Как поцеловать кинозвезду

Глава 2

Одри

Три недели. Три недели я искала и, наконец, нашла его.

Я слышала слухи о случайных наблюдениях.

Но не собиралась верить, пока не увижу своими глазами.

Потому что последствия могут быть огромными. Здесь? В Силвер-Крике?

Я подозревала, что в итоге всё к этому и приведёт — мои исследования для диссертации указывали на такую вероятность, но увидеть реальное, физическое подтверждение?

Сердце сжалось. Это почти чересчур.

Я осторожно продвигаюсь вперёд по рыхлой лесной подстилке и поднимаю камеру. Я стою на выступе над оврагом, прорезавшим склон горы — он тянется прямо передо мной. Благодаря высоте всё отлично видно, даже издалека.

— Попался, — шепчу я, фокусируясь и приближая изображение.

— Придётся забрать вашу камеру, — говорит за спиной глубокий голос.

Я вздрагиваю, палец инстинктивно нажимает на кнопку спуска, и камера щёлкает как раз в тот момент, когда выскальзывает из рук и падает на землю передо мной.

Я поднимаю глаза — белка с противоположной стороны оврага исчезла.

Я вскакиваю на ноги и в упор смотрю на незнакомца с яростью, способной сжечь дюжину солнц.

Фигуральных солнц, поправляет мой рациональный, научный мозг. Потому что дюжина настоящих солнц испепелила бы меня в пыль задолго до того, как я смогла бы на кого-то так зыркнуть.

Да, мысль глупая, особенно с учётом того, что передо мной стоит мускулистый тип с каменным лицом, но я живу со своим мозгом уже двадцать девять лет. И давно поняла: иногда он просто не поддаётся логике.

Вдалеке снова мелькает белая вспышка и скрывается за деревом. Я стискиваю челюсти. Я же была так близко.

— Это было обязательно? — спрашиваю я, поднимая камеру и вытирая экран подолом футболки.

Мужчина абсолютно невозмутимо протягивает руку.

— Камеру.

Он что, не понимает, что только что испортил? Он вообще в курсе, сколько времени я потратила на попытки зафиксировать белых белок в этом районе?

Я отступаю на шаг.

— Камеру я вам не отдам.

На нём жилет с кучей карманов поверх чёрной футболки, и он демонстративно откидывает полы жилета, упирая руки в бока, открывая на обозрение пистолет на поясе.

Ладно. Пожалуй, к этому мужчине стоит отнестись серьёзно. Хотя не похоже, что он собирается применять оружие. Он не угрожает, но явно готов схватить меня, если я попробую сбежать.

Я поднимаю взгляд к его лицу. В ухе — наушник.

Строгое выражение. Вооружён. Связь с кем-то по рации. Похоже, он охранник.

И тут меня осеняет: я ведь даже не знаю, кто купил этот участок, по которому я, между прочим, шастаю уже восемнадцать месяцев. И, стоит отметить, всё это время без проблем. Я тут ни разу никого не видела. И меня тоже никто не замечал.

— Слушайте, мы можем решить это по-хорошему или по-плохому, — говорит он, мягким голосом, будто пытаясь меня успокоить.

Первоначальная злость от того, что я упустила белку, сменяется тревожной тяжестью в груди. Да, я всегда знала, что рано или поздно меня могут поймать за проникновением. Но всё равно не остановилась.

Я пожимаю плечами как можно безобиднее.

— Что именно «решить»? Я просто фотографирую в лесу. Это не преступление.

Я осторожно оглядываюсь на тропу, по которой сюда пришла. А когда снова поворачиваюсь, местный Халк, и правда, похож до ужаса, скрещивает руки на груди, мышцы на предплечьях перекатываются под кожей.

Я бы хотела верить, что смогу его обогнать. Но с такой мускулатурой быстро бегать сложно. Хотя я, если честно, с колледжа не бегала.

Он делает шаг ко мне.

— Это частная территория. А я за неё отвечаю. Полиция уже в пути, и, поверьте, им будет приятнее, если вы не станете сопротивляться. Иначе в вашем деле появятся строчки о неповиновении и попытке скрыться.

