя и чувствует. Но большая часть просто хочет остаться незаметной.

Я ловлю искренний взгляд Энн и понимаю, как сильно ей хочется, чтобы я оценил её старания.

— Отлично получилось, Энн. Портрет — как с фотографии.

— Я как раз ту и взяла, с обложки журнала People, — говорит она, прочищая горло и склоняясь ко мне через прилавок. — Там, где тебя назвали… самым сексуальным мужчиной в мире.

Последние слова она произносит шёпотом, будто стесняется сказать их вслух.

Позади меня кашляет какой-то пожилой мужчина в джинсовом комбинезоне — на вид точно не поклонник журнала People.

— Знаешь что, — говорю я Энн, доставая бумажник, — я куплю все эти печенья.

Её брови взлетают вверх.

— Все? У меня ещё три дюжины на складе. Продаю по шесть пятьдесят за штуку.

Я стараюсь не поморщиться, прикидывая в уме сумму, но лучше я сам их куплю, чем позволю этим портретным печенькам напоминать каждому, кто пришёл за лопатой, что Флинт Хоторн вернулся домой.

— Какая бы цена ни была — всё устраивает. Беру всё. И вот ещё корм для птиц плюс двадцать мешков чёрной мульчи, что у тебя снаружи.

Она сканирует корм и кидает его в пакет, потом уходит в подсобку и возвращается с бумажным пакетом, в котором, я уверен, лежат упакованные печенья.

— Полагаю, ты хочешь не привлекать к себе внимания, — говорит она, протягивая мне пакеты с какой-то ноткой сожаления.

Я отвечаю лёгкой улыбкой, передавая ей кредитку и задерживая взгляд достаточно долго, чтобы на её щеках появилась лёгкая краска.

— А может, я просто знаю, кто печёт лучшие сахарные печенья к западу от Миссисипи.

Она смущённо улыбается.

— Перестань, Флинт Хоторн. Не начинай. — Она легонько хлопает меня по руке и берёт карту, в глазах снова блеск. — Подожди, ещё кое-что.

Она выходит из-за прилавка и направляется к холодильнику у двери. Открывает его и достаёт бутылку Cheerwine в стеклянной таре.

— За старое.

Когда мне было девять, Энн поймала меня за попыткой украсть бутылку Cheerwine из этого самого холодильника. Она отчитала меня на целый час — говорила про честь фамилии Хоторн, про то, кем я хочу быть, и про то, что за всё надо платить трудом, а не красть.

Меня посадили в подсобке, пока не приехал отец. А потом я подметал весь магазин, чтобы загладить свою наглость и избалованность.

В следующий раз, когда я пришёл в магазин, Энн предложила: если я захочу газировку, могу просто подмести и мне не придётся воровать.

Я беру ледяную бутылку и откручиваю крышку.

— Лет десять такую не пил.

— А в Калифорнии их не продают?

— Увы, нет.

— Вот и хорошо, что ты вернулся домой, — говорит она, и её акцент становится ещё более южным.

По множеству причин, думаю я про себя. Делаю долгий глоток. На вкус — как детство. Жаркое лето, прохладные ручьи, охота на светлячков.

Я поднимаю бутылку в прощальном жесте, и Энн широко улыбается.

— Береги себя, ладно?

Снаружи, в жарком солнце конца лета, я особенно рад, что в руках у меня прохладный напиток. Я стараюсь не думать о том, как отреагировал бы мой тренер, если бы увидел, что я пью. Не говоря уже о сорока с лишним печеньях, которые я наверняка съем в одиночку.

Хотя толку от этого нравоучения было бы немного.

Есть время жить так, будто зарплата зависит от рельефа пресса. Шесть месяцев я провёл на съёмках в Коста-Рике, играя спасателя, который как минимум половину экранного времени ходит без рубашки. В контракте даже были отдельные пункты, касающиеся формы мышц и усилий по её поддержанию.

Но сейчас — не то время.

Сейчас? Сейчас — время есть печенье.

Я направляюсь к дальнему краю здания, где у парковки на поддонах сложены мешки с мульчей, землёй и удобрениями. Мой пикап уже стоит рядом — я специально так припарковался, чтобы не тащить мешки далеко.

Заворачиваю за угол и чуть не сталкиваюсь с огромным кустом томатов, мчащимся к выходу.

— Эй, аккуратнее, — говорю, отскакивая в сторону.

