Как поцеловать кинозвезду

Глава 7

Одри

Я улыбаюсь, когда мать Флинта, Ханна, опускается в кресло на другом конце длинного стола на террасе у дома.

— Как тебе бургер? — спрашивает она, пока я доедаю последний кусочек.

Я беру салфетку и вытираю пальцы.

— Честно? Возможно, это был самый вкусный бургер в моей жизни. Что в нём было такого особенного?

— О, да там, наверное, много всего, — отвечает Ханна. — Леннокс всегда пробует что-то новое. Но, думаю, именно трюфельное масло сделало его таким вкусным в этот раз.

Где-то в глубине сознания я понимаю, что происходящее — по-настоящему важный момент.

Я ужинаю в доме Флинта Хоторна.

С семьёй Флинта Хоторна.

Даже если меня не особенно впечатляют знаменитости, я всё-таки не настолько далека от реальности, чтобы не понимать, насколько это может поразить среднестатистическую тридцатилетнюю женщину.

Ох… тридцать.

Я до сих пор не привыкла к этому числу. Мои сёстры говорят, что я была шестидесятилетней с семи лет — мол, у меня энергетика пожилой женщины. Но одно дело — такая энергетика, и совсем другое — когда тело тоже начинает ощущаться возрастным. Мой тридцатый день рождения запустил в голове целый ураган тревог по этому поводу.

Я учёная. Я знаю, как всё работает. Знаю, что я уже родилась с тем набором яйцеклеток, который у меня есть, и с каждым годом их жизнеспособность снижается.

Даже не начинайте со мной разговор о том, насколько это несправедливо — мужчины могут становиться отцами хоть до девяноста пяти, если у них всё функционирует. А женщины? Нам, конечно, разрешили «всё иметь»: карьеру, образование, руководящие должности… Но если ты хочешь семью? То уж пожалуйста, влюбись до тридцати пяти. Без давления, конечно. Будто получить докторскую степень — это быстро. Будто во время аспирантуры у тебя вообще есть хоть какая-то личная жизнь.

Успеешь!

Женщины могут иметь всё!

Иногда хочется кричать.

Женщины не могут иметь всё. Не без серьёзных жертв. А ведь я действительно хочу всё. Я люблю быть учёной, но думаю, что могла бы полюбить быть и женой. Может, даже мамой… если мои яйцеклетки продержатся ещё немного.

Я оглядываю задний двор Флинта. Его братья и сёстры сидят, едят, нянчат младенцев. Оливия, его сестра, управляет фермой Стоунбрук вместе с Перри — значит, у неё получается совмещать и то и другое. А Тэйтум… кажется, она шеф-повар? Может, дело не в выборе между «или-или», а просто во времени.

И, возможно, мои сёстры правы, когда говорят, что если бы я больше времени проводила с людьми, а не с животными, всё выглядело бы не так безнадёжно.

Ханна смотрит поверх моего плеча и улыбается, указывая рукой.

— Смотри. Ради этого ты ведь здесь, правда?

Я оборачиваюсь и вижу пару белок, перебегающих по траве у бассейна, прежде чем они взлетают по стволу ближайшего дерева.

— Они забавные, правда? — Я качаю головой. — Хотя, наверное, не для всех. Это же просто белки. Я знаю, что это просто белки. Это даже смешно — думать, что кому-то может быть до них дело…

Ханна накрывает мою руку своей.

— Дорогая, нет ничего плохого в том, чтобы страстно любить свою работу. Я делаю мыло из козьего молока и отношусь к своим козам как к детям. Мои дети постоянно подтрунивают надо мной, но мне это приносит радость. И мыло, кстати, действительно хорошее.

Флинт опускается в кресло напротив матери, прямо рядом со мной.

— Оно правда хорошее, — говорит он. — Я заказывал его оптом, когда жил в Лос-Анджелесе.

Ханна закатывает глаза.

— Ты же знаешь, я бы просто прислала тебе коробку. Обязательно было всё делать через Джони, с оформлением заказов…

— Если бы ты прислала мне коробку, ты бы не позволила мне заплатить.

— Это же просто мыло, милый.

— А это просто деньги, мам, — отвечает Флинт, с теплотой глядя на неё. — И ты же знаешь, как мне важно поддерживать ферму.