— Моё «дело»? Я просто делаю снимки. Из этого не стоит раздувать драму.

— Вы делаете снимки на частной территории, — хмурится он.

Я сдерживаюсь, чтобы не закатить глаза.

Технически — да. Я на частной земле. И да, когда Университет Южной Каролины продал свои 75 гектаров исследовательского леса в округе Полк, мне следовало свернуть все свои эксперименты и перейти на общественные участки с другой стороны города. Но я была здесь первой. Невозможно просто взять и закрыть три года исследований по восстановлению дубовых экосистем, динамике лесного покрова и реакции дикой природы на лесохозяйственную деятельность. И не стоит забывать про забор проб воды из реки Брод. Если сменить место отбора, придётся начинать с нуля. А факторов слишком много.

Я смотрю налево — на дом, который теперь стоит в самом сердце моего исследовательского леса. Его невозможно не заметить: громада стекла, кирпича и бетона. У меня от этого дома болит душа — из-за всех деревьев, что снесли ради его постройки. Обычно я держусь подальше. Работаю ближе к реке, на задней части участка. Но сегодня белки привели меня ближе.

— Госпожа, границы участка хорошо обозначены. Давайте не усложнять.

Он двигается, и его рука оказывается ближе к оружию. Я сдерживаюсь, чтобы не спросить, какого диаметра у него бицепс — кажется, он больше моего бедра.

Мои плечи опускаются.

— А если я просто уйду? — я киваю на тропу в сторону, противоположную дому. — Будем считать, что меня тут не было.

Он приподнимает бровь, одна из тех редких способностей, которую могут повторить только тридцать-сорок процентов людей. (Я уверена, это передаётся по наследству, хотя кто-то считает, что это вопрос тренировки мышц. Надо бы провести исследование.)

— Отдайте карту памяти и тогда посмотрим, — говорит он.

Я прижимаю камеру к груди. На этой карте — два месяца данных. Не считая возможных снимков редчайшей белой белки. Я скорее пойду в тюрьму, чем отдам её.

— Ни за что, — говорю я наконец. — Карту не отдам.

Он кивает, будто ждал именно этого.

— Тогда пойдёте со мной. Сейчас.

Он тянется за моим локтем, но я резко отдёргиваю руку.

— Ладно. Но пойду сама, спасибо.

Он указывает сквозь деревья.

— Туда.

Я проталкиваюсь сквозь заросли метров пятьдесят, потом следую за ним, когда он сворачивает за кусты рододендрона и выходит на едва видную тропу. Для машины она узковата, но стоящий неподалёку вездеход явно проезжает без проблем.

Я сбавляю шаг. Всё это вдруг начинает казаться очень реальным.

Я правда позволю какому-то бугаю увезти себя? А вдруг он вовсе не охранник? Вдруг он просто псих с укрытием где-нибудь за хребтом, где он собирается откармливать меня, как Гретель с Гензелем, а потом скормить койотам?

Он машет в сторону пассажирского сиденья.

— Так будет быстрее, чем пешком.

Я отступаю, опуская камеру в сумку, что висит у меня через плечо и вокруг бёдер.

— Я не… — голос предательски срывается, и я глотаю ком в горле. С учётом количества адреналина в моём организме сейчас, возможно, я и смогла бы от него убежать. Но тут сквозь деревья мелькает синий проблесковый маячок — полицейская машина едет по дороге к дому. Видна всего на секунду, но этого достаточно. Странно, но это даже успокаивает. Если уж не сбежать, то я предпочту настоящую тюрьму какому-нибудь психу с подвалом.

— Мэм? — снова произносит он.

Я тяжело вздыхаю и с обречённым видом забираюсь в утилитарный вездеход рядом с ним.

— А кто вообще здесь живёт? — спрашиваю, пока мы едем по тропе. — Могли бы просто попросить меня уйти, и я бы ушла. Слишком много шума из-за пары фотографий.

Он бросает на меня настороженный взгляд.

— Очень смешно, — отвечает он, в голосе не намёка на юмор.