Куст замирает, потом опускается вниз, и я вижу женщину, которая его несла. На вид она примерно моего возраста, наверное, лет двадцать с хвостиком. Я уже готовлюсь к тому, что она меня узнает. Не хочу показаться самоуверенным, но по опыту знаю: большинство женщин в возрасте от двадцати до тридцати меня узнают.

Но эта — никак не реагирует.

Просто смотрит, приподняв брови, будто вызывает меня на словесную дуэль.

Я поднимаю руку в примирительном жесте.

— Извини. Не хотел мешать. Но ты чуть не сбила меня с ног.

Глаза этой женщины вспыхивают, и на мгновение я не в силах отвести взгляд. Они поражающе светло-голубые, ясные, пронзительные — резкий контраст к остальному облику: лесные оттенки коричневого и зелёного. Тёмно-каштановые волосы собраны в простой хвост, на ней широкие рабочие штаны, мешковатая футболка, завязанная узлом на талии, и крепкие ботинки. Вся она как будто говорит: «Со мной лучше не связываться».

И это ощущение только усиливается, когда она поджимает губы.

— Точно, — говорит она. — С таким количеством свободного места на парковке удивительно, что вы едва не врезались в меня.

Она оглядывается с таким видом, что я невольно улыбаюсь.

Отчасти потому, что она разговаривает со мной как с каким-то случайным парнем.

А в основном потому, что я окончательно пропал в этих глазах. В их глубине вспыхивает нечто, не дающее мне уйти.

— Справедливо, — признаю я. — Буду внимательнее.

Мы некоторое время просто смотрим друг на друга, пока я не делаю шаг вперёд. Не знаю, почему не позволяю ей просто уйти. Она совсем не в моём вкусе. Но мне отчаянно хочется продолжить разговор.

Я киваю на томатный куст рядом с ней. Он раза в два шире её самой, хотя до этого она несла его так, будто весит он не больше сумки.

— Может, мне помочь донести?

Она сейчас скажет «нет». Но, может, скажет ещё что-то.

Она поднимает брови, затем приседает и легко поднимает куст в руки, будто он совсем ничего не весит. Поворачивается ко мне и смотрит так, словно говорит: ты только что предложил донести моё растение?

— Сама справлюсь, — говорит она.

Что-то откликается у меня внутри. До того как я стал известным, мне нравился вызов — попытаться выманить у девушки улыбку, использовать своё обаяние, чтобы растопить даже самый суровый взгляд. Я не играл в эту игру уже много лет, но сейчас не могу остановиться.

— Я вижу, — улыбаюсь я. — Может, мне стоит попросить помощи у тебя?

Она усмехается, но я замечаю лёгкое замешательство во взгляде. По крайней мере, я её заинтриговал — и это уже немало.

— Тебе не нужна моя помощь, — говорит она, но в её голосе уже нет прежней уверенности.

Я делаю ещё шаг.

— Откуда ты знаешь? Мне самому грузить двадцать мешков мульчи.

Она ставит растение на землю, упирает руки в бока и оглядывает меня с головы до ног.

— А выглядишь ты так, будто справишься.

Я сдерживаюсь, чтобы не напрячь бицепсы, но не удерживаюсь от ответа:

— Спасибо, что заметила.

Она закатывает глаза и коротко смеётся.

— Так. Всё. На этом разговор окончен.

Она снова тянется к растению, но я останавливаю её.

— Подожди. Не уходи.

Она оставляет растение и медленно поворачивается ко мне.

Когда мне было чуть больше двадцати, я пробовался на главную роль в малобюджетной романтической комедии. До того момента у меня были только второстепенные роли. Никогда — главные. И вот я получил роль, и кастинг-директор, сообщая новость, отдельно упомянула мою улыбку — мол, она сделает меня звездой.

Фильм вышел сразу на стриминговых сервисах, не попав в кинотеатры, но неожиданно стал хитом. Я стал хитом. С тех пор дюжина режиссёров просила «ту самую» улыбку, и мой первый агент заставлял меня по нескольку часов тренироваться перед зеркалом, чтобы я не забывал, как именно её выдавать.

Сейчас я как раз её и включаю, надеясь, что она сработает на эту женщину так же, как и на всех остальных.

— А если мне не нужна помощь… но я всё равно хочу её?

Женщина не двигается. Просто смотрит, взгляд сосредоточенный, будто пытается меня разгадать.

