Лучшее лекарство от любви

Глава 14

— Ты точно уверена, мам?

Моя мать стояла на крытом ковром пьедестале в шифоновом платье цвета шампанского, разглядывая свое отражение в тройном зеркале. Я, как и обещала, приехала в Энн-Арбор, чтобы провести с ней выходные и купить нам платья к свадьбе. Это было пятнадцатое или шестнадцатое платье, которое она мерила. Мы провели в свадебном салоне столько времени, что с момента нашего появления у него, наверное, успели смениться владельцы.

Она повернулась, чтобы рассмотреть себя со спины.

— А что? Ты считаешь, цвет мне не идет? Мне, пожалуй, нравится.

— Нет, цвет отличный. Мне тоже нравится. Я говорю о свадьбе. А вдруг ты никак не можешь выбрать платье именно потому, что не уверена, что хочешь довести дело до конца?

Она фыркнула и повернулась ко мне, уперев руки в бока:

— Ивлин Марджори Роудс, единственная причина, по которой я не могу выбрать платье, — со времени последней примерки я похудела на несколько фунтов. Если честно, я и не представляла, что ты так воспротивишься нашему с отцом желанию снова сойтись. Я думала, ты обрадуешься.

Да уж, неважная из меня подружка невесты, если я пытаюсь заставить ее сомневаться на каждом шагу. Но я ничего не могла с собой поделать. Это был мой последний шанс уберечь ее от совершения огромной ошибки.

— Прости, мам. Я все еще пытаюсь осмыслить эту ситуацию. Ну то есть я счастлива за тебя, если ты счастлива, но все-таки волнуюсь.

— Почему? Глупость какая! Мы с твоим отцом оба уверены, что поступаем правильно.

— Вот видишь? Это-то меня и беспокоит. Когда ты начинаешь предложение со слов «мы с твоим отцом», обычно оно заканчивается так: «…и после этого мы чуть друг друга не поубивали».

Мама хихикнула, и я вдруг осознала, что она выглядит совершенно счастливой. Моложе, беззаботнее. Глубокие морщинки у нее на лбу разгладились. Как будто она сделала подтяжку, но я-то знала, что ничего она не делала. Она бы обратилась ко мне.

— Я знаю, это кажется странным, дорогая. Но правда в том, что мы изменились. Он — не тот мужчина, каким был десять лет назад. Да и я не та женщина. Мы оба стали мягче.

Она сошла с пьедестала и села рядом со мной на розовый шелковый диванчик в примерочной.

— Иви, я готова уйти на пенсию. Мне хочется напоследок немного насладиться жизнью. Последние сорок лет я только и делала, что работала. А теперь я смотрю, как и ты делаешь то же самое — выстраиваешь жизнь, полную профессиональных достижений, которыми тебе не с кем поделиться. Поэтому я и подталкиваю тебя к тому, чтобы ты кого-то себе нашла. Нехорошо все время быть одной. От этого кости становятся хрупкими.

Она похлопала меня по руке, и я опустила взгляд. Ее руки теперь выглядели хрупкими, сквозь кожу просвечивали голубые жилки. Но я знала, что они все еще сильные, талантливые, бодрые. Моя мать была блестящим хирургом. Эти руки спасли бесчисленное множество жизней, и свыкнуться с мыслью, что она собирается на пенсию, у меня получалось так же плохо, как если бы она сообщила, что ее похитили инопланетяне.

— На пенсию, значит? А папа тоже уходит?

— Он решил урезать часы работы, чтобы мы могли больше путешествовать. На медовый месяц едем в Италию. Мы хотели поехать туда в наш первый медовый месяц, но нам обоим нужно было выплачивать ссуду за обучение. С деньгами тогда было туго, — и она засмеялась, будто теперь вспоминала тяжелые времена не без удовольствия.

Она поправила подушку за спиной.

— Послушай, дорогая. Мне нужно рассказать тебе кое-что еще. Я не собиралась, но твой отец считает, что я должна. Я должна признаться.

Признаться? Признания в нашей семье были такой же редкостью, как и извинения. Меня бросило в жар от тревожного ожидания.

— Ладно, — протянула я. — Признаться в чем?

Она пожала плечами и слегка кивнула, как будто это признание не имеет никакого значения.

— Прошлым летом у меня случился небольшой сердечный приступ. Тогда-то я и начала снова общаться с твоим отцом. А не на винной дегустации в Ла-Хойе, там мы уже закрутили всерьез.

Во рту у меня пересохло. Слизистая словно превратилась в кусок марли, и я никак не могла сглотнуть от накатившей тревоги.

— Небольшой сердечный приступ? Мам, не надо разговаривать со мной экивоками, как с пациенткой. О чем конкретно идет речь? И прошлым летом? Почему я узнаю об этом только сейчас? — мой голос сорвался на визг.

У меня самой сейчас случится небольшой сердечный приступ, судя по тому, как колотится сердце.

— Ничего серьезного, — и она снова похлопала меня по руке, но теперь снисходительно, как будто я все равно не пойму, даже если она скажет. Или предпочла сделать вид, что у нее одной есть медицинское образование.

— Аритмия, — сказала она. — В конечном счете оказалось, что ничего серьезного. Просто гормональный сбой. Проклятая менопауза. Но я упала в обморок в операционной. Ты не представляешь, насколько это унизительно — лишиться чувств, словно какая-то практикантка!

Она фыркнула и помотала головой. Проявлений слабости, будь то умственной или физической, в нашей семье не терпели.