Ханна долго смотрит на него, и я чувствую, как между ними происходит немой разговор. О деньгах? О мыле? О ферме? Я знаю их недостаточно хорошо, чтобы догадаться.

В конце концов Ханна усмехается.

— Как будто мыло что-то значит после всего остального, что ты сделал.

Я перевожу взгляд с матери на сына и обратно. Здесь определённо есть нечто большее. И мне безумно хочется понять, что именно.

Флинт проводит ладонью по лицу и отворачивается, но я всё равно замечаю, как розовеют кончики его ушей.

— Скажи, Одри, — говорит Ханна, возвращая разговор ко мне, — что делает твою работу такой важной лично для тебя?

В том, как она произносит слово «важной», есть нечто… знаковое. Я почти уверена, что она знает про незаконное проникновение. Я бросаю взгляд на Флинта — он, похоже, уже оправился от смущения, вызванного мамой, и теперь смотрит на меня с насмешливой полуулыбкой.

— Да, Одри. Что настолько тебя вдохновляет, что ты готова карабкаться по дикой местности, плевать на границы частной собственности и здоровенных охранников, лишь бы выследить белку-альбиноса?

Я закатываю глаза, но врать не буду — мне нравится, как он надо мной подтрунивает.

— Честно говоря, этот участок до покупки Флинтом принадлежал университету. Это был мой исследовательский лес — часть лаборатории. И я месяцами приходила на свои локации, никому до этого не было дела.

— Значит, ты признаешься, что месяцами нарушала границы частной собственности? — говорит Флинт всё тем же лёгким тоном.

Я морщусь и выдавливаю примирительную улыбку.

— Ну… да? Но если бы я перенесла эксперименты — столько данных бы потерялось!

— А университет в курсе? В курсе, как ты «незаметно» используешь лес?

Меня пронзает реальная паника. Нет, университет не знает. И они были бы совсем не в восторге.

— Эм… ну… — Я сглатываю.

— Эй. — Флинт касается моего запястья. От этого прикосновения по коже пробегают мурашки. — Я просто шучу. Никому ничего не скажу.

Я киваю, испытывая настоящую благодарность за эти слова.

— Мне сейчас меньше всего нужно проблем. Я три года работаю по одному и тому же гранту — фонд в Эшвилле. Но в последнее время чувствую, что финансирования на следующий год может не быть.

— И что это значит?

— Что мне придётся много работать. Писать новые заявки, искать спонсоров, строить связи. Это та часть моей работы, которую я не люблю. Деньги на исследования есть. Но найти их — совсем не просто.

Он хмурится.

— Обидно.

Я пожимаю плечами.

— Так бывает. Я стараюсь не переживать, пока не появится для этого серьёзный повод.

— Знаешь, ферма Стоунбрук почти в два раза больше участка Флинта, — говорит Ханна. — Леса у нас, конечно, меньше, — она машет рукой, — но если тебе подойдёт, ты можешь работать у нас на участке в любое время.

— Спасибо. Это очень щедро с вашей стороны, — говорю я.

Она тепло улыбается.

— А я всё равно бы хотела узнать — что именно заставляет тебя так любить свою работу?

Я бросаю взгляд на Флинта. Его открытое, заинтересованное выражение лица подталкивает меня к честному ответу.

— На самом деле, дело не только в белках, — говорю я, стараясь, чтобы это не прозвучало слишком назидательно. — Большая часть моих исследований посвящена тому, как природа пересекается с жизнью человека. Белки — очень адаптивные существа. Они научились сосуществовать с людьми лучше, чем многие другие виды. Но когда мы сносим целые участки леса под ноль, это всё равно разрушает их среду обитания. Мы научились жить рядом с природой и даже уважать её, но нам ещё далеко до идеала. Мне, конечно, нравится узнавать новое — в этом суть науки, но глобальная цель в том, чтобы найти более гармоничные способы жить в природе, не разрушая её.

Я прижимаю ладони к бёдрам, внезапно почувствовав себя неловко. Это не в первый раз, когда я слишком увлекаюсь и начинаю разглагольствовать о вещах, интересных только мне. Я прикусываю губу.

— Прости. Наверное, это был куда более подробный ответ, чем ты ожидал.