Я напрягаю челюсть, но не отступаю. Мне ещё никогда не приходилось так стараться, но я и не собираюсь сдаваться. В этот раз всё ощущается по-другому — не как подростковые игры, когда главной целью было потешить эго, доказав, что моему обаянию нет преград. Сейчас мне по-настоящему хочется, чтобы она улыбнулась. Потому что я сказал что-то, что этого стоило.

— Я не понимаю, что тут происходит, — наконец говорит она, отступая на шаг. — Но не стоит тратить свои улыбки на меня.

Я перекладываю бутылку Cheerwine из одной руки в другую, провожу пальцами по волосам. Холодный конденсат охлаждает пальцы, а потом и кожу на голове.

— Если ты улыбнёшься в ответ — это не будет напрасно.

Её глаза поднимаются, и я замечаю, как в уголках губ появляется тень улыбки. Но она так и не доходит до конца. Что только сильнее разжигает во мне желание увидеть её настоящую.

— Мне пора, — говорит она с лёгким смешком в голосе.

Я смотрю, как она поднимает растение и уходит в сторону входа в магазин.

— Было приятно пообщаться! — кричу ей вслед, но она даже не оборачивается.

Я всё ещё стою на месте, когда подъезжает грузовик моего брата Броуди, с ярко-красным каяком, закреплённым в кузове. Он без рубашки — наверное, только что был на реке — и мой взгляд цепляется за тонкий шрам на левой стороне его груди.

Нам было девять и одиннадцать, когда я убедил Броуди, что ради сцены сражения из «Принцессы-невесты» нам нужны настоящие мечи. Под «настоящими» я имел в виду ножи, примотанные к палкам.

Броуди наложили двенадцать швов. А я окончательно убедился, что рождён быть актёром.

Хотя три недели домашнего ареста были тем ещё удовольствием, сам факт самопознания того стоил.

— Что ты ей сказал? — спрашивает Броуди, закидывая очки в песочные волосы.

Я успеваю заметить, как девушка исчезает за дверью магазина.

— Ничего я не сказал.

Броуди поднимает бровь, а я ухмыляюсь.

— Ну ладно. Сказал. Но был вежлив.

— Вежлив по-твоему? Или по-моему? А то, зная тебя, это значит флирт и самовосхищение.

— Честно, я даже не выпендривался. Она меня даже не узнала.

Броуди делает вид, что ахнул.

— Ужас, — сухо замечает он.

Я вытаскиваю из пакета печенье и швыряю ему в окно — оно попадает ему прямо на колени.

— Заткнись и ешь.

Я поворачиваюсь и прохожу последние метры до своего пикапа. Допиваю Cheerwine, а потом бросаю пустую бутылку, пакет с печеньем и корм для птиц на переднее сиденье, прежде чем перейти к задней части машины и опустить борт.

Броуди медленно подъезжает и ставит свой грузовик перпендикулярно моему.

— Энн сделала твой нос слишком большим, — говорит он, рассматривая печенье, а потом откусывая огромный кусок моего глазурованного лица.

Он был прав насчёт моего носа. Но я точно не из тех, кто будет жаловаться на такие мелочи.

— Ты чего тут забыл? — спрашиваю. — Хочешь принести пользу? Помоги мне загрузить мульчу.

— Мне нужно только купить новые карабины. Постой… это твой пикап? — Броуди смотрит на машину так, будто только сейчас её заметил. Протяжно свистит. — Я думал, его доставят только на следующей неделе.

— Сегодня утром пригнали из салона, — говорю я, поднимая первый мешок мульчи. Закидываю его на плечо и швыряю в кузов.

— Прямо доставили?

Я хватаю второй мешок и ухмыляюсь.

— За небольшую плату.

Он закатывает глаза, но больше ничего не говорит. Не то чтобы я не мог купить машину как нормальный человек. Просто в Эшвилле народу немало. Даже шесть случайных свидетелей в автосалоне могут сильно затормозить процесс.

Странно, по каким мелочам начинаешь скучать с годами. По обычной поездке в магазин. По утреннему кофе с книгой. По разговору с женщиной, которая не знает, как тебя зовут.

Не то чтобы я жаловался на славу — она стоит своих усилий. Но именно из-за неё я и вернулся в Северную Каролину. В Силвер-Крике я не могу быть совсем невидимкой, чего стоят одни только печенья с моим лицом в пикапе, но могу стать почти незаметным. По крайней мере, куда незаметнее, чем в Калифорнии.