Очень смешно?

Страх сдавливает живот, но я стараюсь его отогнать. Всё, в чём меня обвиняют, — это незаконное проникновение. Даже если дойдёт до официальных обвинений, максимум, что мне грозит, — штраф. Ну ладно… возможно, ещё и тридцать дней тюрьмы. Но, скорее всего — надеюсь! — просто штраф. У меня же нет судимостей. Я — образцовая гражданка! Просто немного рассеянная учёная, которая игнорировала таблички «Частная собственность», потому что слишком увлеклась поисками неуловимой белой белки.

Внутри меня вспыхивает волна удовлетворения.

Я ведь действительно её нашла.

Я сдерживаюсь, чтобы не открыть камеру и не проверить, удалось ли поймать чёткий кадр до того, как Халк в человеческом обличии испугал меня до полусмерти. Мне невыносимо хочется знать, но я и так уже по уши в проблемах.

Дорога выравнивается и переходит в асфальт. Броуди Халк неспешно останавливает вездеход прямо перед машиной шерифа округа Полк — мигалки всё ещё вспыхивают синим в тусклом свете умирающего дня.

Дом возвышается вдали. Хотя «возвышается» — не совсем то слово. Он большой, как я и думала, глядя на него из оврага через деревья, но с этого ракурса он неожиданно красив. Приглушённые коричневые, зелёные и серые тона сливаются с горным ландшафтом, как будто он и правда на своём месте.

Мне всё ещё горько от того, что я лишилась 75 гектаров леса ради того, чтобы кто-то здесь жил, но даже я должна признать — дом и правда шикарный.

Из машины шерифа открываются двери, выходят двое помощников.

Отлично.

Мне ещё и арест светит.

Это всё по-настоящему.

Скоро у меня будет фото в базе, отпечатки на карточке. Мне дадут один звонок с разбитого таксофона, пока сзади будет стоять татуированный тип и угрожать, чтобы я поторопилась.

Придётся ли носить оранжевый комбинезон? Или полосатую форму? Вообще, сейчас ещё выдают полосатые?

Очевидно, пока я предавалась внутренней панике, кто-то успел переговорить, потому что теперь один из помощников направляется ко мне, лицо у него как каменное.

Следующее, что я осознаю — моя камера у него в руках. А я в наручниках. Настоящих. Металлических.

— Вы понимаете свои права? — раздаётся за спиной голос помощника.

— Права... — повторяю я. Я должна бы внимательно слушать, но Халк вытащил мою камеру и листает снимки. Если бы он только чуть повернулся, я бы увидела экран. Даже проблеск белого меха сделал бы меня счастливой…

— Мэм, вы слушаете?

— Да, но… Простите, вы не могли бы просто сказать, получилось ли у меня сфотографировать белку?

Громила поднимает глаза.

— Белку?

Я киваю.

— Белую? С розовым носиком? Тёмно-карие глаза?

Он пролистывает ещё несколько кадров.

— Вы фотографировали белку?

Я фыркаю.

— Пыталась, — говорю, и не могу удержаться от язвительности в голосе, хоть и стараюсь. — До того, как вы её спугнули.

Он долго смотрит на меня.

— Зачем?

Надежда пробегает внутри, как искра. Всё наконец-то складывается.

Дело ведь не только в нарушении границы. Всё из-за фотографий. Он подумал, что я снимала человека. Человека, которого ему поручено охранять.

Я распрямляю плечи.

— Потому что я только что закончила докторское исследование по миграционным моделям беличьих в связи с климатическими изменениями и влиянием урбанизации на природные ареалы.

Все трое — Халк, Бэтмен и Робин, помощники шерифа — одновременно моргают. Наконец, охранник прочищает горло.

— Что?

— Белки. Сурки. Мелкие грызуны. Я неделями охочусь за белыми белками в этом лесу. И вот, наконец, увидела одну.

Он медленно моргает, потом морщится.

— Вы… учёная?

— Биолог-натуралист. — Я смотрю в сторону роскошного дома. — Я даже не знаю, кто здесь живёт. Клянусь, я не собиралась нарушать границу, и тем более — фотографировать кого-то. Кроме белок.