— Мне нравится, — говорит Флинт тепло. — Я уважаю твою страсть и преданность. И полностью за то, чтобы жить в гармонии с природой, а не разрушать её.

— Думаю, тебе это удалось с домом, — отвечаю я. — Он выглядит так, будто всегда был частью этого склона. Не знаю, насколько это понятно звучит.

— Звучит абсолютно понятно, — говорит он. — И спасибо, что заметила. Именно этого я и добивался.

Он смотрит мне в глаза — спокойно, уверенно. И я отвожу взгляд, чтобы сделать вдох. Кажется, в его присутствии мои лёгкие просто не могут раскрыться до конца.

Ханна переводит взгляд с Флинта на меня, потом снова на Флинта, и уголки её губ чуть поднимаются.

— Ну надо же, — тихо произносит она.

Глаза Флинта тут же отрываются от меня и устремляются к матери. Он быстро прочищает горло, резко встаёт, так что стул падает позади него. Он неловко поднимает его, чуть не спотыкаясь, а затем задвигает обратно под стол и пятится назад.

— Я пойду возьму ещё салата. Кто-нибудь хочет ещё салата? Нет? Ну ладно.

Ханна хихикает ему вслед.

— Давно я такого не видела, — говорит она.

— Что именно? — спрашиваю я, опасаясь её ответа. Потому что я прекрасно знаю, чего хочу услышать, и это, пожалуй, самая безумная мысль, которая когда-либо приходила мне в голову.

Только бы она этого не сказала.

Пусть не говорит.

— Он растерян, — говорит Ханна. Она смотрит на меня лукаво. — Думаю, это ты его такой сделала.

Я смеюсь чересчур громко, хотя внутри во мне ликует какая-то дерзкая часть, которая не может поверить, что она действительно считает, будто я — я! — могу сбить с толку Флинта Хоторна.

— Ха! Нет. Я не… он бы… — Я качаю головой, как шестилетка, пытающаяся убедить маму, что не брала последнее печенье. — Я просто девушка, которая любит природу, — наконец говорю.

Она пожимает плечами.

— А он — просто парень, который любит кино.

Щёки у меня мгновенно заливает жар, и я прикрываю их ладонями, уверенная, что Ханна — да и любой другой, кто на меня сейчас взглянет — сразу увидит, как сильно я реагирую на её слова.

— Эм… как думаешь, Флинт не будет против, если я воспользуюсь ванной?

Мне нужно немного времени.

Или час.

Или три дня.

— Конечно, милая. Эта дверь ведёт на кухню, а дальше по коридору налево — там и найдёшь.

Я киваю и быстро ускользаю в прохладу дома. Но, чёрт возьми, если я думала, что это поможет мне прийти в себя, то очень сильно ошибалась. Снаружи дом Флинта довольно простой — камень, дерево, приглушённые землистые оттенки. А вот внутри… светло, современно и невероятно красиво. Чистые линии, огромные окна, свет повсюду, даже несмотря на наступающий вечер.

Гостиная, примыкающая к кухне, выглядит уютной и располагающей. Мебель кожаная, но такая мягкая, что хочется провалиться в неё с головой, а каждый диван и кресло покрыты пушистыми пледами в тон стен — приглушённого серо-голубого цвета. Я останавливаюсь у входа на кухню и снимаю ботинки, не желая заносить грязь в этот идеальный дом.

И тут же вспоминаю, как нелепо выгляжу. Не то чтобы я знала, что иду на семейное барбекю. Я пришла в рабочей одежде. Обычно я чувствую себя вполне комфортно в мешковатых брюках-карго — они невероятно практичны. Много карманов — для блокнота, телефона, карт памяти, бальзама для губ… Но мои сёстры подшучивали надо мной достаточно, чтобы я знала: особенно в сочетании со старой растянутой футболкой по биологии из студенческих времён — это не то, что можно назвать «привлекательно».

И всё же, я никогда не думала, что меня должно волновать, как я выгляжу в рабочей одежде. Для кого мне вообще стараться? Я же провожу почти всё время в лесу, одна.

Сейчас не должно быть иначе. Флинт Хоторн — это как дуб. Огромный, внушительный, красивый, но абсолютно вне моей досягаемости. Да, он флиртовал, когда мы познакомились. Но, наверное, это просто актёрская манера общения. Он, наверное, со всеми такой.

