Какие планы на Рождество?

Глава 22

Когда мы возвращаемся в шале, вся семья уже собралась на кухне.

— Ах, вот и вы. Очень кстати, — встречает нас Элен. — Мне нужно знать, какого вы мнения о моих печеньках. Я напекла несколько противней, каждый с каким-нибудь новым вкусом. Осталось решить, какие из них мне представить на конкурс, который вот-вот состоится. Правда, вот уже несколько лет подряд выигрывает Жильбер, но я не отчаиваюсь.

— Мама, ты ведь сама прекрасно знаешь, что Жильбер спит с Мирей, председательницей жюри, — возражает ей Мэдди. — Зря ты все время пробуешь менять рецепты, куда уж тут твоим печенькам против настоящего оргазма. Но ладно, если ты настаиваешь, то мы с Гринчем с большим отрывом отдаем первое место тем, что под номером два. А вы куда запропастились? — не меняя тона обращается она к нам, засовывая в рот еще один образец вышеупомянутого печенья.

— Я увел Полину на прогулку на собачьей упряжке, — отвечает Давид.

— Тебе понравилось? — спрашивает она у меня.

— Это было великолепно. Должна сказать, намного лучше, чем санные бега, и совсем не так унизительно.

— Все это очень интересно, — перебивает нас Элен, — и у Бенжамена действительно превосходные собаки, но это не ответ, какое печенье выставить на ближайший конкурс. Закатывай глаза сколько угодно, Маделина, но я никогда не отступлюсь. Как знать, может, с годами Жильбер уже не в силах ублажать Мирей? Я слышала, что несколько недель назад у него был сердечный приступ… Короче говоря, пробуйте печенье и говорите, какое нравится больше.

Еще через двадцать печенек, с желудком, раздувшимся от пеканов, жареных миндальных орешков и фундука, осколков темного и белого шоколада, мое лицо, должно быть, совершенно позеленело. Распластавшись на кровати вместе с Бумазеем, который деликатно уложил все свои шестьдесят килограммов мне на ноги, я отвечаю на сообщения, присланные пару часов назад Жозефиной.

Проходит секунд тридцать, и она присылает еще одно:

Нет уж, Жозефина, мимо. Я совершенно равнодушна к Давиду. Не спорю, конечно, он красивый парень и оказался куда приятнее, чем я думала, но я ничего к нему не чувствую. Совсем-совсем ничего.

Если мне было грустно после сегодняшнего обеда, то лишь потому, что, когда я вернусь домой, мне будет их не хватать. И у меня не будет случая узнать, кого Мэдди произведет на свет — человеческое существо или все-таки Гринча, обросшего зеленой шерстью. Но нет даже намека на зарождающееся чувство к Давиду. Даже намека.

— Эй, Бумазей! Я что, не права? Я ведь ничуть не влюблена в твоего хозяина!

Вместо ответа Бумазей пукает, да с таким секретом, какой знают только горные породы — звука нет, а вот вонища неимоверная.

— Угу, благодарю за поддержку. Такого я от тебя не ожидала, — говорю я, сбегая от зловония в ванную комнату.

Проходит несколько минут — и вот пришедший Давид находит меня присевшей на край ванны.

— Тебе так и не стало лучше? Мне очень жаль. Но для моей матери так важно хоть раз выиграть этот конкурс печенья, что она теряет чувство меры. Я даже подумываю, не принести ли себя в жертву, подменив Жильбера в постели Мирей…

— От такой замены она бы только выиграла.

— Ты так говоришь, потому что никогда не видела этого Жильбера, — отвечает он с фирменным семейным подмигиванием. — Тебя все еще тошнит?

— Спасибо, мне лучше. Я сюда спряталась от некоторых собачьих запахов… не стану называть, из какого места, только из уважения к твоему животному.

Тут же почувствовав, что говорят о нем, или сам сбежав от своих же газов, Бумазей протискивается к нам и преспокойно укладывается прямо у моих ног, не переставая вилять хвостом.

— Это признание в любви.

— Ах вот как? Забавная манера демонстрировать любовь. Если б я такое себе позволяла, у всех глаза вылезли бы на лоб.

— Да нет же! Я про то, что он улегся у тебя в ногах, — смеется Давид. — А это наверняка из-за того, что Валери скормила ему остатки обеда. Но я зашел сказать, что скоро время конкурса гирлянд. Остается время только на душ.

— Понятно.

Бумазей у моих ног перевернулся на спину, он ждет, что я почешу ему брюшко.

— Полина?

— Да?

— Если только ты не решила посмотреть, как я принимаю душ, или принять его вместе со мной — тогда, думаю, тебе лучше выйти на несколько минут…

— Ах да, извини, — бормочу я, чувствуя, как щеки заливаются краской, словно у пятнадцатилетней девчонки. — Конечно, оставляю тебя одного.

Влюбленность превращает тебя в рохлю… О нет, хотите сказать, что я влюбилась в Давида, этого противного типа, который только и ждет момента, чтобы задеть меня какой-нибудь очередной обидной гадостью?

Из-за двери слышен шум льющейся воды, и я нежданно-негаданно представляю себе тело того, кто сейчас там. Обнаженное тело.

И тут щеки краснеют уже всерьез.

Но это невозможно. Я не могу в него влюбиться. Не могу. Я здесь только по одной причине, и я не могу рисковать, на кону моя честь!

Подумав, что надо бы отправить сообщение Тибо — я считаю, что он способен дать куда более разумный совет, нежели Жозефина, — хватаюсь за телефон.

В этот миг на экране вспыхивает сообщение, и, читая его, я понимаю, что у меня в руке не мой телефон, а Давида — должно быть, он забыл его рядом с моим.

Проходит еще несколько секунд, и наконец, взволнованная, я кладу его на место — Давид как раз выходит из ванной.

— Готова взять штурмом братство попкорновых гирлянд?

— О-о-о… Да, да. Готова.