Какие планы на Рождество?

Глава 24

Ох и ночка…[19] Отвратная![20]

Мне редко снятся кошмары. Во всяком случае, обычно я их не запоминаю. Но этой ночью все было иначе: проснувшись, я помнила все очень ясно.

За мной по всему лесу гонялись елки-зомби, одержимые ползучие гирлянды с попкорном норовили ухватить меня за лодыжки, а над головой кружились гигантские летающие печенья с пусковыми кнопками в виде бокалов с мохито. От этого у меня так забилось сердце, что я сбросила со своего голого тела теплое одеяло и начала выполнять несколько дыхательных упражнений, чтобы успокоиться.

Так, стоп — я что, голая? Да, совершенно голая. Но, но, но… почему?

— Доброе… утро, — приветствует меня Давид, выходя из ванной. — Одевайся-ка. А то ты…

Я натягиваю на себя одеяло и принимаю равнодушный вид — как будто ничего особенного не случилось.

— Если это тебя успокоит, я уже имел возможность посмотреть на них этой ночью, — бросает он мне весело. — И даже несколько раз…

— То есть как? Только не говори мне, что мы…

— Мы — что?..

— Да сам знаешь что… мы… Ты делаешь вид, что не понимаешь, да?

— Не пойму, о чем ты.

— Мы что, этой ночью занимались сексом?

— Если тебя интересует только это, то я, с твоего позволения, даже немного обижусь. Но будь спокойна — ничего не было. Ты разбудила меня, кричала почти в голос, звала на помощь и была… Наверное, тебе стало жарко, потому что ты скинула ночную рубашку. Я пытался тебя успокаивать, но это было непросто: ты носилась по комнате, говорила о попкорне и мохито… Полагаю, с тобой случился приступ сомнамбулизма.

— Так надо же было меня разбудить!

— Я нейропсихолог, не забывай об этом. И в подобном состоянии если и надо чего-то избегать, так это пробуждения. Все, что надо сделать, — это помочь человеку снова заснуть.

— И все-таки ты видел меня…

— Совершенно голую? Да, — отвечает он, добродушно улыбаясь.

— И судя по твоему виду, тебя это немало позабавило!

— Признаюсь, да, зрелище отнюдь не отталкивающее. Если, конечно, забыть, как ты меня оцарапала, приняв за чудовище или уж не знаю кого.

Тут он закатывает рукав своего пуловера, и я ясно различаю две красные крупные царапины на его предплечье.

— Я на самом деле очень расстроена. Со мной такое в первый раз.

— Все в порядке. С каждым может случиться; это, наверное, переизбыток впечатлений за вчерашний день. Думаю, Этьен вот-вот привезет елку, и можно будет наряжать ее. Сегодня утром моя мать, должно быть, с семи часов готова к бою. Иди принимай душ, и будем спускаться вниз.

Сам он подходит к двери и, уже выходя, с лукавым взглядом с фирменным семейным подмигиванием бросает:

— Грудь у тебя и правда шикарная.

Проходит чуть менее получаса — и когда я наконец спускаюсь, все уже заняты делом в гостиной, в ней повсюду картонные коробки и пластмассовые упаковочные ящики.

— Наконец-то и вы, Полина! Давид рассказал нам, какая у вас выдалась ночка, я очень вам сочувствую.

— Он… он вам рассказал?

— Ну да. Зачем же делать из этого тайну?

— Нет, разумеется…

— Да ведь приступы бессонницы время от времени бывают у всех. Мне и самой часто трудно заснуть.

— А представь, каково засыпать мне, — подхватывает Мэдди. — Вчера я хотела просить Людо проделать в матрасе огромную дыру, так мне хотелось поспать на животе.

— Это называется «хотела просить Людо». А на самом деле грозилась выщипать мне брови дамским пинцетом, если я не придумаю, как тебе выспаться.

— Ты ведь понимаешь, это говорила не я, это сам знаешь кто, любовь моя…

— Гринч! — кричим мы хором и дружно хохочем.

— А вам повезло, что я уже упаковала все ваши рождественские подарки! — откликается Мэдди, состроив обиженную гримасу.

Неужели она и для меня что-нибудь придумала? Наверняка должна была купить какой-то сюрприз. А вот у меня ничего нет… Обязательно нужно улучить немного времени после обеда и сбегать за покупками. Нет, я по-прежнему не люблю излияний чувств и обменов подарками, но при этом спешу походить по магазинам, чтобы раздобыть какие-нибудь презенты и доставить им удовольствие.