Я закидываю ещё один мешок на плечо и бросаю взгляд на Броуди, который до сих пор даже не вышел из машины.

— Ты серьёзно собираешься просто сидеть и смотреть?

Он ухмыляется.

— Наблюдать, как ты один пашешь, куда веселее.

— Хотя бы приходи потом помочь с посадкой, — говорю я. — Я наконец-то займусь клумбами за бассейном.

Честно говоря, мне всё равно, поможет он или нет. Я люблю заниматься ландшафтом. Копать, возиться с землёй, а потом видеть результат. Я делал это везде, где жил, даже после того, как смог себе позволить нанимать целые бригады.

Но с Броуди я бы и просто пообщался. Дом закончили почти год назад, но я всё время был в разъездах, и только пару недель назад вернулся в Северную Каролину насовсем. Я скучал по семье, хотел провести с ними побольше времени, но пока что вижусь с братьями и сёстрами меньше, чем хотелось бы.

— С радостью, но не получится, — говорит Броуди. — Кейт уезжает, так что мне нужно торопиться домой к Ривер.

В груди что-то сжимается. Сам факт, что все мои братья и сёстры теперь женаты, до сих пор кажется странным. А то, что у них уже есть дети и вовсе за гранью.

Дочке Броуди и Кейт, Ривер, всего три месяца. Настоящий маленький человек, который полностью от них зависит. Питание, крыша над головой, сон. А Броуди ведёт себя так, будто ничего особенного.

А я порой и сам о себе позаботиться не могу.

— Можешь позвать Перри, — предлагает он, имея в виду нашего старшего брата. — У него вроде дел на сегодня нет.

— Нет, — отвечаю. — У Джека сегодня футбольный матч.

— Леннокс?

Я смотрю на часы.

— Уже в ресторане.

— Прости, брат, — говорит он. — Если бы не Ривер, я бы точно помог.

Я отмахиваюсь.

— Забей. Если что, попрошу Нейта помочь.

Я не злюсь на братьев и сестёр за то, что у них насыщенная жизнь. Просто немного обидно, когда у меня впереди шесть свободных недель до начала промо-кампании «Переломного прилива», фильма, что мы снимали в Коста-Рике. А потом снова Лос-Анджелес, третий фильм про Агента Двенадцать, и времени на семью уже не будет.

Броуди кивает, но лицо остаётся напряжённым. Он колеблется, потом всё же выходит из пикапа, оставляя мотор включённым, и помогает мне дотащить последние мешки.

Я захлопываю борт и отряхиваю руки.

— Спасибо.

— А отец? — спрашивает Броуди, подходя к своей машине. — Он бы с радостью составил тебе компанию, пока ты там сажать будешь.

— Да иди ты, — закатываю глаза. — Я взрослый человек. Сам в землю попаду.

— Ладно, ладно. Но на следующей неделе все соберёмся.

— Броуди. Перестань.

— Перестань что?

— Перестань вести себя так, будто мне нужно особое обращение. Всё нормально.

— Но ты же... — Он осекается, проводя рукой по взъерошенным волосам.

Я один.

Мне даже не нужно слышать, что он хотел сказать, — и так понятно.

Когда я сказал маме, что собираюсь вернуться, она выразила беспокойство. Мол, в таком маленьком городке, как Силвер-Крик, мне вряд ли удастся найти кого-то подходящего.

В её словах есть логика. Но вряд ли ситуация будет хуже, чем в Лос-Анджелесе. Шесть лет в городе с миллионами женщин — и всё, что я могу показать, это череда мимолётных романов и бывшая, актриса, жаждущая славы, которая до сих пор отравляет мне жизнь.

Мой взгляд скользит по парковке и останавливается на той самой женщине, в которую я чуть не врезался. Она грузит свой томатный куст в видавшую виды Тойоту, уверенно закрепляя его верёвкой, явно не в первый раз. Потом достаёт из кармана камуфляжную бейсболку, надевает её и продевает хвост через отверстие сзади, прежде чем сесть за руль.

Она заводит мотор и уезжает, так и не взглянув на меня.

Не то чтобы мне было важно.

Мне же не важно... правда?

Через три часа моя клумба выглядит просто офигенно. Немного диковато, не такая ухоженная, как сад у моего прежнего дома в Малибу, но мне это даже нравится. Она сливается с окружающей природой.

С семидесятью пятью гектарами природы, если быть точным.

Раньше эта территория принадлежала исследовательскому лесу при Университете Южной Каролины. А теперь это — мой дом.