Он меняется в лице, приподнимает бровь.

— Вы действительно не знаете, кто живёт в этом доме?

Я пожимаю плечами.

— А должна?

Он обменивается взглядами с помощниками. Вид у всех такой, будто они состоят в каком-то тайном клубе, и только я — бедная наивная девчонка без пароля на вход.

— Одну секунду, — говорит он. Кладёт мою камеру на капот полицейской машины и уходит в сторону дома, поднося телефон к уху. Через минуту из дома выходит мужчина. Они встречаются, переговариваются и идут обратно ко мне.

Чем ближе он подходит, тем сильнее сжимается у меня внутри.

Я знаю этого мужчину. Точнее — вроде как знаю. Это тот самый, с которым мы чуть не столкнулись сегодня утром в «Фид энд Сид», когда я спасала умирающий томат с заднего двора магазина Энн.

Он останавливается в паре шагов от меня, скрещивает руки на груди, в глазах — узнавание.

— Вот мы и снова встретились.

— Да? — говорю я, притворяясь невинной. — Я плохо запоминаю лица.

Мои сёстры говорят, что я не имею права использовать это как отговорку, потому что моя неспособность узнавать людей — сознательный выбор. Я могла бы лучше. Просто не хочу. Но это ведь не моя вина, что я больше люблю науку, чем людей. Я такой родилась — социально неуклюжей ботаничкой. Я запоминаю рисунки шерсти у американских сумчатых лучше, чем человеческие лица.

Но, к сожалению, это лицо я запомнила.

И ещё я запомнила тот выброс эмоций, который пронёсся по телу (это был просто всплеск адреналина и дофамина — ничего личного), когда он улыбнулся мне.

Я не ответила на флирт по трём очень конкретным причинам.

Во-первых, я не умею флиртовать. Это требует тонкости, которой у меня никогда не было.

Во-вторых, он слишком хорош собой, чтобы всерьёз интересоваться мной. Значит, просто дразнил. Увы, не первый раз. Лучше держать дистанцию заранее, чем потом вычищать осколки.

И в-третьих, даже если он был искренен — я знаю, какие мужчины мне подходят. Они больше про книги и лаборатории, чем про мышцы и тёмные очки. Как только он узнает меня настоящую, сбежит быстрее, чем успеет вылупиться личинка подёнки.

Мои сёстры говорят, что я занижаю себе планку и никогда не буду счастлива, пока «не перестану просчитывать свою личную жизнь как уравнение». (Это их выражение. Я, между прочим, использую только настоящие слова. А «просчитывать» — не из них.)

Но это и есть я. Это не теория. Это факт: мужчины с такими идеальными лицами не влюбляются в таких, как я.

Он поднимает руку, проводит по щетине, потом упирает ладони в бока. При этом его футболка натягивается на грудных мышцах — и да, я это замечаю. К сожалению, лицо у него не единственное, что совершенно. И как бы я ни была учёной с чёткими взглядами, я всё ещё женщина. При всём уважении к данным — я не мертва.

— Ты правда не знаешь, кто я? — спрашивает он.

Сама по себе фраза могла бы прозвучать высокомерно.

Но в голосе этого мужчины звучит такая надежда, что она полностью нивелирует самоуверенность.

Будто он не хочет, чтобы я знала, кто он.

Я лихорадочно перебираю в памяти, где могла бы его видеть. Или хотя бы услышать о нём — судя по его огромному дому и телохранителю, он, вероятно, кто-то известный. Певец? Актёр, может быть?

Как бы там ни было, мне не повезло. Я уже несколько лет не слушаю ничего, кроме классики, а последний фильм посмотрела ещё до начала учёбы в аспирантуре.

По мнению моих сестёр, нелюбовь к кино — один из факторов моей безнадёжной мизантропии, и об этом категорически нельзя упоминать в приличном обществе. Это третий пункт в списке, сразу после темы моей диссертации и количества скелетов мелких грызунов, хранящихся у меня на чердаке.