— А вот и Этьен! — восклицает Элен. — Как я выгляжу?

Теперь мой черед подмигнуть Давиду. Уж не знаю, вправду ли Элен надеется на возвращение мужа, но как бы там ни было, при виде вошедшего Этьена она занервничала как в вечер первого поцелуя.

Этьен в сопровождении двух работяг втаскивает внутрь шале ту самую елку, которую вчера все выбирали с такой придирчивостью.

— Всем привет! Хорошо ли вам спалось?

Вопрос встречают улыбками, смысла которых он не понимает. Троица устанавливает елку на кованый железный треножник с рельефами Санта-Клауса, после чего Этьен высвобождает ее из сетки, и великолепная зелень веток сама собой расправляется. Гостиная сразу наполняется хвойным ароматом, и, сама не знаю почему, у меня на глазах наворачиваются слезы.

— Она еще красивей, чем вчера, не находите? — спрашивает Элен. — Спасибо, Этьен, что в этом году ты снова приехал в день праздничного ужина, — и она целует его в щеку.

— Увидимся на балу эльфов? — интересуется он, не сводя с нее глаз.

— Весь год считаю дни до этого бала, — ухмыляется Донован.

— Ни за что на свете не упущу возможности приблизить дату родов, — подхватывает Мэдди. — Если вечером все уйдут с танцпола и на нем останется только кто-то один — это буду я!

— Не обращай на них внимания. До вечера, Этьен, — говорит Элен, провожая его до дверей. — И еще раз спасибо, что приехал.

Следующие полчаса проходят в сортировке украшений из картонных коробок — выбираем те, что в этом году пойдут на елку. И надо сказать, что украшений много. Много-много. Ну очень много.

— Мама, а какие в этом году предпочтения по цветам? — спрашивает Давид.

— Думаю, красный, белый и золотой. А вы что скажете?

— Уверен, выйдет прелестная гамма, — отвечает Людовик. — При этом елка всегда выглядит замечательно.

— Вот подлиза, а! — шепчет мне на ухо Мэдди, сама при том глядя на мужа взглядом, полным любви.

Украшения других цветов мы отставляем, но при этом их столько, что можно было бы украсить еще как минимум четыре елки, такие же огромные, как и та, что стоит в гостиной.

Давид и Донован пробуют подключить электрические гирлянды — для проверки исправности всех лампочек. Никогда не видела таких длинных гирлянд. Ими, уверена в этом, можно десять раз обернуть всю гостиную моей квартиры.

— Секрет в том, — объясняет мне Элен, — чтобы светилась вся-вся елка. Для этого гирлянды нужно расположить так, чтобы много лампочек было спрятано внутри, под ветвями.

Мне еще не приходилось встречать в жизни кого-то, кто до такой степени предан празднику Рождества. Когда елка зажигается, Элен охватывает ликование — такую радость впору потрогать руками!

Потом все начинают вешать украшения на ветки: прозрачные шарики из дутого стекла, внутри которых — белые и красные перья, леденцы, гнезда из расшитого золотой нитью атласа, снеговички, Санта-Клаусы, миниатюрные стеклянные коньки на занесенной снегом земле, красные шерстяные колпачки…

Проходит не больше часа — и вот каждая ветка гармонично украшена. Элен с помощью своей подруги Валери, держащей маленькую домашнюю лестницу, водружает на вершину золотую звезду, явно очень драгоценную — во всяком случае, если это касается чувств: как иначе объяснить ту заботу, с какой ее хранят здесь, в обшитой бархатом коробочке.

Итог сногсшибателен.

Я вижу, как Мэдди, Людо, Донован, Давид и Валери берут каждый по шарику со своим именем и закрепляют их у подножия елки, на поставленной нарочно для этого тумбочке. После чего и Элен кладет туда же свой.

— Не хватает вашего, Полина.

— О, не беспокойтесь, все в порядке, я ведь не член семьи.

— Ничего не в порядке, я говорю, вашего не хватает. Он там, на дне ящика, вы можете его взять и положить под елочку.

— Но…

— Вы приехали вместе с Давидом — а значит, вы часть семейства.

На дне ящика действительно лежит шарик из лилового стекла, и на нем розовыми буквами написано мое имя.

Меня переполняют эмоции.

Но затем тут же захлестывает бесконечное чувство вины.