Я приподнимаю майку и вытираю пот со лба. Сегодня влажность просто адская, и у меня почти нет сил сдерживать желание скинуть с себя всё и нырнуть в бассейн.

Хотя… почему бы, собственно, и нет?

Когда я уезжал из Калифорнии, со мной поехали только двое — мой телохранитель Нейт и моя менеджер Джони. Всё. Ни шеф-повара, ни тренера, ни стилиста, ни команды охраны, ни домработницы я с собой не брал.

Агент и пиарщик остались в Калифорнии, и звонят они мне так часто, будто живут на другом конце дома, но, если подумать, впервые за черт знает сколько лет я действительно один. Даже Джони и Нейт (которые, между прочим, муж и жена — спасибо моему блестящему таланту сводника) живут в отдельном доме на краю моего участка. Они рядом, но не лезут. Соседей у меня нет, и на такой глубине в горах можно не бояться папарацци.

Когда появилась новость, что я продал дом в Малибу, несколько репортёров всё же сунулись в Силвер-Крик. Но с тех пор, как я вернулся из Коста-Рики, ни одного не видел. Наверняка слухи снова поползут, но даже если какой-то упёртый фотограф решит меня найти, дальше главных ворот он не пройдёт. А это единственный путь к дому, не считая километров труднопроходимых троп.

Так что если я захочу нырнуть в бассейн совершенно голым — я это сделаю.

Я стягиваю майку через голову, бросаю её на лежак, расстёгиваю штаны. Они уже наполовину спущены, когда я замечаю, как по террасе идёт Нейт — с таким недовольным лицом, что я вижу его хмурый лоб ещё с этого расстояния.

В руках у него планшет, и он явно меня ищет.

— Может, пока оставишь штаны на месте, дружище?

— Я не собираюсь плавать в штанах. Жара невыносимая. Что бы ты ни хотел сказать, говори прямо сейчас — я всё равно собирался в воду.

Он пожимает плечами.

— Мне всё равно. Только не говори потом, что я тебя не предупреждал, когда фотографии твоей задницы заполнят весь интернет.

Фотографии моей задницы и так уже есть в интернете, спасибо одной довольно напряжённой сцене, где я играл заключённого, проходящего личный досмотр. Но я понял, к чему он клонит. Со вздохом подтягиваю штаны.

— Что случилось? Что за беда?

Он, наконец, доходит до меня, поднимает планшет и показывает экран.

— Камера на восточной стороне засняла кое-что странное.

Он включает видео и приближает изображение. Лица не разобрать, но на записи отчётливо видно, как кто-то в плотной камуфляжной одежде ползёт через кусты с камерой в руках.

Я выругался сквозь зубы.

— Передние камеры никого не засекли?

Нейт качает головой.

— С тех пор, как ты вернулся, на главной дороге ни одна машина не проезжала.

— То есть… этот тип пришёл по университетской служебной дороге? Она ведь даже не указана на карте.

— Именно. Поэтому я думаю, что это кто-то местный. Любитель, — говорит Нейт. — Решил, что сможет прокрасться, сделать пару кадров и срубить денег.

— Местный? Это уже лучше.

Мне не нравится, что кто-то шляется с камерой по моему участку, но уж лучше деревенский предприимчивый парень, чем кто-то, кто преследует меня с Лос-Анджелеса. У папарацци стадный инстинкт: если появился один, за ним подтянутся и другие.

— Посмотри, как он одет, — Нейт указывает на экран. — Это не любительская маскировка. И как он двигается — видно, что он знает местность.

Я тяжело вздыхаю.

— Неважно, кто он — это всё равно вторжение. Если сейчас ничего не сделаем, он вернётся. И вполне может рассказать другим, как сюда пробраться.

Нейт кивает.

— Вызову полицию. Но, скорее всего, мне придётся привезти его сюда — сомневаюсь, что копы полезут в горы его искать.

— Только отними у него камеру до этого, — говорю я.

Нейт разворачивается и уходит, а я возвращаюсь за майкой.

Когда я уехал из Калифорнии, мне удалось сбежать от многого.

От давления и завышенных ожиданий. От токсичных отношений. От постоянной слежки прессы.

Но, видимо, куда бы я ни уехал, даже в самую глушь, всегда найдётся тот, кто наденет камуфляж, проберётся через лес и попытается сделать пару кадров.

От славы мне не сбежать.