И ладно, его мать только что намекнула, что он смущён из-за меня. Но она, скорее всего, просто додумывает. Она же мама — мамы всегда играют в сватовство.

Я оставляю ботинки у двери и иду по коридору в поисках ванной. И, господи… эта комната такая же потрясающая, как и всё остальное. Скорее всего, это гостевая — она рядом с кухней, но тут полноценный душ, облицованный галькой и натуральным камнем. Всё выглядит как интерьер водопада, и мне тут же хочется воспользоваться этим душем. Глупейшая импульсивная мысль. Я же не собираюсь просто так взять и залезть в душ в доме Флинта. Здесь даже полотенец… ой. Полотенца есть. Толстые, пушистые, серые, аккуратно сложенные на полке в углу. Я протягиваю руку, чтобы потрогать один, но тут же отдёргиваю её.

Нет, Одри! Никаких импульсивных купаний!

Я выхожу из ванной, так и не раздевшись, и направляюсь обратно по коридору. Судя по тому, что я уже видела, мне ужасно хочется заглянуть во все остальные комнаты, узнать, как выглядит остальная часть дома. Это не совсем то же самое, что залезть в душ, но тоже не совсем этично. Хотя… вот комната с приоткрытой дверью.

Посмотреть одним глазком в открытую дверь — не преступление, правда? Я захожу, мягкий ковёр приятно пружинит под ногами, и я замираю на пороге. Похоже, это кабинет Флинта. У стены — стол, напротив — кожаный диван, вокруг — невысокие книжные полки, доходящие до колена. Но внимание моё привлекает вовсе не мебель, а то, что висит на стенах.

Я выглядываю из комнаты и заглядываю в кухню, чтобы убедиться, что по-прежнему одна. Потом бесшумно возвращаюсь. Всего секунда — и я понимаю: на стене висят постеры фильмов с участием Флинта. Хронологически. Я прохожу вдоль стены, разглядывая каждый. Его лицо не на каждом плакате, особенно в начале карьеры, но я обязательно нахожу его имя внизу, там, где указывают состав. Чем дальше — тем больше постеров с его лицом крупным планом. Боевики. Драмы. Романтические комедии. Что-то про путешествия во времени?

— Это был действительно ужасный фильм.

Я вздрагиваю, прижимая руку к сердцу, и оборачиваюсь. Флинт стоит в дверях.

— Боже, ты меня напугал.

Он облокачивается на дверной косяк с такой лёгкой уверенностью, что я даже завидую.

— Прости. Не хотел. — Голос у него тёплый, дружелюбный. Похоже, он совсем не против, что застал меня на месте «преступления».

Я смотрю на постер.

— Ты же снимался в этом фильме. Зачем сниматься в ужасном фильме?

Он пожимает плечами.

— Иногда ты не понимаешь, что всё пойдёт не так, пока уже не поздно. А иногда просто нужны деньги, и ты соглашаешься.

Он заходит в комнату и встаёт рядом со мной.

— А в этом случае? — спрашиваю я.

— Немного того и другого, — отвечает он. — У меня тогда был творческий застой, а сценарий казался многообещающим. Агент очень настаивал, чтобы я согласился, ну я и согласился. Но где-то на середине съёмок я уже чувствовал, что что-то идёт не так. Возможно, химии не было. Или... не знаю. Иногда ты не можешь точно указать, в чём проблема. Просто понимаешь, что она есть. И действительно — фильм провалился в прокате, а через полтора месяца его уже слили на стриминг.

— Это плохо? — спрашиваю я.

Он усмехается.

— В этот раз — да.

Я продолжаю обходить комнату по периметру, а Флинт идёт за мной чуть сзади. Следующий постер — он в форме солдата, судя по причёске и мундиру, времён Второй мировой войны.

— А этот?

— Один из моих любимых, — говорит он. — За него я получил «Золотой глобус». Был номинирован и на «Оскар». Но не выиграл.

— Неплохое возвращение после предыдущего, — замечаю я.

— Все кинокритики посчитали своим долгом об этом упомянуть, — сухо отзывается он.

— Жаль, что ты не получил «Оскар», — говорю я, и он фыркает.

— Да ладно тебе. Я конкурировал с Мэттом Дэймоном. Знаю, это звучит как штамп, но правда — уже честь быть номинированным с таким человеком.