— Упала в обморок? — Возможно, это все сила внушения, но я и сама внезапно почувствовала головокружение. Я прижала пальцы к вискам, как будто это могло его остановить.

— Вот знала, что не стоило тебе рассказывать!

— Нет, стоило! Ты должна была рассказать мне сразу, как только это случилось! А если бы это оказалось что-то серьезное?

Забота о ее благополучии быстро сменилась раздражением. Нельзя скрывать от меня такое!

Она отмахнулась от моего комментария небрежным движением руки:

— Ну, тогда бы я рассказала раньше, но ведь ничего серьезного не произошло. Ты же знаешь, как иногда бывает: ложная тревога. И еще, Ивлин, в каком-то смысле это лучшее, что могло со мной случиться. Болезнь заставила меня переоценить свои приоритеты. У меня прекрасный кардиолог, и раз уж я сегодня так откровенна, то и психотерапевт тоже. Я сбросила груз гнева и обид, который копила годами, и чувствую себя превосходно, как никогда. Ты, наверное, считаешь, что в свои годы я могла бы уже во всем разобраться, но, если честно, в душе у меня царил полный хаос. И конечно, я во всем винила твоего отца, но во многом это была и моя вина.

Она перевернула руки, сложенные на коленях, ладонями вверх, как бы говоря: «Кто бы мог подумать?»

— Твоя вина?

— Ну, я сильно злилась на него из-за измены. — Голос ее звучал утомленно, таким же тоном она могла бы сказать: «Лучше бы я заказала ростбиф».

— Разумеется, ты злилась, мам! Он же тебе изменял!

Я почувствовала, как всплывают на поверхность мои собственные подавленные обиды. Он и отцом был паршивым, не только мужем.

Мама встала и, покачивая пышным подолом платья, подошла к зеркалу. Она встала к нему почти вплотную, рассматривая свое отражение так, будто видела его первый раз в жизни. И сказала совершенно ровным тоном:

— Да, он мне изменял, и в этом была его слабость. Но и я не без греха. Мне недостаточно было того, что я — такой же хороший хирург, как он. Я хотела быть лучше. Но мужское самолюбие — хрупкая вещь, Иви. Он тянулся к этим беспомощным женщинам, потому что ему нужно было о ком-то заботиться, а я ему никогда этого не позволяла. Нужно было время от времени позволять ему убить дракона, а не превращаться в дракона самой.

Комната зашаталась. Возможно, мою мать и в самом деле похитили инопланетяне, и сейчас от нее осталась только пустая телесная оболочка, которой управляет внеземной разум, потому что я в жизни не слышала, чтобы она философствовала или предавалась рефлексии. Я ни разу не видела, чтобы она взяла на себя ответственность за собственное поведение. Что ей прописал психотерапевт?

— Мам, ты сейчас пошатнула основы моего мира, — на выдохе прошептала я.

Она улыбнулась себе в зеркале и обернулась:

— Вообще-то, дорогая, я считала, что сообщаю тебе хорошие новости. Я совершенно здорова и забочусь о себе лучше, чем когда-либо. Так же как и твой отец. Мы оба убеждены, что на этот раз с нашим браком все будет в порядке.

— Ладно, — осторожно произнесла я, как будто слово могло сдетонировать и вызвать взрыв.

Я бы многое еще могла добавить и о многом спросить. Но мое сознание напоминало набитый до отказа чемодан, который я силой пыталась закрыть. Даже если в путешествии понадобится что-то еще, оно все равно уже не влезет. Сердечная аритмия, прощеные измены, извинения, признания. Интересно, в семьях, где ведут себя по-взрослому, все так и происходит? Может, это и есть здоровый подход к жизни, но не могу сказать, что я от него в восторге. В отрицании есть свои преимущества.

Вместо этого я сказала:

— Мне нравится это платье.

Она покружилась, как королева выпускного бала.

— Правда нравится? Мне тоже. Возможно, это — то самое.

Она подплыла к диванчику и снова села.

— Я так счастлива, милая. Пожалуйста, порадуйся за меня.

— Я радуюсь. Честно, радуюсь.

И вдруг я поняла, что и вправду рада. В конце концов, не мне судить, получится у мамы с папой что-нибудь или нет. Бог свидетель, они оба достаточно упрямы, чтобы на этот раз все сделать правильно, если захотят.

— Как думаешь, продавец вообще собирается возвращаться? — Мама оглянулась посмотреть, нет ли поблизости консультанта.

— Мы здесь так долго, что, наверное, все пошли обедать. — В животе в подтверждение моих слов заурчало. — Умираю с голоду.

— Ладно. Закончим здесь, и я свожу тебя в хороший ресторан. А пока мы ждем, расскажи, как у тебя дела. Ты говорила, у тебя есть на примете кто-то, с кем ты могла бы пойти на свадьбу? — Она развалилась на диванчике. — Он особенный?

Особенный? Хм-м. У этого слова несколько значений, и Тайлер Конелли подходит под любое из них.

— Скажем так, в последнее время я познакомилась с несколькими интересными мужчинами. Я над этим работаю.

Глаза у нее блеснули:

— И?..

Я могла бы рассказать про свои опыты с «Одиночками Белл-Харбора», но пока что все результаты были катастрофическими. Или о Тайлере, но когда мама говорит о ком-то особенном, она имеет в виду мужчину, который созрел для женитьбы и, как правило, носит или хирургический халат, или очень дорогой костюм с галстуком. Моя мать — не сноб в привычном смысле слова, но ожидания у нее весьма специфические.

— И тебе придется поверить мне на слово.