(РАДИ НАУКИ, клянусь. Я ведь не провожу с ними досуг или что-то подобное.)

Даже несмотря на всю мою очевидную социальную неловкость (стыдно, насколько сильно я на самом деле нуждаюсь в помощи сестёр), я уверена: я действительно не знаю, кто он.

— Правда не знаю, — говорю наконец.

Он кивает и смотрит на копов, стоящих по бокам от меня:

— Можете её отпустить. Очевидное недоразумение.

Облегчение пронзает грудь. Я делаю глубокий вдох — кажется, первый с тех пор, как вся эта история началась. Как только с меня снимают наручники, я бросаюсь к капоту полицейской машины, чтобы забрать свою камеру.

Но этот мужчина, главный в ситуации, с внушительной грудной мускулатурой и ярко-синими глазами, опережает меня. Он поднимает камеру и пролистывает несколько кадров.

— Говорите, вы фотографировали белок?

Я киваю, стараясь не вырвать у него камеру.

— Белых. Или одну белую. Но я надеюсь, что их больше.

Он останавливается на снимке, который, вероятно, последний, сделанный перед моей… похищением? Это, конечно, не то слово. Но у меня в крови до сих пор бушует норэпинефрин от стресса, и голова не соображает, как надо.

— Ого. Посмотрите-ка, — говорит он. — Никогда раньше не видел белых белок.

Я расплываюсь в широкой улыбке, грудь переполняет восторг.

Я это сделала. Я сняла её.

Было бы лучше, если бы я смогла понаблюдать за ней подольше, выяснить, где у неё гнездо, но фото — уже хорошее начало.

Мужчина поднимает взгляд и немного вздрагивает, взгляд опускается на мою улыбку. Я тут же сглаживаю выражение лица, превращая его в нечто более сдержанное. Прямо как если бы на мне была футболка с надписью: Игнорируйте меня. Я слишком странная для общения с людьми.

Но он всё ещё смотрит. Прямо на меня. Даже не смотрит — уставился.

Наверное, это всё ещё последствия адреналинового всплеска, но будто между нами пробегает искра.

Я отгоняю это впечатление, я сильнее химии в своём мозгу, и прочищаю горло.

— Белые белки обычно здесь не водятся, — говорю я, прозвучав куда более профессорски, чем хотелось бы, но это мой режим по умолчанию, особенно в стрессовых ситуациях. — Поэтому я их отслеживала. Я писала диссертацию по миграционным моделям…

Голоса сестёр звучат в голове, и я осекаюсь.

Что они всегда твердят?

Говори проще для обычных людей?

— Короче говоря, белые белки — не местный вид для округа Полк. То, что они здесь — новость. И очень важная.

Он поднимает бровь, будто я его позабавила.

— Правда?

— Для меня — да, — отвечаю я с лёгким пожатием плеч.

Он протягивает мне камеру, и наши руки случайно соприкасаются, от этого у меня по коже пробегает мурашками. Я поспешно тру тыльную сторону ладони, будто пытаюсь стереть ощущение, и он с интересом наблюдает за мной, прежде чем отойти на шаг назад и сунуть руки в карманы.

Он смотрит на телохранителя — в глазах немой вопрос. Между ними явно происходит какой-то безмолвный диалог: в конце концов, Нейт качает головой, а Флинт, теперь я знаю его имя, вздыхает и смотрит на меня уже с сожалением.

— Всё равно, это частная территория, — говорит он. — Я не могу позволить вам бродить по моему лесу.

Он оборачивается к помощникам шерифа.

— Можете подвезти её туда, откуда она пришла?

— Конечно, Флинт. Всё будет сделано, — тут же отзывается младший помощник, почти подпрыгивая от рвения.

Вот вам и подтверждение: этот человек определённо знаменитость.

И да, его зовут Флинт. Если это не имя героя из романтической комедии Люси, моей сестры, то я не знаю, какое ещё может быть.

— Подождите, — говорю я, делая шаг вперёд. Я тянусь к его руке и тут же вижу, как охранник сдвигается с места, готов, кажется, перекинуть меня через плечо, если это потребуется. Хотя, судя по мускулатуре самого Флинта, его вряд ли вообще нужно охранять.