Я морщу лоб, надеясь, что имя вызовет хоть какую-то ассоциацию. Пусто.

Флинт хмурится.

— Ты не знаешь, кто такой Мэтт Дэймон?

Я виновато кривлюсь.

— Умница Уилл Хантинг? — уточняет он. — Одри, ну серьёзно. Это же один из величайших фильмов всех времён.

— Прости! — говорю я со смехом. И правда сожалею. Ну кто бы мог быть менее интересен этому мужчине, чем я сейчас? — Мне стоит его посмотреть? Умница Уилл Хантинг?

— Ну, вообще-то да, — быстро отвечает он. — Его должен посмотреть каждый. Но… — Он поднимает палец. — Только не сейчас. Я хочу подойти к этому осознанно.

У меня замирает сердце. Он хочет быть осознанным ради меня? Похоже, он воспринимает всю эту «киношную тему» куда серьёзнее, чем я ожидала.

В голове внезапно возникает образ: я и Флинт, свернувшиеся вместе на его мягком кожаном диване в гостиной, смотрим фильм. Щёки заливает жар.

Я резко разворачиваюсь, чтобы он не увидел, и прикладываю ладони к лицу.

— А этот? — киваю на следующий постер. — Может, начать с него?

Он отвечает, стоя совсем рядом, почти у самого плеча. Его голос заставляет мою шею покрыться мурашками:

— Не этот, — говорит он тихо. — На самом деле — ни один из них. Чтобы убедить женщину, которая не любит кино, полюбить его… нужно нечто большее, чем всё, что я когда-либо снимал.

И я вдруг понимаю: тот факт, что Флинт играет в фильме, может сильно повысить мои шансы досмотреть его до конца.

Но я ему в этом не признаюсь.

Я даже себе в этом признаваться не хочу.

Я разворачиваюсь и вздрагиваю, осознав, насколько близко мы стоим. Между нами меньше пятнадцати сантиметров. Я настолько близко, что могу просто поднять руку и коснуться его груди.

Вместо этого я прячу руки за спиной — на случай, если у них вдруг появятся свои идеи и глубоко вдыхаю через нос.

— Больше, это как?

Флинт поднимает руки и накладывает их мне на плечи, его пальцы чуть задевают край рукавов. От этого прикосновения сердце бешено колотится, а дыхание перехватывает.

— Терпение, Одри, — говорит он. — Я найду для тебя идеальный фильм. Но это не то, что можно торопить.

Он слегка сжимает мои руки, прежде чем отпустить.

Вот чёрт, он хорош. Слишком хорош. Неудивительно, что вся Америка от него без ума.

— Пошли, — говорит он, делая шаг к двери. — Там пирог-мороженое, и я не уверен, что мои братья оставят нам хоть кусочек, если мы не поторопимся.

— О, да ты что, — поспешно отвечаю я. — Вы и так были невероятно щедры. Мне не нужно, чтобы кто-то ради меня что-то откладывал.

Он пожимает плечами.

— Как хочешь. Но ты здесь. И этот пирог правда вкусный. — Он протягивает руку. — Я бы не предлагал, если бы не хотел, чтобы ты попробовала.

Я качаю головой, но всё же вкладываю ладонь в его, позволяя ему увлечь меня обратно на кухню. Он не отпускает мою руку, пока мы не обходим половину огромного острова.

— Это ты так со всеми, кто вторгается на твою территорию?

— Только с биологами, — ухмыляется он и смотрит на мою футболку. — Даже если они хотят, чтобы я оставил их в покое.

Я улыбаюсь, поднимая взгляд к его сияющим голубым глазам. Качаю головой и смеюсь, глядя на свой синий с отливом футболку. На груди — кленовый лист и подпись, которую он только что прочитал: Leaf Me Alone. (*«Leaf Me Alone» — это игра слов, основанная на звучании фразы «Leave me alone» (Оставь меня в покое), где слово «leave» заменено на «leaf» (лист), обычно используется в шуточных надписях, связанных с растениями, природой или ботанической тематикой.)

В девяноста девяти процентах случаев я и правда предпочитаю, чтобы меня оставляли в покое. Я — человек одиночка до мозга костей.

Но, может быть, общество — не так уж и плохо.

Даже если это общество — голливудская звезда.