Я поднимаю обе руки и отхожу.

— Простите. Просто… если я только за белками. Только фотографии белок. Можно мне вернуться? Обещаю, не буду снимать ничего другого. И буду держаться подальше от дома.

Флинт изучающе смотрит на меня, руки скрещены на груди. Делает шаг ближе. И внезапно создаётся ощущение, что вокруг никого больше нет.

Охранник в трёх шагах, но он — всего лишь размытое пятно на фоне… этого. Что бы это ни было.

— Как тебя зовут? — мягко спрашивает Флинт.

Я сглатываю и прочищаю горло.

— Одри, — выдавливаю я.

— Приятно познакомиться, Одри, — говорит он с лёгкой улыбкой. — Я — Флинт.

Он протягивает руку, и я вложила свою ладонь в его. В ту же секунду замечаю землю под ногтями и пятна на пальцах. Но его руки такие же грязные, как и мои, будто он весь день копался в земле. Почему-то это вызывает у меня симпатию. Примечательно, учитывая, что я обычно не питаю симпатии к людям. Но если он, действительно большой, знаменитый и важный человек (а всё указывает именно на это), мне приятно, что он сам возится на участке.

— Это Нейт, — говорит он, кивая в сторону громилы. — Руководит моей охраной.

— Я догадалась, — просто отвечаю я.

— Я верю, что ты действительно учёная, Одри, — говорит Флинт, усмехаясь. — Ты выглядишь как учёная.

Я не уверена, считать ли это оскорблением. В конце концов, я и есть учёная, так что, видимо, должна так выглядеть. Хотя мои сёстры точно восприняли бы это не как комплимент. Как бы там ни было — мне плевать, если он всё же разрешит мне вернуться. Пусть хоть сто раз назовёт меня ботаничкой, лишь бы я могла снова искать своих белок.

— Флинт, это плохая идея, — вмешивается Нейт. И у меня тут же сжимается челюсть.

Нет, это хорошая идея, Флинт. Очень, очень хорошая.

— Я клянусь, я безвредна, — говорю я, смотрю ему в глаза, умоляюще.

Он долго не отводит взгляда, потом медленно качает головой.

— Хотел бы сделать исключение, но я очень серьёзно отношусь к своей частной жизни. На мою территорию нельзя.

— Но белки… — начинаю я, но не успеваю договорить. Нейт встает передо мной, заслоняя от взгляда Флинта. От всего мира.

Боже, не думала, что люди могут быть настолько огромными.

— Было приятно познакомиться, Одри, — доносится из-за живой кирпичной стены голос Флинта. — Удачи в исследованиях.

Я почти спрашиваю про то одиночество, о котором он упоминал раньше. Почти говорю о том, что он вроде бы не прочь провести со мной время. Если бы я была другой женщиной, той, что умеет играть в игры, что играют мужчины и женщины, я бы рискнула.

Но вместо этого я просто выкрикиваю:

— Исследований не будет, если мне нельзя будет сюда возвращаться!

Флинт даже не оборачивается.

— Пора ехать, мэм, — говорит младший помощник. — Машина у вас где-то поблизости?

Я вздыхаю.

— В паре километров отсюда.

Он кивает и открывает заднюю дверь полицейской машины, придерживая её, пока я забираюсь внутрь.

Спустя пару секунд мы проезжаем мимо главного дома, теперь он уже не кажется таким уж восхитительным, и проезжаем мимо Флинта, который стоит на каменной дорожке, ведущей к парадной двери.

Большие пальцы засунуты в передние карманы брюк, поза расслабленная, уверенная, и, чёрт побери, чересчур привлекательная.

Наши взгляды встречаются через стекло, и я одариваю его своим самым суровым, испепеляющим взглядом.

Он приподнимает брови едва заметно, но в остальном остаётся совершенно невозмутим.

Надеюсь, он понял, что я хотела этим сказать.

Да, он выиграл эту битву.

Но войну он не выиграет.

Ради белок.